* * *
Бокий широким, размашистым шагом покинул территорию Смольного, сел в "мотор", как тогда называли все автомобили, приказал ехать на Гороховую.
Внутри чекиста горело пламя, которое он никак не мог погасить. Сегодня Зиновьев вывел его из себя. Впервые за те несколько месяцев, что они сотрудничали. Обвинения, которые кинул председатель, одновременно и имели под собой почву, и не имели. Имели в том смысле, что Григорий Евсеевич был прав: убийцу Володарского так и не нашли. И убийцу Моисея арестовали не его ребята. Тут открещиваться смысла нет. Но была и другая правда. И заключалась она в том, что вокруг этих двух убийств творилось нечто мистическое. А точнее, создавалось впечатление, будто и Володарский, и Урицкий стали случайными жертвами. А удары должны были быть нанесены совсем по иным целям.
И тут Бокию вспомнился разговор с белым полковником. Глеб Иванович усмехнулся: как ни скажи слово "белый", с большой или маленькой литеры, а словосочетание никак не изменится. А вот смысл поменяется кардинально. Так что говорил Белый? Помнится, тогда Доронин предоставил ему практически полную информацию. Бокий еще разозлился по данному поводу. Однако полковник выложил на свет божий такую картинку, от которой у Глеба Ивановича, как говорят в народе, волосы встали дыбом.
По мнению Белого, убийство Володарского произошло случайно. Нет, к убийству готовились, он этого не отрицал. Но мишенью должен был стать не комиссар печати и пропаганды, молодой, только что пришедший в революцию человек, который толком так ничего и не успел сделать во благо молодой советской республики, а иная личность. Ее-то полковник и вычислил.
Бокий прикрыл глаза. Слава богу, Зиновьев ничего не знает. А то бы вовсе слетел с катушек.
По мнению заключенного камеры номер 24, исходя из тех данных, что ему выложил растерявшийся Доронин, события того злополучного июньского вечера, когда убили Володарского, развивались следующим образом.
Убийца, вооруженный револьвером и бомбой, ждал своего, как тогда выразился полковник, "клиента" на Шлиссельбургском шоссе. Он точно знал: "клиент" будет ехать именно этой дорогой. Обоснование? Бомба. Если бы убийца собрался на "акцию" с бухты-барахты, то при нем был бы только пистолет. Однако имелась бомба – самый действенный предмет для передвигающейся крупной мишени. Как тогда высказался Белый: вспомните народовольцев. Сначала бомбой, потом пулями. Стиль один. Итак, убийца ждал автомобиль. И тот появился. В нем находился Володарский, с ним две женщины. Далее, акция. Ну, тут все понятно… Но вот следующее высказывание полковника заставило Глеба Ивановича посмотреть на расследование с иной стороны. Как повторил вслед за Белым Доронин: первое – не того человечка ждал убийца. Второе – убийца не знал "клиента" в лицо. А причина для подобного суждения была одна: Володарский возвращался со встречи в Совете фарфорового завода, куда, по показаниям водителя комиссара печати Юргенса, они заехали совершенно случайно. О том, чтобы он заехал на завод, ему сообщил встреченный ими по пути сотрудник Смольного, который и передал, что Володарского спешно желает видеть Зиновьев, который в тот момент находился… на территории фарфорового завода. В результате молодой комиссар печати поменял планы и поехал на митинг, что и стало причиной его гибели. Убийца ждал Зиновьева. Но в лицо он его не знал. Судя по всему, наняли кого-то из "блатных". Все "политические" хоть раз да видели председателя Петросовета, поэтому перепутать его с Володарским никак не могли. Вот на этом-то все и застопорилось. На Урицкого давили сверху, чтобы он закрыл дело по политическим мотивам и приступил к арестам всех подозрительных лиц. А Моисей (убитого Володарского тоже звали Моисеем. Бокий горько улыбнулся: "Не Петросовет, а прямо библейская община") все оттягивал, не решался начать террор (несколько арестов – цветочки). Выводы следственной группы, в том числе и Доронина, после слов Белого все ставили под сомнение.
Теперь Урицкого нет. Правда, есть убийца, в отличие от случая с Володарским. Однако суть не менялась. Если верить тому, что вчера смогли "откопать" Доронин со стариком, в деле по убийству Соломоновича также не все гладко. Чувствовалось: за студентом кто-то стоит.
Автомобиль притормозил у входа в здание ЧК. Бокий упруго спрыгнул с подножки и… нос к носу столкнулся с ожидавшими его Дорониным и Озеровским.
– Кого ждем? Меня? Пошли в кабинет.
– Нет, Глеб Иванович. Вы уж нас тут выслушайте. – Доронин указал глазами в сторону, мол, следует отойти.
Бокий, еще не успокоившийся после встречи с Зиновьевым, хотел выругаться: мол, что за мальчишество, однако передумал.
Отошли шагов на пять. Демьян Федорович начал доклад:
– Глеб Иванович, мы тут кое-что откопали.
– Откапывают картошку в огороде. Мы – ищем.
Бокий отметил, как улыбнулся Озеровский. Что, впрочем, совсем не смутило матроса.
– Вот именно, нашли. На Миллионной. Точнее, нашел Аристарх Викентьевич. Покажите. – Следователь извлек из кармана пули, протянул их Бокию. – Из того самого дома, где задержали студента. Глеб Иванович, следует срочно пообщаться с Фроловым и Шматко. Провести допрос…
Доронин запнулся.
– Перекрестный допрос, – негромко добавил Озеровский.
– Допрос, говорите? – не смог скрыть горькой усмешки Бокий. – И с какой целью?
– Тут такая петрушка получается… Фролов-то прицельно стрелял в студента.
– И что? – Бокий почувствовал: последнюю фразу он произнес с интонацией, с которой с ним недавно разговаривал Зиновьев, и оттого стал противен сам себе.
– Как же? – удивленно вскинулся Демьян Федорович. – По уставу при задержании требуется произвести предупреждающий выстрел. И Фролов в своих словах вчера утверждал, что палил в воздух.
– Ну?
– А на самом деле стрелял в убийцу! В голову!
– А вы уверены, что Фролов не сделал предупредительного выстрела? А если и не сделал, скажет, что перепутал. Или сознается в том, что специально соврал, испугался наказания за невыполнение устава. – Бокий кидал опровергающие аргументы специально, чтобы точно прояснить обстановку, хотя сам чувствовал: чекисты действительно что-то "накопали".
– Никак нет, Глеб Иванович, не испугался. – Демьян Федорович бросил взгляд на Озеровского: мол, выручайте.
Аристарх Викентьевич сделал шаг в сторону Бокия.
– Выстрелов со стороны Фролова и Шматко было произведено три. Все на поражение. В протоколе сказано: стрелял только Фролов. Пока опровергнуть данные показания я не могу. Но, судя по всему, стрелял действительно один человек. Как показывает кучность расположения пуль в двери, навскидку, в голову. Скорее всего, боялся, что если будет стрелять в тело, то сможет только ранить. Тогда бы пришлось добивать Канегиссера. А сей факт мы бы уже смогли доказать. Потому стреляющим и было принято решение метить в голову. Не учел только одного момента: отвратительная видимость, плохое освещение в подъезде. Оттого и промахнулся.
– Расстояние промеж пуль от такусенькое, – Доронин указательным и большим пальцами показал, на каком удалении находились найденные пули друг от друга.
– Потому мы и хотим свести Фролова и Шматко, чтобы они еще раз рассказали, как происходил арест убийцы. – Озеровский на несколько секунд замолчал, однако, видя, что Бокий ждет окончания фразы, проговорил: – Имеются подозрения против Фролова, что он специально хотел убить Канегиссера. Тем самым обрезать все следы.
– Специально, говорите? – Глеб Иванович беспомощно оглянулся по сторонам, как бы ища в прохожих поддержку. – Может, и так. Только ни с Фроловым, ни со Шматко вы сейчас не поговорите. А уж тем более не сможете провести перекрестный допрос. Потому как красноармейца Шматко убили. Сегодня ночью. Возле дома. Утверждают, ограбление.
– Кто утверждает? – тут же поставил вопрос Озеровский.
– Какая разница! – вспылил Бокий. – Главное, что одного свидетеля у нас уже нет. А Фролов ночью убыл в деревни с продотрядом. Когда вернется – одному богу известно. Если, конечно, вернется. Обстановка сами знаете какая. К тому же нам все одно не позволят свести вместе чекистов с Канегиссером.
– Речь идет не о студенте, – быстро вставил Доронин.
Бокий обернулся к Озеровскому:
– Что еще нашли?
– След от четвертой пули, – выдохнул Озеровский, – только он произведен не Фроловым и не Шматко. Стреляли в Канегиссера со стороны лестничной площадки. В спину.
– Кто?
– Трудно сказать. Скорее всего, стрелял хозяин той самой квартиры, в которую забежал убийца.
Доронин, не сдержавшись, сплюнул на тротуар:
– Зря ноги били.
– А вот и не зря. – Глеб Иванович хитро прищурился. – Если исходить из того, что стреляли с двух сторон – и снизу, и сверху, – получается, что князь Меликов и наши Шматко с Фроловым действовали заодно. А это уже сговор! Враг мог использовать Шматко и Фролова. Или купить. Кстати, в защиту данной версии у нас появился козырь. Утром Канегиссер сделал попытку передать на свободу письмо.
– Родным? – поинтересовался Демьян Федорович.
– Если бы… Прелюбопытнейший факт. По крайней мере в небольшой истории нашего учреждения. Еще ни разу мне с таким не приходилось сталкиваться. Всякое бывало. Писали на волю родным. Друзьям. Товарищам по партии. Но, чтобы первое тюремное послание, через конвойного, охрану, массу препятствий, и было отправлено совершенно незнакомому человеку – такого в моей как арестантской, так и следственной практике еще не бывало!
– Если не ошибаюсь, – продолжил мысль Бокия Озеровский, – Канегиссер послал письмо владельцу пальто?
– Совершенно верно! Князю Меликову. Со всеми извинениями!
– Крайне, – пробормотал Аристарх Викентьевич, – крайне любопытно.
– Вот-вот, – продолжил мысль Бокий. – А исходя из того, что наши свидетели исчезают, словно по мановению волшебной палочки, достаточно произнести вслух их фамилии, я принимаю решение: с данного момента будем делать вид, будто действуем вслепую. По крайней мере на некоторое время такое поведение должно сбить с толку наших оппонентов. Согласны?
– В этом что-то есть, – вынужден был признать Озеровский. – По крайней мере одним живым свидетелем будет больше.
– Именно. Аристарх Викентьевич, если нетрудно, пройдите в мой кабинет и напишите краткий отчет о проделанной работе. Через два часа прибудет Феликс Эдмундович Дзержинский, нужно показать ему наши наработки. – Старик и матрос быстро переглянулись. – Что? У вас еще что-то есть?
Доронин чертыхнулся:
– Пусть вот он, – Демьян Федорович кивнул на Озеровского, – рассказывает. Я сегодня в основном бегал.
Бокий терпеливо ждал.
Весь отчет следователя уложился в несколько минут. Точный, детальный, он представил достаточно ясную версию прошлой скрытой жизни Леонида Канегиссера.
– Фактов пока не хватает, – добавил в конце доклада Аристарх Викентьевич, – но, думаю, в скором времени они проявятся. И еще: следует произвести вторичный обыск в доме инженера. Вчера искали материалы, подтверждающие причастность Леонида Канегиссера к совершенному преступлению. И вовсе не обращали внимания на личную жизнь убийцы. В частности, не нашли дневники, а, как утверждают родные, он их вел.
– Студент мог хранить бумаги в другом месте, – заметил Бокий.
– Сомневаюсь, – уверенно ответил Озеровский. – Факт работы Канегиссера над дневниками подтверждают сестра и мать. Выходит, видели их дома. Если найдем, вполне возможно, данное преступление всплывет в ином свете. Я думаю, Канегиссера просто использовали.
Глеб Иванович с силой потер лоб рукой.
– Значит, так. Отчет отменяется. Оба в "мотор", к Канегиссерам. Кровь из носу, дневники должны быть у меня до приезда Феликса Эдмундовича. Туда три часа назад направилась группа Семена Геллера с обыском. По распоряжению Яковлевой. А как они умеют обыскивать, думаю, рассказывать не нужно.
– Тогда амба, – сделал сокрушенный вывод Доронин, – черта с два, что мы там, после Сеньки, отыщем! Голые стены да выбитые окна.
– Иногда и в стенах кроются загадки, – веско вставил Озеровский. – Не думаю, что сын инженера, личность возвышенная, поэт, держал своего письменного друга на виду у всех. Такие вещи обычно прячут так, чтобы никто, кроме хозяина, не смог найти. Так что не все потеряно.
Доронин с Озеровским кинулись к машине.
А Бокий, подставив солнцу коротко стриженную голову, присел на ступеньку.
"Озеровский прав, – пульсировало в голове чекиста. – Дело принимает иной оборот. Непонятный и оттого еще более пугающий. Чем пугающий? – спросил сам себя Глеб Иванович и тут же ответил: – А тем, что достаточно вспомнить, как проходил трибунал над михайловскими мятежниками. Урицкий, до того поддерживавший все решения Ревтрибунала по смертным приговорам, неожиданно для всех отказался голосовать за смертную казнь для одного курсанта. Курсанта, который считался главным зачинщиком заговора в артиллеристском училище. Курсанта, который, по материалам дела, поставлял мятежникам оружие. И фамилия курсанта была Перельцвейг".
* * *
Зиновьев широким задом придавил пружины дивана, хлопнул рукой рядом с собой по коже: присядь.
Яковлева легко, по-девичьи, опустилась рядом. Однако прижиматься, как то бывало раньше, к любимому мужчине не стала. Что-то в последнее время стало ее раздражать в Григории Евсеевиче. Вот только что, женщина еще разобрать не могла.
– Хочу услышать твое мнение: почему Феликс отказался возвращаться в Москву? – тихо, но внятно произнес Зиновьев.
– Что значит "отказался"? Ему что, приказали?
– Именно!
Варвара Николаевна вздрогнула: вот те на… А Гришка-то, оказывается, от нее кое-что скрывает.
– Кто тебе об этом сообщил?
– Какая разница? – отмахнулся председатель Петросовета. – Сейчас главный вопрос не в том кто, а почему? Итак, повторяю вопрос: твое мнение – почему Феликс решил-таки ехать в Питер?
Женщина неуверенно повела плечами:
– Не знаю.
– Точно не знаешь? – Рука Григория Евсеевича нашла женскую ладошку, сжала ее.
– Больно! – взвизгнула Яковлева.
– Вот и мне больно, – через силу выдавил из себя любовник. – Смотри, Варька… Не дай боже вздумаешь в свои игры играть. Феликс ведь только до вечера пробудет. Апосля обратно в Первопрестольную возвернется. А мы тут останемся. Так что, если надумала мне изменить, сразу предупреждаю: уезжай вместе с ним. Потому как, ежели останешься и я узнаю что непотребное, удавлю.
* * *
Стучать в дверь не имело смысла. В том Доронин убедился в тот миг, когда вместе с Озеровским поднялся по парадной лестнице к квартире, в коей до вчерашнего дня проживала семья инженера Канегиссера. Едва чекисты преодолели крутые мраморные ступеньки, как, к своему удивлению, обнаружили, что створки двери, ведущие в квартиру инженера, распахнуты настежь: заходи, кто хочет! Сегодня раздается барское имущество!
Аристарх Викентьевич хотел было высказаться по данному поводу, но Доронин тронул его за рукав: "Молчите" – и первым осторожно прошел внутрь квартиры.
Жилище Канегиссеров на вторые сутки после ареста семьи напоминало что угодно, только не жилое помещение. Следователь помнил, как раньше в прихожей висела картина – лесной пейзаж. Теперь она отсутствовала, вместо нее на стене выделялось светлое пятно на темно-бордовых обоях. Не было и ковровой дорожки, что некогда лежала в прихожей. Исчезла и тумбочка для обуви. И большое зеркало пропало неизвестно куда. И вешалка. Один одежный шкаф томился в углу. Да и то временно, догадался Аристарх Викентьевич, не вынесли исключительно из-за его габаритов. Вынесут!
Доронин заглянул в распахнутые створки шкафа, указал Озеровскому на старый женский платок, от которого жутко несло нафталином. Следователь поморщился: даже с расстояния в несколько шагов слышался неприятный аромат. Аристарх Викентьевич резко отвернулся и чуть не впечатался носом в телефонный аппарат, что сиротливо висел на голой стене и ждал своей участи.
Матрос хотел было высказаться по поводу увиденного, как тут же замер. Изнутри квартиры донеслись звуки: глухой говор, перетаскивание тяжелых предметов, вслед за всем этим мат.
Чекист сделал несколько осторожных, мягких шагов на звук, ближе к внутренним помещениям. Озеровский последовал его примеру. Теперь оба могли слышать все, что происходило внутри квартиры инженера, в том помещении, которое, по памяти Аристарха Викентьевича, являлось столовой.
– Че ты суешь? Да кому оно надо? – донесся гнусавый голосок Сеньки Геллера , Доронин его сразу признал. – Ты даже на толчке это дерьмо не спихнешь!
– Так красиво!
– Красиво будет после! – послышался удар, звон разбитого стекла. – Щас надо то, что можно сменять. Или продать!
Демьян Федорович сделал еще пару шагов, сначала заглянул в комнату, а потом предстал во всем своем разгневанном большевистском обличье перед растерянными сотрудниками ПетроЧК.
Геллер, завидев человека с Гороховой, поначалу опешил.
– Демьян? Ты какого лешего тут делаешь?
Доронин, не отвечая, принялся оценивать обстановку. Судя по всему, "обыск" подходил к концу. Перед одним из подчиненных Семена стояло три полных мешка с разной бытовой утварью: кастрюлями, тарелками, одеждой, еще черт-те с чем, что смогло уместиться в мешки чекистов. Второй Сенькин подручный в тот момент, когда Федор вошел, пытался затолкать в мешок настенное овальное зеркало. Сам Геллер, судя по всему, подобными делами не пачкался, только отдавал распоряжения. По крайней мере рядом с ним мешка не было.
– Шмонаем? – ни к кому конкретно не обращаясь, процедил сквозь зубы матрос, выходя в центр столовой.
– Ты чего, Демьян? Какой шмон? – Геллер изобразил на лице удивление. – Обыск! Нас Варька прислала. Не веришь? – Семен кивнул на телефонный аппарат. – Позвони!
– Отчего ж не верю? Очень даже верю! – Демьян Федорович кивнул на зеркало. – Вещественное доказательство?
– А как же! – осклабился Геллер. – Тут все доказательства! Че ни копни!
– Потому-то по мешкам и тырите?
– Ну, ты скажешь, Демьян! Кто тырит? Несем в Петросовет, сдать, как положено.
– И кастрюли?
– А как же? Убивец из них жрал? Жрал! Значит, доказательство.
– Ну-ну, – протянул Доронин, прищурившись, впился взглядом в геллеровы маленькие свиные глазки. – Гляди мне, Сенька. Я ведь проверю, куда добро свезешь. Память у меня хорошая. Что в мешках – знаю. Так что не обессудь, ежели че.
Сенька тоже прищурился.
– Угрожать вздумал?
– Предупреждаю. На всяк случай. А чтобы у тебя не пропало желание сдать все это барахло на Гороховую, добавлю: сегодня приезжает Дзержинский. И ох, как я тебе не завидую, если хоть одна тарелка или вилка окажется не там, где положено.
На этот раз Геллер промолчал. Внутри Семена родился страх. "Демьян не врет, Феликс точно сегодня будет. И если Варька еще могла отмазать, как она это всегда делала, получая свою долю, то Дзержинский цацкаться не станет. К стенке, со всеми вытекающими".
Семен нашел в себе силы улыбнуться, изобразить спокойствие.
– Ты, Демьян, не пугай. Пуганые мы. Но свой революционный долг знаем, помним и чтим. Усек?