Хамовники были одной из тех подмосковных слободок, жители которых подчинялись непосредственно государыне. Она самолично занималась их делами, беспокоилась о порядке на улицах, выслушивала челобитные. Ткачи же, имея от нее годовой оклад жалования, заготавливали полотняную казну. Своими руками трогала и перебирала государыня доставляемые полотна тонкие двойные гладкие и двойные полосатые, полотна посольские - такие, что шире не бывает, полотна грубые - так называемые тверские, браные скатерти, убрусы, утиральники, сама приказывала, что куда: иное для собственного употребления, иное для подарков, а что не слишком чисто сделано - на продажу. Были у нее среди ткачей любимцы и любимицы, и слобода этим гордилась.
То, что парнишка, по определению Авдотьицы, был не из нищего житья, вроде бы соответствовало его происхождению именно из Хамовников. Налогами ткачей облагали невысокими - правда, и переселяться в другие слободы не велели, и дочерей с сестрами на сторону выдавать - тоже.
- Ждать-то вас, или как? - спросил ямщик.
- Ты, молодец, лошадь у паперти привяжи, а сам ступай в церковь, погрейся да помолись, - присоветовал Семейка. - Мы тут неподалеку сходим, а коли не захотим сразу возвращаться, пришлем сказать.
- Дорога-то тебе уж оплачена, - добавила Авдотьица.
Данила только озирался - тут он был впервые.
= Пойдем, что ли? - спросил он. - Ты место точно помнишь?
- Как не помнить!
Авдотьица привела Данилу с Семейкой к крепкому забору, за которым явно было справное, богатое хозяйство.
- Сюда вот парнишечку привезли.
- Не в церковь? Прямо на двор? - уточнил Данила.
- Вот то-то, что на двор…
- Но ведь все равно отпевать в церкви придется, а хоронить - на кладбище, - сказал Семейка. - И привезли с утра… Должно быть, уже и с попом сговорились. Ну, давайте решать - как дальше быть? Тебя, девка, поди, в твоей бане заждались.
- Сегодня мне в бане делать нечего, - отвечала Авдотьица. - И завтра, пожалуй, тоже.
Других объяснений Семейке не требовалось - он знал, что бабам и девким в известные дни ни в церковь ходу нет, потому что - нечисты, ни в баню чтобы нечистота разом на других не перекинулась.
- Ты откупилась, что ли? - спросил непонятливый Данила. - За тебя другие девки трудятся? Сколько дала-то?
И полез за деньгами.
Семейка усмехнулся, но не удержал, не захотел девку позорить.
- Алтын дала, - Авдотьица сразу сообразила, как Данилиной простотой попользоваться.
- Держи. Как же нам туда пробраться да расспросить?
- Тут, пожалуй, только с цепным кобелем и потолкуешь… - Семейка оглядел всю улицу, все длинные заборы, одинаково серые и высокие, и хмыкнул.
- Я не пригожусь ли? - спросила Авдотьица.
- Ты?
- А знаешь, где черт сам не управится, там бабу подошлет!
- Ловка! - одобрил Семейка. - И что же ты скажешь?
- А то и скажу… - она призадумалась. - Скажусь, будто из верховых девок…
- Так тебе и поверят! - Данила видывал в Кремле верховых девок, что служили самой государыне, все были нарядны и красивы, как на подбор, и ни одной среди них богатырского роста он пока не заметил. Авдотьица же в какой шубейке хлопотала по банному делу, в такой и приехала.
Она поняла, что Данила имел в виду.
- Ничего, это не помеха! Скажу - прислали с самого Верха разведать: мол, челобитную государыне подала убогая вдова, просит денег на постриженье, а бабы-то ее и вспомни, что никакая она не убогая!
- А как ту вдову зовут, за кем замужем была? Дети где? - спросил осторожный Семейка. - Тут-то тебя и прихватят!
- А вот пойду сейчас в церковку, Богу помолюсь, свечек понаставлю - и буду знать доподлинно, сколько в Хамовниках вдов и как они все прозываются!
- И то верно!
При каждой церкви обреталось немалое количество женщин в годах и даже древних старух. Иные, придя в тот возраст, когда детей уж не родить, делались просвирнями, иные - свечницами, и кормились при церкви неплохо. Иные же просто милостыню просили и с того жили, как могли.
Отпустив Авдотьицу в церковь, Семейка с Данилой отошли от нужного двора подальше.
- Я вот думаю - есть ли что общее между Хамовниками и печатней? спросил Данила.
- И как?
- Да ничего вроде и быть не должно! - тут он задумался. - Разве что какой приклад для переплетного дела тут заказывают?
- Холст, бывает, нужен. Да что его заказывать! - возразил Семейка. Купить проще. По шесть денег с полушкой аршин - и незачем в Хамовники тащиться.
- А что, тебе доводилось книги переплетать?
- Еще и не то, свет, доводилось…
Тут Семейка несколько помрачнел.
Даниле очень хотелось как-нибудь усадить Семейку за накрытый стол, чтобы ни Тимофей рядом бубнил про божественное, ни Богдаш подстерегал миг и вворачивал язвительное слово. И завести разговор о многих вещах поочередно, долгий такой, неторопливый разговор…
Семейка ему тем и нравился, что не язвил, не поучал и за власть не боролся. Богдаш - тот непременно желал первым и главным быть. Тимофей Озорной его время от времени осаживал, показывая - вот кто тут главный! Семейка же был тих и неприметен, пока не доходило до дела. А тут он, хотя и не был силен, как Тимофей, не бросался в бой беззаветно и отчаянно, как Желвак, обоих мог при желании обставить лишь тем, что действовал спокойно и не останавливаясь для бесплодных размышлений. Точно с тем же спокойствием, что и при починке сбруи, мог он треснуть заступившего ему путь человека кистенем да и пойти дальше, не беспокоясь совершенно, что же с тем человеком будет.
- Я на государевой службе, - был его обычный ответ. Похоже, он и впрямь считал, что за все его деяния ответ перед Богом несет тот, кто его послал с тайным поручением, - государь Алексей Михайлович.
- Занятно Богдаш придумал, - сказал Данила. - Земский приказ печатню трясет, а мы - приказных выслеживаем! Ждем своего часа! Вот только как он поймет, что они до грамоты добрались?
- Богдашка хитрый, - одобрительно молвил Семейка. И перевел речь на конюшенные дела.
Авдотьица молилась и ставила свечки довольно долго. Данила с Семейкой устали пялиться издали на церковную дверь. Вдруг она появилась и поспешила к тому двору, куда было доставлено мертвое тело.
Походка у нее была такая, что невысокую девку бы украсила, стремительная, грудью подавшись вперед, голову чуть наклонив, руки, в длинные рукава упрятанные, сложив на груди кулачок к кулачку. Когда же такая колокольня несется, наклонившись, только и мысли - вот-вот грохнется!
Авдотьица подошла к калитке и принялась стучать. Ответил ей лаем кобель. потом, видно, раздался и человеческий голос. Она вступила в переговоры. И, не успел бы Данила "Отче наш" прочесть, как ее и впустили…
- Гляди ты! - обрадовался он. - Нашла-таки зацепку!
- Этой бы девке да ноги покороче…
- Да-а…
Теперь, зная, что Авдотьица занята делом, и они пошли в церковь.
- Долго мне тут торчать-то? - напустился на них извозчик. - Я уж все грехи замолил, сколько их за год накопилось!
- Погоди вопить, свет, не в лесу, - одернул его Семейка. - Вот тебе еще две деньги - мои грехи замаливай.
И отвел Данилу в сторонку.
- Не выглянуть ли? - спросил парень. - Она с того двора выйдет, нас не найдет…
- Девка смышленая, - успокоил Семейка. - Сразу к храму побежит. Где ж мы еще можем быть!
Данила из выданных Башмаковым денег взял полушку, купил свечку и стал искать - кому бы поставить?
В почете тут был образ Николы-угодника. Перед ним не меньше двух десятков огоньков теплилось. Никола ремеслам покровитель, ткачей чтобы призрел и в обиду не давал. Данила решил, что об этом святом и так изрядно позаботились.
Те образа Богородицы, что тут имелись, тоже были освещены и сверху, и снизу, и лампадками, и свечками. Данила прочитал краткую молитву, но о чем просить Богородицу - пока не знал. Разве о том, чтобы дед Акишев поскорее невесту сговорил?
Невеста-то невеста…
Отогнав совершенно ненужную в храме мысль, Данила поспешил к Спасу Нерукотворному и поставил свечку ему, попросив заодно, чтобы в розыске поспособствовал.
Семейка же все это время провел перед одной иконой, то ли глядя на нее, а то ли не глядя, а просто о своем думая, то ли молитву беззвучно читая, а то ли что иное про себя говоря… Данила присмотрелся - это был образ Алексия, человека Божия, и вряд ли хоть одна московская церковка без него обходилась - на Алексия государевы именины! Зачем Семейка его избрал, и не случайно ли перед ним встал - Данила так и не понял…
Вскоре и Авдотьица появилась.
- Ну, велик Господь! - прошептала. - Пойдем-ка отсюда! Разведала я…
Они втроем вышли на паперть.
- Я тут с бабами потолковала, и сказали мне, что в том дворе недавно женка померла, моих лет, Любавой звали. А взяли ее, сказывали, не из своих, а откуда-то чуть ли не с Таганки. Вот, думаю, того-то мне и нужно. Я побежала, постучала, спросила - не тут ли женка по имели Любава живет? Меня баба из-за забора спрашивает - а какое до нее дело? Я той бабе впусти, мол, что так-то через забор перекрикиваться? Ну, она впустила. Я и говорю - в чуму семья наша, мол, разделилась, мы с матерью и с братцами от греха подальше в самую Казань забежали, а две сестрицы у тетки остались. И вернулись мы год назад, а ни тетки, ни сестриц! И думали мы, что их и на свете нет, а недавно узнали, что одна, Любава-то, жива осталась и замуж выдана то ли в Кадашевскую, то ли в Хамовническую слободу. За ткача, одним словом. Была я в Кадашах, там бабы сказали точно, есть в Хамовниках Любава!
- Ишь ты, как наплела! - восхитился Данила.
- Наше дело такое, - согласилась Авдотьица. - Меня в дом впустили, за стол усадили. Родами-то Любавушка померла, один сыночек остался, вторым не разродилась. Помянули мы ее душеньку. И надо же тому быть - и впрямь она родных в чуму потеряла!
- Лихая ты девка! - похвалил Семейка. - Как же на мертвого парнишечку разговор навела?
- О похоронах расспрашивать принялась - где сестрица, мол, лежит, и с сыночком ли рядышком, и где тут кладбище, и своих ли только хоронят, или чужих тоже… Расспрашиваю, а сама-то думаю, что за стенкой, в какой-нибудь сараюшке, мертвое тело лежит! И привезли его, бедненького, и нет ни матери, ни тетки, чтобы обмыть, убрать, поплакать над ним!.. Авдотьица вздохнула и совершенно неожиданно завершила печальное рассуждение: - А за такие мои страдания неплохо бы и добавить деньги три или четыре!
- Погоди! С чего ты взяла, что ни матери, ни тетки? - не понял Данила. Зачем же его туда доставили?
- Что он хозяевам чужой - это сразу понятно. Бабы в доме бодрые, не заплаканные, и тихо, никто к похоронам и к поминкам не готовится.
- Тебя, девка, в Приказ тайных дел на службу брать пора, - сказал Семейка.
Авдотьица весело на него глянула.
- А что? Порты надену, косу остригу - буду не хуже Данилы. У него вон тоже ни усов, ни бороды! И возьмут меня на государеву службу. Так о чем это я?
- О том, что к похоронам в доме не готовятся, - напомнил уязвленный в лучших чувствах Данила.
О бороде он и не мечтал, борода ему даже не была нужна, в его-то девятнадцать, но вот усы не помешали бы. У ровесника Вани уже выросли светлые, правда, чуть ли не прозрачные, и бородка такая же. Негоже быть женатому человеку без растительности. Может, после свадьбы усы в рост пойдут, думал Данила, может, одно с другим как-то увязано?
- Так верите ли - мне и спрашивать не пришлось! У баб-то язык долог! Как речь о покойном младенчике зашла - тут они мне все и выложили. Да уж такое рассказали! Ни в сказке сказать, ни пером описать! Доставайте гривенник - я его заслужила!
- И что же?! - Данила хотел было схватить Авдотьицу за плечи и встряхнуть, может, и схватил бы, да только трясти того, кто на полголовы тебя выше, - несуразное занятие…
- Погоди, свет, погоди, не роди, дай по бабушку сходить, - утихомирил его нетерпенье Семейка. - Ведь она нарочно тянет! А ты, девка, не шути. Тебе деньги плачены.
- Вот что оказалось - хозяин-то не для себя в ту избу при Земском приказе ездил, а его научили. Парнишечка-то не московский, а со скоморохами пришел. Была у них, у скоморохов ночью с кем-то стычка, он убежал, спрятался где-то да и и замерз сдуру. А сами скоморохи за ним идти боялись - ну как опознают? Там их в Земском приказе и оставят, без батогов не отпустят! Им же на Москве бывать не велено!
- Скоморохи?.. - Данила ушам не верил.
Это что же - опять ему Настасья на пути встала?..
- Вот они хозяину, Афанасию Ивановичу, все приметы дали и заплатили, чтобы тело вывез. Он все сделал, а его тут с другими санями ждали и увезли парнишечку отпевать и хоронить куда-то чуть ли не в Ваганьковскую слободу…
- Разумница ты, девка, - похвалил Семейка. - Все сходится - Масленица на носу, вот скоморохи в Москву на заработки и потянулись. Деньги ты честно заработала. Данила, доставай кошель и плати!
Затем, не беспокоясь, много ли осталось у Данилы от той полтины, что получена из денег дьяка Башмакова, он повернулся и зашагал обратно к церкви - вызволять заждавшегося извозчика.
Тот уж не молился, а ругался.
- Чертольской поедем? - буркнул наконец.
- Какая тебе Чертольская, свет? Нет больше Чертольской, - вразумил Семейка. - А есть Пречистенка. Госудать ей так зваться указал.
- Отродясь на Москве прозвания улицам не меняли, - возразил извозчик. Было Чертолье - и будет Чертолье.
- Стало быть. государь на богомолье в Новодевичий поедет, к Пречистой Смоленской Богоматери, а все по дороге будут непристойно черта поминать? спросил Семейка. - Гляди, притянут тебя в Земский приказ, свет! Там-то научат, что улица Пречистенкой зовется!
Данила покосился на товарища - никто из конюхов еще не приспособился звать улицу на новый лад, и когда заходила речь о Больших конюшнях, где стояло под полторы сотни возников - крупных коней, обыкновенно запрягаемых в сани, - иначе как Чертольской ее и не называли. Очевидно, Семейке просто хотелось осадить извозчика.
Доехали не до самого Кремля, а, бережения ради, лишь до Колымажного переулка. Там извозчика отпустили.
- Ну, тебе, девка, налево, нам - направо, - распорядился Семейка. Или наоборот, как твоей душеньке угодно.
Данила только дивился - насколько Семейка был мягок и ласков с товарищами, настолько строг с Авдотьицей…
- Да ладно тебе, - сказал он. - Ты ступай, я догоню. Провожу малость…
Парню было неловко перед Авдотьицей, и он пошел с ней рядом к Москве-реке, свернув с Волхонки, где не бывал с лета, и подивился тому, как снег преобразил знакомое место.
При взгляде сверху Москва-река была зрелищем удивительным. Сплошь исчерченная протоптанными тропинками и целыми наезженными дорогами, она кишмя кишела посадским людом. После того, как лед крепко встал, удобнее всего было разъезжать по ней, а не по улицам: никаких тебе колдобин, какой санный путь надобен - такой сам себе и прокладывай.
По реке Авдотьице сподручнее всего было добежать до своей бани.
- А вон там "Ленивка", - показала она рукавицей. - Можно было и мимо нее пройти, но лучше за семь верст обойти. Там уже который день гульба!
Про гульбу Данила слыхивал. Кулачные бойцы, которые не могли дождаться Масленицы, чтобы схватиться наконец на льду Москвы-реки под кремлевской стеной, на потеху и на радость всему городу, дневали и ночевали в любимом своем кружечном дворе. и кабы хоть внутри сидели! Этот шалый народ околачивался и перед кружалом, на улице, задирая прохожих и обрывая подолы девкам и молодым женкам. У кого в голове хоть какое-то соображение имелось - уже за месяц до Масленицы к "Ленивке" и близко не подходил.
Вдруг он вспомнил: ведь в "Ленивке" не только кулачные бойцы - там и скоморохи собирались…
Томила!
Кто это ему про Томилу толковал, что он-де еще и кулачный боец?
Ведь наверняка Томила уже где-то поблизости от буйного кружала! Наверняка что-то знает про погибшего парнишку! Вон Авдотьица за деньги сколько сделала! Неужто скомороху деньги не нужны? Он за них рожу под кулаки подставляет, а тут - сказал с полдюжины словечек на ухо, и получай гривенник!
Но сперва следовало проводить Авдотьицу. Хотя к этой девке, пожалуй, и кулачный боец не сунется… Так приласкает!..
Вдруг она остановилась и за рукав удержала Данилу.
- А что, Данилушка? Кабы не мой рост окаянный - ты бы на мне женился?
- Кабы не рост? - тут Данила крепко задумался.
Он хотел ответить девке честно.
- Что я на Неглинке живу и в баню пошла - это ты пока оставь, попросила она. - А вот я, какая есть? И личико у меня гладкое, и коса хороша, и всю домашнюю работу знаю, а коли на продажу прясть и ткать понадобится - и это смогу!
- Кабы не рост и не…
Данила внимательно оглядел Авдотьицу.
Она была права - и личиком неплоха, и косой, и детей, поди, здоровенных нарожает…
- Тебе бы из Москвы убраться куда-нибудь, - посоветовал он. - Денег прикопить, уехать, у хороших людей поселиться. Свахе заплатить. А тут ты пропадешь.
- Так женился бы?! - вскрикнула она в непонятном отчаянии.
- А чего бы и не жениться? Коли про твое неглинское житье не знать, да коли бы мне росту еще вершка три… четыре?..
- Я все умею! - заговорила она страстно. - И варить, и печь, и за коровой, и за курами ходить! Я и шить могу, и вышивать! Муж бы у меня нарядный ходил, как боярский сынок! Я бы такую рубаху ему вышила, что самому Милославскому надеть не стыдно! А денежки - денежки прикоплены. Я ведь не дурочка, понимаю - не век на Неглинке жить, старухи там не надобны. Почему, думаешь, я с тобой теперь связалась? Копеечку к копеечке кладу!
- Да сватаешься ты ко мне, что ли? - удивился Данила. - На кой я тебе сдался? Мне ведь и привести-то жену некуда - разве в Аргамачьи конюшни на сеновал!
- Коли бы ты мне полюбился, Данилушка, то в жены к тебе я бы не набивалась, - печально отвечала Авдотьица. - Твои же товарищи мне поперек пути бы и встали. Как Федосьице! Ведь и мне тебя увести некуда… пока…
- А было бы?
- Так и не тебя бы увела! - с внезапным весельем отрубила она. И такое лукавство было на лице, так стрельнула глазами - Данила только крякнул. Он вдруг понял, чем эта здоровенная девка могла завлечь богатого купца.
- Послушай-ка. Вы, девки, ведь со скоморохами в дружбе… - и он замялся, не зная, как напомнить, что ту же Федосьицу ватага приглашала потрудиться плясицей. Не хотелось ему произносить имя брошенной им девки да и только. Но Авдотьица догадалась.
- Хочешь, чтобы я тебя с ними свела? И так разведать про парнишечку?
- Оно было бы неплохо.
- Ну, коли так… Знаешь ли, что Настасья-гудошница на Неглинке объявилась?
Лукава была Авдотьица! Видела же, что между этими двумя что-то неладное затевается… И уставилась голубыми глазищами, словно говоря - ну, вспыхни, молодец, ну, потребуй, чтобы немедленно была тебе Настасья! А я погляжу, повеселюсь тихонько…
Но Данила словно окаменел.
Авдотьица еще не знала за ним странной повадки - когда голова занята важными мыслями, стоя раскачиваться, как дерево в бурю. Его шатнуло вправо и влево - девка только глазами водила, следя, как перемещается голова в меховом колпаке с маленькими отворотами.
- Ну так что же?
- Нет. Без Настасьи обойдемся.