Стенька посмотрел налево - там он увидел знакомые лица ямщиков из Тверской слободы. Ямщики уже выдержали вчера бой с молодцами из Рогожской слободы, хотя с трудом, а побили их, раззадорились и решили выйти против стенки самого Трещалы.
Ямщики привели с собой языкастого деда. Пока младшие наводили боевую черту, он вышел вперед, очень собой гордый и довольный. Дед драться не собирался - а лишь задирать противника.
- Что затосковали, молодцы! - крикнул он Трещалиной стенке. - Не печальтесь - за одного битого двух небитых дают, да и то не берут!
Бойцы держались стойко, делая вид, будто никакой дед к ним не цепляется. Он же старался что было силы - может, свои у него в стенке стояли, а может, наняли деда, поди разбери.
- Эй! Ги-и-ись!!!
Народ посторонился - и, замедляя бег, крепкий возник подвез санки к самой боевой черте и встал, ударив еще в лед копытом.
В санках стоял с вожжами в руках статный человек в распахнутой шубе, которого приветствовали общим криком. Стенька узнал его - это был гостиной сотни купец Веретенников.
- Скидай рукавицы! Я новые привез!
Новенькие меховые рукавицы для бойцов, сцепленные веревочками попарно, лежали в санях кучей. Купец выскочил, сгреб их в охапку и вывалил на лед.
- Разбирай, молодцы! Пусть - по честному! А старые - в сани кидай! Потом отдам!
Обе стенки смешались. Купец, не сходя с саней, тщательно следил, чтобы все бойцы сменили рукавицы на новые. И правильно делал - иной бесстыжий приходил с закладкой, а для закладки мог взять и камушек, и железку. Хотя бойца, у которого в рукавице обнаруживалась закладка, били немилосердно, все равно охотники еще находились. И купцу, который за свои деньги привозил новые рукавицы, эта трата окупалась - до лета покупатели вспоминали его щедрость.
Только успели разобраться с рукавицами, только Веретенников со своими санями убрался со льда, - послышался пронзительный, привыкший справляться с большими пространствами голос.
- Посторонись, люди добрые! - зычно вскрикивал статный молодец, в котором Стенька уже почти без удивления признал Томилу. - Посторонись! Накры везу!
Он тащил за собой санки, груз в которых был обвернут в сено и увязан в рогожу. Следом шел молодой парень с палочками.
- Пропустите веселого!
- А накрачей где ж?
- Да вот же накрачей!
- Молод больно!
Выйдя к месту, где была проведена по льду боевая черта, скоморох стал раскутывать накры. Вожаки стенок сошлись к нему - оговорить его действия.
- И то - что за бой без грохота! - с тем Трещала треснул его по плечу, да так, что хилому человеку и на ногах было бы не удержаться. Однако Томила и сам в стенке стаивал, и сам перед стенкой в сгрудке силушкой похвалялся. Он вскинул голову, всем видом показывая, что удар для него не удар, а так, вроде муха крылышком задела.
- Ай, здоров молодец! - похвалили из толпы.
- Даст Бог здоровье в дань, а деньги сам достань! - сразу же отозвался скоморох.
- Гляди, не проворонь! - сразу отозвался из толпы кто-то зловредный. Стенька усмехнулся и решил пробиться малость поближе к боевой черте. Сверху-то, конечно, виднее, да снизу-то слышнее. Ему же страсть как хотелось знать, о чем будет говорить с бойцами причастный к пропаже деревянной грамоты скоморох.
- Ну-ка, Лучка, грянь! - велел Трещала своему выученику.
Молодой скоморох взял палочки, строго посмотрел на свое музыкальное орудие, примерился - и раздался мелкий отчетливый треск, палки били по коричневой коже все быстрее и быстрее, пока накры не зарокотали, перекрывая шум и созывая всех добрых людей смотреть потеху.
- Ну, Томилушка, пошли стенку становить, - сказал Трещала. - Кто в сгрудку пойдет - ты иль я?
И приосанился - пусть все видят, что не жаль ему дорогой шубы с шапкой, лишь бы покрасоваться перед народом. Томила прекрасно эти затеи понимал и знал, как надобно отвечать.
- Ты биться мастер, а сгрудка - это не бой а баловство одно. Твой час еще впереди. - довольно громко заявил скоморох. - Дай-ка сегодня я выйду. Только вы уж меня поберегите, расступитесь вовремя. Я вам завтра пригожусь.
- Да не бойся! Уйдешь целехонький!
Народишко меж тем сбивался вокруг накрачея Лучки. Одни нахваливали, другие поругивали - что, мол, тихо бьет. Лучка, не придавая значения гнилому слову, выдерживал ровный рокот, хоть уже и с напрягом - даже губу закусил. Оборвал, когда Томила постучал его ладонью по плечу, - будет, мол, потом наколотишься, сейчас дух переведи!
Стенки выстроились поперек реки, в трех саженях от боевой черты каждая. Становились бойцы в три ряда - первый, обращенный к противнику, ровнехонький, плотный, следующий за ним - пореже, и третий - уж совсем никакой, хотя и от него зависело немало.
- Гляди ты! А сказывали, Гордей-целовальник за Трещалу биться будет! услышал Стенька прямо возле собственного уха.
- Нет Гордея! - подтвердил другой голос. - За кого же он, блядин сын, выйдет?
- Коли выйдет! Сказывали, захворал Гордей.
- Жаль - боец ведомый…
- Точно ли захворал? - раздался подозрительно знакомый голос. Стенька, насколько позволяла плотная толпа, повернулся - и точно, Данилка Менжиков!
- А ты что, молодец, его здоровым встречал? - спросили у Данилки.
И тут Стенька даже рот приоткрыл. Он, навыкнув опрашивать свидетелей, уже наловчился чуять вранье. Конюх сказал самые обычные слова - видеть, мол, не видел, - да только Стенька знал, что это не так! Откуда знал - сам бы не мог объяснить.
- Разве у них кроме Гордея и в чело встать некому?
- Так вон же Ногай! - объяснили подлецу Данилке и даже рукавицей показали на рослого мужика.
- Так, значит, если кто об заклад побьется, что Трещала одолеет, то денег не потеряет? - не унимался злейший враг. Стенька едва не застонал вот тоже нашел время тонкостям кулачного боя учиться…
- Сегодня-то, поди, не потеряет, ямщики после вчерашнего хоть и бодрятся, а слабоваты, вон и Афонька не пришел, а он у них в челе стоит. Вот коли Трещала против Одинца выйдет - то тут уж хорошенько подумать надобно…
- Одинец одолеет!
- Коли бы у Трещалы были Гордей и Бугай - то и не одолел бы!
- А знать бы, где Гордей прячется!
- Может, он у них не чело держит, а надежей-бойцом стал? Стоит себе тихонько отвернувшись, чтобы по роже не признали?
- А как Трещала даст знак - тут он и выбежит!
- Отродясь Гордей надежей-бойцом не бывал!
Весь этот спор Стенька слушал вполуха - ему было куда любопытнее, что делается на льду. Да и мужикам тоже - они довольно быстро угомонились.
Вдруг грянули накры, словно пробуждая всех, и бойцов, и зрителей. И засвистела, заревела очнувшаяся толпа:
- Даешь бою!!!
Тут же раздался оглушительный визг - женки и девки, заходясь от восторга, стоголосо звенели так, что уши закладывало:
- И-и-и-и!!!
Дыхание понемногу иссякало - и, наконец, осталась лишь одна, самая стойкая, и она завершила победный визг невольным смехом.
Накры зарокотали тише.
Обе стенки разомкнулись, выпустили атаманов. Те вышли - в тулупах, но не слишком длинных, в шапках, но с рукавицами - пока что за поясом. Обвели взглядом вражеский строй.
Томила прошелся перед своей стенкой вразвалочку и даже несколько подволакивая ногу. Оглядел противников, поднеся ладонь ко лбу, потом, скособочившись, пожал плечами так, что башка по уши в плечи ушла. Переступил с ноги на ногу, дав при этом Лучке знак. Тот в рокот накр впустил несколько гулких отчетливых ударов. И пошло!
То, что делалось с Томилой, можно было при желании назвать и плясом, Но плясом, в котором ноги самы не знают, что выкаблучится в следующий миг, руки мотаются, словно веревочные, голова опущена. И было в движениях скомороха нечто такое, отчего толпа по обоим берегам замерла. Он плясал ночь и сон, самый предутренний, когда душе уже знает, что пора пробуждаться, тело же еще удерживается в бессознательном состоянии. И свои, к которым плясун был обращен спиной, тоже словно спали стоя, а он был их общей душой, готовящейся к ослепительному свету дня и ярости боя!
Примерно то же, но не так ловко, проделывал и атаман другой стенки. Ломаясь и словно над самими собой изгаляясь, они сошлись у самой боевой черты.
Томила попытался схватить вражеского атамана за опущенные, будто подвешенные руки, тот их сам вроде и подставил, но скоморох не стал ловить, отступил и вновь приблизился. Тут уж противник захотел поймать его самого. Томила ухмыльнулся,
- А ну, давай! Держи! Хватай! - заорала толпа. Противник не выдержал сделал то, что требовалось - ухватил Томилу за кисти. Скоморох резкл махнул обеими руками назад, а грудью ударил в подставленную грудь. Удар вышел хорош - противник отлетел и чуть не сел на лед.
- Сшибка! Сшибка! - отметили опытные зрители. - А ну, еще!
Это была - первая, а всего полагалось перед началом боя три.
Во второй атаман ямщицкой стенки всю свою тяжесть вложил в толчок и потеснил Томилу. Напоследок же они сшиблись с равной силой - оба отскочили назад и еле удержались на ногах.
- Даешь боя! - грянула толпа, а девки, словно вырвавшись на волю, завизжали с переливами, Стенька даже башкой замотал - до чего пронзительно!
Радость охватила его от этого визга. Он предчувствовал знатную потеху, и счаться прибавляло то обстоятельство, что потехой он мог насладиться не в одиночестве, а вместе с людьми понимающими, включая женок и девок. И снова на ум пришел Вонифатий Калашников - дурень, добровольно покидающий город, где крещеному человеку дана такая прекрасная масленица! В Соликамске-то вспоминать станет, да слезами обольется…
Накры смолкли - накрачей, повинуясь чьей-то команде, выжидал.
Стенки расступились, словно втянули в себя атаманов, и сомкнулись снова. Бойцы стояли сосредоточенные, левым плечом вперед, и ждали сигнала. Его не было довольно долго - и раздался наконец желанный рокот, прозвучали три громких удара.
Стенки стали сходиться - неторопливо, не нарушая строя и соизмеряя свое движение с движением противника, чтобы к боевой черте прийти разом.
Сошлись!
Одновременно взлетели кулаки и опустились тоже одновременно. После чего каждый молотил своего противника, стараясь меж тем не портить строя и не наступать в одиночку.
- Бей, Ногай! Бей в середку! - закричал из второго ряда Томила.
С таким трудом собранное и подготовленное им чело плотно сжатым кулаком врезалось в чело вражьей стенки, но и там не сосунки стояли. Трещалино воинство, получив дружный отпор, уступило вершок…
- Бегут! Бегут! - завопила какая-то чересчур глазастая женка.
- Бегу-у-ут!!! - заорал и Стенька. Ему было все равно, чья стенка одерживает верх - он радовался перемене на поле боя, и только. Но вдруг схлопотал крепкий тычок локтем в бок, удивился и повернул голову - кто это настолько сдурел, чтобы в толпе так больно бить?
Рядом с ним стоял Трещала. Стенька, пробиваясь поближе ко льду, оказался уже в тех рядах, которые занимали приближенные к бойцам лица.
- Наших бьют! - отвечали глазастой женке возмущенные голоса.
- Держи ряд! - заорал Томила. - Плотнее, сволочи!
И побежал задами, чтобы взобраться чуть повыше и увидеть бой сбоку.
Стенка собралась с силами и каким-то отчаянным усилием словно срослась. Это уже не были отдельные люди - это была огромная мощная тварь, чьи конечности вздымались и опускались словно бы без приказа, но одновременно, дружно и хлестко. Удары были страшны, но тварь не ощущала боли - она словено окаменела, до такой стойкости была спаяна, и неподвижные лица бойцов казались сосредоточены, словно у монахов, предавшихся безгласной молитве.
- Бей! Ломи! - вдруг завопил сверху Трещала.
И клин, разученный в таких тяжких трудах, во второй раз мгновенно выдвинулся из ровной стенки, и она вся устремилась на противника острием вперед, не давая ему опомниться.
- Крылья! Не отставать! - надрывался Трещала.
- Отсекай! Отсекай! - голосил рядом с ним невесть откуда взявшийся атаман ямщиков.
Стенька наслаждался всей душой. Бой перешел в то состояние, которое называлось свалкой-сцеплянкой, стенок более не было - были пары бойцов. И не одна рожа уже окрасилась кровью из носа, и не один боец уже, свалившись, откатывался подальше от топчущихся ног. Хотя в стеночном бою ногами драться и не полагалось, тем более - бить лежачего, но в суматохе всякое могло случиться.
- Ах, мать вашу!.. - видя, что лежащих, пожалуй, уже больше, чем стоящих, рыдающим голосом воскликнул ямщицкий атаман. - Что, Трещала, велим накрачею молчать?
- А велим! - Трещала, ловко растолкав народ, сбежал на лед и хлопнул по плечу совсем обалдевшего от собственных усилий Лучку.
Лучка трижды ударил в накры со всей допустимой силой и прекратил игру. Тем самым временно прекращался и бой.
Упавшие вставали, разгорячившиеся утирали лбы. Стенки разошлись, встав, как стояли изначально, хотя обе несколько поредели. После чего неторопливо, даже торжественно сошлись на боевой черте, и бойцы попарно обнялись - раз, другой, третий. Это было необходимое замирение, прощение за удары и возможные увечья.
Те, кто, будучи сбит с ног, отполз в сторонку, уже привели себя в порядок. В большинстве своем они, отерев снегом и уняв кровавые сопли, сейчас возвращались в строй, но некоторые сидели на снегу в бедственном состоянии, держась кто за голову, кто за плечо, и вокруг уже хлопотали старики, умеющие помочь горемыкам.
То время, которое бойцам требовалось для отдыха, честной народ тоже с пользой употребил. Многие принялись биться об заклад. Ямщики показали себя богатырями, Трещалина стенка разочаровала зрителей, но нашлись умники, утверждавшие, что неудачное наступление - одно притворство.
- В этом-то бою Трещала одолеет, - услышал Стенька рядлм с собой. - А вот каков он будет против Одинца?
Это был купец Веретенников. Он как человек, снабдивший бойцов новыми рукавицами, тоже стоял среди знатоков.
- Так ты за Одинца, Тихон Сергеевич? - спросил седобородый румяный дядя. - Тогда тебе с Беляниным нужно бы об заклад биться. Он всегда за Трещалу ставит.
- Так нет же Белянина! - воскликнул Веретенников. - Блины где-то жрет! И Перфишки, сукина сына, нет!
- Рудакова? - прозвенел внезапный и несвоевременный голос.
Стенька ахнул - это напомнил о себе Данилка Менжиков.
- Его, стервеца! - не сообразив, что отвечает невесть кому, возмущенно сказал Веретенников. - Как до дела - так он все пороги обобьет! Как ближе к делу - с собаками не сыщешь!
- Ах, вот ты где! - раздался знакомый голос. - Теперь тебе Рудакова подавай!
К стервецу и сучьему сыну Данилке яростно прибивался скоморох Томила.
- Ты что это вызверился? - удержал его за плечо Веретенников.
- Да Тихон Сергеевич! Лазутчик ведь это, шиш, выведывальщик! Он к Трещале на двор обманом пробрался! Он только и знает высматривать, кто в котором дворе собирается! Он и вокруг "Ленивки" околачивался! Подослали его, Тихон Сергеевич!
- Ну-ка, молодец, сознавайся! - внезапно сделавшись суровым и строгим, купец ловко ухватил Данилку за ворот.
- Да что - сознавайся! Побить его - да и выбить в тычки со льда вон! Чтоб неповадно было! - заорал скоморох.
- Побить - да и выбить! - первым поддержал Стенька. Он ощутил обычный свой восторг, на сей раз - от торжества справедливости. И сам был готов пустить в ход кулаки!
- Ты для кого выведываешь-то? - начал было допытываться Веретенников.
- Да что ты его спрашиваешь, Тихон Сергеевич! Соврет! Таких - только кулаком в рыло учить!
- Да что его спрашивать! - радостно заголосил Стенька. - Гнать таких со льда!
Данилка попытался извернуться, да и рвануть прочь, но купец держал крепко.
Настал час сведения счетов! Стенька, вопя, чтобы и ему дали приласкать лазутчика кулаком, пробился поближе, оказался нос к носу с онемевшим от ярости и гордости Данилкой - и тут его удалая башка сама собой полетела куда-то вправо. Стенька, зажмурившись от неожиданности, рухнул на незнакомых людей, волей-неволей поддержавших его - уж больно плотно стояли, и тогда лишь понял, что это ему заехали в ухо.
- Кто тут еще парня бить собрался? - услышал он голос, знакомый еще более, чем голос скомороха. И, открыв глаза, увидел еще одного ненавистного конюха - Богдана Желвака.
- Да коли твой парень за бойцами подсматривает да вести переносит? спросил Веретенников. - За такое бьют!
- Его побить нетрудно, ты вот со мной совладай! - потребовал Желвак. Да не толпой наваливайся! По двое выходите! Ну? Кому тут жизнь не мила?!
Так злобно он это выкрикивал, держа наготове кулаки, что немало бойцов повидавшие мужики как-то невольно посторонились.
- Уж так и по двое? - не поверил кто-то. - Высоко замахнулся - как бить станешь?
- А так! - неожиданным ударом, той частью кулака, которую простой человек в драке не знает как и в ход пустить, Богдаш с короткого замаха треснул по шее насмешнику. Тот, как только что Стенька, рухнул на незнакомый люд.
- Пусти его, купец, не то я тут всех по одному перекалечу!
- Да кто ж ты таков? - удивился Веретенников. - Я как будто всех поединщиков знаю!
- А я в охотницких боях не выхожу, - отвечал Желвак. - Мне дурака валять недосуг, я на государевой службе! Пошли, Данила!
Не желая понапрасну испытывать судьбу, Веретенников отпустил свою добычу.
- Ну? Или мне кулаками дорогу прокладывать? - рявкнул Богдаш, глянув перед собой так, что толпа подалась и расступилась. Он схватил Данилу примерно так, как только что - купец Веретенников, и потащил по проходу, и выволок, и тогда лишь отпустил.
- Гляди, к Водовзводной башне побежали! - крикнул кто-то, стоявший на берегу выше прочих и видевший всю заварушку сверху.
Стенька стоял, безмерно обиженный, и тер ухо, пытаясь понять, цело ли оно внутри. Языка вроде не прикусил, челюсть шевелилась. Походило на то, что зловредный конюх на самом деле его еще пожалел.
Некоторое время спустя зрителям ждать надоело. Сперва свистом они дали знать бойцам, что пора бы снова строить стенки, потом раздался и первый пронзительный крик:
- Даешь боя!
И вслед за ним - отчаянный многоголосый визг.
Пострадавшее Стенькино ухо такой радости уже не перенесло. Ругнувшись, он стал выбираться из толпы. В конце концов, не для того его сегодня за порядком следить поставили, чтобы на берегу прохлаждаться…