Монотонность путешествия усугублялась усталостью и отсутствием движения. Незнакомые пейзажи, проплывавшие за окнами, то и дело застилали туман или снежная мгла. К счастью, шевалье де Ластир, с каждым днем раскрывавший все новые и новые свои таланты, умел оживить любой разговор, сделав его беззаботным и легким. Усиленно посещая парижские салоны, он познакомился со всеми модными нынче развлечениями. Из сложенного в несколько раз листа бумаги он с ловкостью вырезал силуэт, затем разворачивал лист и получал целую гирлянду забавных человечков. Всегда готовый вырезать очередной силуэт, он пользовался почтовой бумагой Семакгюса, пока, наконец, хирург не положил конец этой забаве, заявив, что чем дальше от Парижа, тем почтовые тарифы становятся все выше; следовательно, надобно экономить его прекрасную тончайшую бумагу и писать на ней самым что ни на есть убористым почерком. Раздосадованный шевалье обнаружил познания в еще одном, модном среди мужчин занятии: он вытащил рукоделие и, натянув основу на пяльцы, с мрачным видом принялся вышивать собственный герб. Когда же к нему вернулось хорошее настроение, он стал развлекать общество рассказами о своих кампаниях. Как-то раз он с горечью признался, что надеется, что миссия в Вену принесет ему долгожданное вознаграждение за долгую службу. Если бы награды вручали на поле боя, то он давно бы имел все возможные отличия, но увы, лишком часто мужество оценивали в кулуарах, а награды раздавали незаслуженно. Поводом для отличий служили подвиги в придворных, а чаще всего в альковных баталиях, а потому самыми удачливыми чаще всего оказывались те, кто никогда не слышал канонады. Поэтому награда не раз уплывала у него прямо из-под носа. Друзья стали утешать заслуженного воина, а Семакгюс даже открыл очередную бутылку, дабы выпить за его будущие успехи.
Проехав Зальцбург, а затем Линц, 1 марта, в Пепельную среду, засыпанная снегом карета, направляемая двумя белыми, словно призраки, фигурами, незадолго до полудня миновала старинные укрепления, башни и бастионы и въехала в Вену. Затянутый в корсет из каменных стен, город казался маленьким - в отличие от скованных льдом обширных предместий. Ластир объяснил, что нынешние укрепления построены на развалинах стен 1683 года, когда город подвергся осаде турок. Первое мрачноватое впечатление быстро уступило восхищению множеством помпезных зданий, дворцов, церквей и памятников. Дома щеголяли роскошными лепными фасадами, многочисленные дорогие лавки полнились богато разодетыми посетителями. Но, пресыщенные, как и все парижане, путешественники посчитали имперскую столицу излишне провинциальной и принялись бурно обсуждать ее несовершенства; Семакгюс сначала только смеялся над их замечаниями, а потом напомнил, что им самим следовало бы избавиться от предвзятости, недостатка, в значительной мере присущего французам. "Когда приезжаешь в чужую страну, - изрек он, - надобно менять тональность, дабы смотреть беспристрастно и ничто ни с чем не сравнивать".
Николя, давно собиравший собственную коллекцию людских типажей, с жадностью вглядывался в лица встречавшихся им людей, облачение которых напоминало о различиях между народами, проживавшими на территории империи, а также о соседстве Блистательной Порты. Расположенная в самом центре города, на Зейлергассе, гостиница "Золотой телец", рекомендованная австрийским посланником, поразила его роскошью и чистотой. Николя подумал, что она вполне может соперничать с лучшими гостиницами Парижа: "Парк Руаяль" на улице Коломбье и "Люинь" в предместье Сен-Жермен.
Следующий день каждый провел согласно собственным желаниям, ибо все давно мечтали побыть в одиночестве. Николя направился в собор Святого Стефана послушать мессу, в то время как Семакгюс устремился в Шенбрунн, где, невзирая на снег, намеревался посетить сады и оранжереи. Ластир предпочел провести день под пуховой периной, покуривая и глядя в потолок. Рабуин пошел нанимать экипаж для поездок по городу. Всю первую половину дня Николя бродил по улицам, пока, наконец, его внимание не привлек вход в скромный погребок Капуцинов…
К вечеру мороз усилился, но Николя довольно быстро добрался до гостиницы, оказавшейся буквально в двух шагах от выбранного им погребка. Когда все вновь собрались вместе, оказалось, что выглядят они крайне утомленными, словно усталость, накопившаяся за время путешествия, внезапно тяжким грузом обрушилась на их плечи. После трапезы, состоявшей из горохового супа и блюда разнообразных колбас, к коему подали черный ароматный хлеб и янтарное пиво, они молча разошлись по своим комнатам.
Пятница, 3 марта 1775 года
Рано утром Николя покинул "Золотого тельца" и, сев в карету, направился в резиденцию французского посла в Вене. Рабуин в ливрее ловко пристроился на запятках. Величественное здание посольства вполне соответствовало той роскоши, которую завел для себя принц Роган. Комиссара без промедления провели в обтянутый красным дамастом рабочий кабинет, где теперь распоряжался барон де Бретейль. Среди перегруженной золотом мебели, лаковых шкатулок и китайских ваз его ждал корпулентный человек среднего роста во фраке цвета сухих листьев и большом старомодном парике. Его жесткое и энергичное лицо с большими, красиво разрезанными глазами несколько портил мясистый нос, нависавший над узкогубым ртом с приподнятыми, словно от смеха, уголками, являвшими некое противоречие с двумя пролегавшими по обеим сторонам глубокими горестными морщинами. Николя почувствовал, что добродушие этого высокопоставленного чиновника исключительно напускное, а посему доверять ему не следует. Несколько лет назад они встречались в апартаментах покойного короля, и он имел возможность оценить Бретейля. Однако с тех пор министр сильно постарел: беспощадное время делало свое дело.
Едва они завершили обмен положенными в таких случаях приветствиями, как посол, приложив палец к губам, призвал Николя к молчанию и, взяв за руку, через потайную дверь, спрятанную в темном углу кабинета, вывел в узкий коридор. Пройдя еще несколько дверей, каждую из которых Бретейль старательно запирал за ними на ключ, они, наконец, пришли в гардеробную, где из всей мебели стоял лишь обтянутый кордовской кожей стул с дыркой, скамеечка и серебряный источник для очистки воды. Посол сел и жестом пригласил гостя последовать его примеру. На лице его появилось подобие улыбки.
- Простите, господин маркиз, за столь - по меньшей мере странный - прием, но приходится соблюдать меры предосторожности. Как, полагаю, вы уже поняли, я не могу доверять ни служителям, оставленным мне моим предшественником, ни тем, кого мне удалось нанять самому. Мои люди шпионят за мной, и с этим ничего не поделаешь. Однако вернемся к вашей миссии; о ней мне все известно в подробностях. В этом уединенном месте, безопасность которого многократно проверена мною лично, мы можем говорить совершенно откровенно. Однако не встречались ли мы на одном из ужинов в малых апартаментах?
- Да, господин посол. Мы с господином де Лабордом восхищались вашим собранием китайских лаковых миниатюр.
Бретейль улыбнулся, и от этой улыбки лицо его резко помолодело. Николя вспомнил Сартина.
- Покойный король ценил вас…
Он вздохнул.
- Вот уже несколько месяцев, как секретной службы короля не существует, а наш новый повелитель, похоже, колеблется, стоит ли ему продолжать политику его деда…
Неоконченная фраза повисла в воздухе, и на некоторое время воцарилась тишина.
- Что вам известно об аббате Жоржеле?
Николя кратко изложил все, что поведал ему Вержен.
- В целом этого достаточно, подробности же я вам сейчас сообщу. Да будет вам известно, что, едва приехав, я заверил аббата в своей благосклонности и передал ему письмо министра, где тот приказывал Жоржелю подробно сообщить мне все, что он знает о своем агенте. Но аббат тотчас стал вилять и приводить кучу доводов, желая убедить меня, что у его агента нет никаких оснований мне доверять, и вообще для него это дело чести - не выдавать своего осведомителя. Словно я требовал его раскрыть мне тайну исповеди!
- Полагаю, таких намерений у вас не было?
- О чем вы говорите! Я не собирался лично встречаться с этим мошенником! О чем мне, Бретейлю, говорить с ним? Однако Жоржель, будучи поверенным в королевских делах, обязан сообщить мне его имя, а также откуда и каким образом он добывает сведения, ибо я прибыл исполнять функции посла и обязан быть в курсе всех посольских дел. Но ничего, ничего! Только отговорки… неуклюжие отговорки! Его агент никогда не захочет обнаружить себя, он сам не знает его настоящего имени, ибо тот отказался ему его назвать, они связаны с ним через третьи лица, а этих третьих лиц уже не существует, ну и все в таком роде. После моих более чем настойчивых просьб он, наконец, позволил мне надеяться, что в скором времени я смогу получить ответы на все свои вопросы. Прошло несколько дней, и я напомнил ему о его обещании. Но он вновь попросил у меня отсрочки!
- И вы ее предоставили?
- Разумеется, нет. Полагаю, для вас, как и для меня, подобный демарш совершенно непозволителен. Признаюсь, я бы никогда не смог поверить, что можно действовать через голову королевского посланника и считать себя вправе хранить молчание о делах, напрямую касающихся службы. Ведь в обязанности аббата входит докладывать мне обо всем в мельчайших подробностях. Подобное упорство со стороны подчиненного по меньшей мере подозрительно.
- И как вы объясняете столь пагубное упрямство?
- У этого человека нет ни чести, ни принципов. Этот шустрый аббатик уже в ранней юности пустился в плавание по морю разврата. Его воспитанием не без удовольствия занималась наша жеманница и философка госпожа Жоффрен. Это от нее он научился той наигранной легкости манер, кою можно приобрести только при дворе или…
И он, улыбнувшись, вновь взглянул на Николя.
- …от рождения. С самого отъезда принца Луи…
При упоминании имени Рогана лицо Бретейля исказила исполненная ненависти гримаса. Николя вспомнил, что после падения Шуазеля место посла в Вене ускользнуло от Бретейля, ибо д’Эгийон назначил на него Рогана.
- …он решил, что его полномочия перешли к нему, и стал тешить себя иллюзиями, весьма для него лестными. Ему кажется, что именно он является здесь самым нужным человеком, а потому ему следует оказывать безоговорочное доверие. Император и Кауниц поощряют его претензии, но меня вызывающее поведение этого субъекта нисколько не устраивает. И я его уволил, так что через несколько дней, седьмого или восьмого числа, он уезжает. Не знаю, хватит ли вам времени распутать это дело. Я со своей стороны сделал все, чтобы убедить его, абсолютно все!
Тон Бретейля дал понять Николя, что посол использовал все имевшиеся у него полномочия и даже более. Однако по собственному опыту он знал, что когда люди в рясах идут на поводу у собственных страстей, от них ничего нельзя добиться. Не действуют ни мягкость, ни угрозы, ни напоминания о долге перед государством, ни призывы уважать власть. Совершенно очевидно, Жоржель имел свой интерес или же, будучи иезуитом, работал во славу ордена. Дело принимало дурной оборот, и увольнение аббата пришлось весьма некстати, ибо создавало лишние препятствия. Впрочем, как говорил господин де Ноблекур: "Зовут на помощь, когда пожар уже начался!"
- Не хотите ли, господин маркиз, остановиться у меня? Разумеется с вашей… свитой. Полагаю, вы привезли бюст севрского фарфора, предназначенный для императрицы?
- Да, и он имеет поразительное сходство с моделью. И у меня с собой письмо от ее величества к ее августейшей матушке.
Лицо Бретейля озарилось радостью, и он, молитвенно сложив руки, театральным жестом вознес их ввысь, словно воздавая благодарность судьбе.
- Итак, благодаря вашему рвению и усилиям нас ожидает аудиенция во дворце. Вы были представлены королеве?
- Как только она прибыла во Францию: я сопровождал в Компьень короля и дофина.
Бретейль не стал более расспрашивать, а Николя остерегся расцветить свой ответ подробностями, ибо посвященным фраза его говорила о многом. В разговорах с придворными он приучился напускать таинственности. Привычка заинтриговать собеседника лаконизмом и никогда не отвечать на незаданные вопросы часто служила ему щитом. Приняв рассеянный вид, он скромно опустил глаза, усмехаясь про себя собственной хитрости. Он чувствовал, что эту партию он выиграл, и выиграл ее у опытного и жесткого игрока. Заметив, что Бретейль с блаженным видом наслаждается хорошими новостями, Николя посчитал момент вполне подходящим, дабы начать разговор о другой стороне его миссии в Вене.
- Могу ли я, господин посол, рассчитывать на вашу помощь в составлении доклада господину де Вержену относительно расширения границ империи, каковой доклад министр хотел бы получить исключительно тайным и безопасным путем?
Бретейль сурово взглянул на него: вопрос напрямую затрагивал сферу его компетенции.
- Помимо особого поручения министра, мы составляем донесение относительно Молдавии, а также о волнениях в Богемии, эхо которых успело докатиться до Вены. Остается только узнать, как передать эти донесения, не подвергая их риску… Ваш статус курьера вам нисколько не поможет… Они вскрывают дипломатическую почту, обыскивают курьеров и забирают все, что их интересует. Мы пишем протесты, а князь Кауниц в перерыве между охотой на мух высказывает сожаления о неловкости своих агентов. Насколько мне известно от министров других иностранных дворов, он вообще не склонен выражать соболезнования и приносить извинения. А зло тем временем продолжается! Как вы намерены провезти депешу?
- Позвольте мне пока умолчать о моем способе.
- Разумеется, мы ее зашифруем, но мы же знаем, как быстро они подбирают ключи к нашим шифрам.
Неожиданно посланник бросился к двери, расположенной ровно напротив той, через которую они вошли, и Николя услышал, как он тихо, но крепко выругался; вернулся посол весь красный, кипящий от гнева.
- Ну, что я вам говорил! Я со всех сторон окружен шпионами и доносчиками. Этот мошенник лакей решил подслушать нашу беседу. Вы, наверное, подумали, что теперь я выгоню его. Увы, тот, кого я найму, будет еще хуже. К счастью, дверь обита толстой тканью, наподобие матраса. Принц Роган принимал здесь своих шлюх, переодетых аббатами… Знаете, в пользу кого они шпионят? Да в пользу Рогана, Эгийона и их своры. Об австрийском кабинете мы даже не говорим; не исключено, что они делятся подслушанными сведениями даже с самим грозным владельцем Сан-Суси.
Он перевел дыхание.
- Господин маркиз, я рассчитываю на ваше рвение; вся ваша предыдущая деятельность позволяет надеяться, что на этот раз нам повезет. А сейчас я без промедления отправляюсь к ее величеству просить об аудиенции, день и час которой я вам сообщу. Долго искать Жоржеля вам не придется: он живет в гостинице "Золотой телец", ибо надменно отверг мое приглашение расположиться у меня в посольском особняке.
Пройдя через лабиринт коридоров, они вернулись в кабинет посла. Затем Бретейль проводил Николя до лестницы, по дороге громко расспрашивая его о парижских актрисах и сокрушаясь о холодной зиме.
Сев в карету, Николя подвел итог встречи с послом. Заручившись лояльным отношением Бретейля с первой же встречи, он мог считать себя счастливчиком: все говорили, что поначалу посол ведет себя с теми, кто ему представляется, исключительно грубо. Тем не менее за позолотой слов и дипломатическими софизмами ему почудилось некое противодействие. Но сейчас Николя был нужен послу, даже необходим, да и связи комиссара были таковы, что пренебрегать ими не стоило. Теперь Николя предстояло выслушать аббата Жоржеля, второй голос дуэта, который он составлял с послом. Так как местопребывание аббата не секрет, задача упрощалась. Он чувствовал, что разговор не будет простым, ибо противник его не боялся навлечь на себя гнев ни своего непосредственного начальника, ни самого министра. Неизменно чувствуя себя слугой короля, комиссар не мог не возмущаться поведением аббата, хотя понимал, что поступать так Жоржелю позволяет как слава его ордена, так и уверенность в поддержке могущественного клана Роганов и его сторонников.
Он нашел аббата Жоржеля в салоне гостиницы: тот наслаждался чашечкой шоколада с пирожным. Прежде чем подойти к нему, Николя долго изучал его отражение в одном из висящих на стене зеркал. Маленький рост, завитые и напудренные волосы, черное, элегантного покроя платье со скромными брыжами, более напоминавшими галстук, нежели обязательную принадлежность облачения священника. Светлые глаза, узкий рот, стиснутый двумя асимметричными складками, и вздернутые плечи производили впечатление скучное и безрадостное. Он приблизился.
- Господин аббат, вы мне позволите потревожить вас, невзирая на трапезу? Разрешите представиться…
Аббат смерил его холодным взором, и плечи его еще больше заходили ходуном.
- Вы маркиз де Ранрей, более известный под именем Ле Флока, комиссара полиции Шатле.
Казалось, аббат нисколько не удивлен их неожиданной встречей. Похоже, его предупредили о ней заранее. Николя почувствовал в этом скрытую угрозу.
- Что ж, тем лучше, мне не придется представляться. Это упрощает мою задачу.
Губы аббата слегка искривились, видимо, обозначая улыбку.
- Садитесь, господин маркиз. Здесь прекрасно взбивают шоколад. Не хотите ли чашечку?
- Вряд ли можно отказаться от такого соблазнительного и высказанного в столь изящной форме приглашения, - опускаясь на стул, ответил Николя.
Он выбрал самый беззаботный тон. Сумеет ли он с его помощью растопить лед недоверия собеседника? Аббат умолк. Николя не терпелось узнать, насколько далеко простиралась его осведомленность. Не сумев подобрать подходящего предлога для начала разговора, он решил приступить прямо к делу.
- Полагаю, вам известна причина моего приезда в Вену?
- Вы правильно полагаете. Вы привезли бюст севрского фарфора, подарок нашей нынешней государыни, предназначенный для королевы Венгрии, и прихватили с собой записочку от дочери к маменьке.
Николя внутренне собрался. И тон, и форму высказываний аббата он считал неприемлемыми.
- Вы прекрасно информированы.
Он вспомнил аудиенцию в Версале. Помимо королевы, в покоях ее величества присутствовали посол Мерси-Аржанто и несколько придворных дам. Любой мог оказаться виновником утечки сведений. А аббат, без сомнения, получил их через Роганов.
- Итак, господин аббат, мне не стоит распространяться об истинной цели своей миссии, а именно встретиться с вами по указанию господина де Вержена и выяснить у вас причины, на основании которых вы отказываетесь информировать вашего посла относительно известного вам вопроса…
Он не стал придумывать замысловатого завершение фразы, ибо ему показалось, что слова его задели Жоржеля за живое.
- Сударь, - ответил тот, - разве я могу быть уверен в вашей беспристрастности? Вы выходите из резиденции посла Франции, и нет оснований сомневаться, что затворившийся там субъект не стал петь мне хвалы. Что я могу противопоставить словам этого высокопоставленного и могущественного чиновника, который, подобно фальшивому самоцвету, сверкает, но не имеет никакой ценности? Станете вы мне верить? Или даже слушать? Сможете ли с пониманием внимать моим словам после того злословия и клеветы, что высказаны в мой адрес?
- Однако, сударь, не вижу с вашей стороны оснований заранее испытывать предубеждение по отношению ко мне.