Трое мужчин продолжали делать замечательную работу, втаскивая графа Дальгрена в этот единственный оплот безопасности. Они скоро поднимут его на палубу. Веревка протягивалась от трех Добрых Самаритян к Сыну Сатаны.
Ладно, подумал Мэтью.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, он обнаружил, что поднялся, поставил ногу на транец и принялся с силой тянуть топор за рукоять, высвобождая его из древесины. Он ждал, когда корабль начнет подниматься и опускаться снова, и разгневанная вода потечет по его спине. Затем над ним взял контроль некий хладнокровный инстинкт, подсказывающий, что, как только Дальгрен окажется на борту, он тут же вновь попытается убить его. И, если это не удастся сделать здесь и сейчас, он предпримет еще не одну поездку до прибытия в Англию. Мэтью зашагал по палубе в сторону бушующего шторма и трех мужчин на корме.
Его лицо было маской, не показывающей никаких эмоций. Все они были заперты внутри и, возможно, это было свободой маски… возможность показать миру фальшивое лицо, держа мучение глубоко в себе… способность показать миру ложное лицо, сконструированное под обстоятельства.
Кто бы поверил ему из всей этой корабельной компании, если бы он вдруг потребовал, чтобы Дальгрена посадили под замок и продержали так до самого порта? Кто бы это поддержал? Пьяный капитан? Эти благонамеренные, ничего не подозревающие мужчины? Проклятье, да на этой раскуроченной посудине хотя бы клетка была?
Нет, решение нужно было принимать сейчас.
Он достиг кормы. Веревка была натянута. Дальгрена уже почти втащили.
Мэтью поднял топор и с максимальной силой, которой только могла его наделить холодная ярость, опустил оружие на то место, где канат крепился к кормовому транцу.
Удар не полностью перерезал веревку, потому что она была толстой, как кулак Магнуса Малдуна, но это помогло ослабить три мужские хватки, потому что они втроем изумленно посмотрели на Мэтью, и, когда молодой человек поднял топор снова, Феннинг упал, подняв руки вверх, как будто боялся удара безумного юноши. Рэндольф и Янс могли лишь тупо смотреть на него.
Второй удар… и веревка почти оторвалась, но не до конца.
- Прошу! Вытаскифайте меня! - Дальгрен болтался рядом с кормой, его рот был полон воды. Ничего, подумал Мэтью, еще немного, и этот прусский гад хорошенько искупается.
- Что ты творишь? - воскликнул кузнец. Янс отвлекся от задачи, и теперь только Рэндольф держал канат, который с трудом удерживал собственный вес.
- Я творю справедливость, - ответил молодой человек очень спокойно и с ничего не выражающим лицом опустил топор в третий раз. Лезвие глубоко ушло в дерево и полностью рассекло веревку. Рэндольф отшатнулся, потому что в следующее мгновение он мог рассчитывать только на поддержку воздуха.
Послышался резкий, высокий крик, когда так называемый хозяин понял, наконец, что его ботинки не будут более топтать палубу "Странницы". Мэтью было интересно, хватит ли у этого человека присутствия духа ухватиться еще за одну веревку. Он отпустил топор, оставив его торчать там, куда тот врезался, подошел к корме и посмотрел, как судно удаляется от графа Антона Маннергейма Дальгрена, которого подняла на плечи Атлантика - сильная и мощная, как проснувшийся ото сна гигант. Мелькнул ли в море последний проблеск светлых волос пруссака, или это была лишь кучка водорослей, поднятых со дна?
А затем корабль соскользнул вниз под громовым ударом, водные стены выросли вокруг него, но теперь толкали с заметно меньшей силой, хотя были все такими же вспененными и яростными.
Мэтью вдруг понял, что нос у него кровоточит. Крови набежало уже много - он мог даже попробовать ее на вкус. Молодой человек приложил руку к лицу, затем посмотрел на то, как дождь обмывает его испачканные красным ладони.
- Мы сделали это! - крикнул кто-то позади них.
Все повернулись на голос. Там стоял Изекия Монтгомери, напоминая по красоте наполовину утонувшую крысу, а сзади него в изломанной носовой части корабля маячили и другие фигуры, хотя их было очень тяжело разглядеть, даже несмотря на свет масляных ламп, которые они держали. Четыре фигуры двигались так, как будто прекрасно знали, что надо делать.
- Я пошел вниз! - выдохнул Монтгомери. Похоже, ему в носовой части корабля досталось даже сильнее, чем здешним, кормовым смельчакам. - Сообщил экипажу о том, что мы пытаемся сделать! И четверо из них согласились помочь!
- Что они сделали? - просил Янс.
- Бросили якоря! Усилили лобовое сопротивление корабля и сказали, что это удержит нас от крена!
- Совершенно верно, - сказал Мэтью. Хотя на деле не сказал, а едва слышно пробормотал, поэтому не был уверен, что его кто-нибудь услышит. Впрочем, разве это важно? Нет.
- Что здесь произошло? - спросил Монтгомери. Он увидел обрезанный канат, отметил выражение лица Рэндольфа и воткнутый в транец топор, на основе чего понял, что произошло что-то неладное. - Граф! Где Дальгрен?
- За бортом. Уже утонул, вероятнее всего, - сказал кузнец. - Его слуга убил его.
- Что?
- Я все видел! - воскликнул Феннинг. - Они начали драться друг с другом, как два разъяренных зверя. У Дальгрена был топор… может, он забрал его у своего слуги, я не знаю. Выглядело это так, как будто он изо всех сил старался убить юношу… но я не знаю, кто все это начал! А потом… ну… граф выпал за борт, а этот, - и палец обличительно указал на Мэтью Корбетта. - Оборвал его жизнь, обрезав веревку! Это было хладнокровное убийство! Это не будет признано самозащитой ни в одном уголке Англии!
- Мой Бог! - воскликнул Монтгомери. - Слуга убил своего господина? Но, Боже, мальчик, зачем ты совершил такое преступление?
У Мэтью не было ответа. По крайней мере, никому из этих людей не доведется узнать ответ на практике.
Голова все еще болела, в ушах стоял звон, и юноша был очень слаб. И все же он знал, что ответа от него ждут, поэтому сказал:
- Я подумал, что этой поездке не хватает впечатлений.
Кузнец раскрыл рот, не поверив своим ушам.
- Что ж, посмотрим, как ты будешь впечатлен после того, как проведешь следующие две недели в цепях! Тебя нельзя оставлять с остальными без присмотра! Давайте, ведите его вниз! - он обратился к остальным и снова перевел взгляд на молодого человека. - Сам пойдешь или заставишь тебя тащить?
- Я пойду сам, благодарю, - отозвался Мэтью и пошел.
***
В яркий сентябрьский полдень в Нью-Йорке, когда птицы пели на деревьях, а домашний скот пасся на пастбищах на склонах холма, лодки курсировали вверх и вниз по течению рек, вагоны катились по улицам города, и всё с миром, казалось, было в порядке, Берри Григсби со страхом собиралась дать важный ответ.
Она прибыла в кофейню Роберта Деверика на Краун-Стрит в назначенный час, заняла столик, заказала легкий отвар со сливками. Его подавал ей не сам Роберт, который зарабатывал с этим заведением достаточно денег, чтобы нанять помощь и найти еще одно место в Филадельфии, полной амбициозных молодых людей. Похоже, в этот город стекались все, кто искал самостоятельной жизни без родителей. Сегодня напитки подавала веселая девушка лет семнадцати с каштановыми локонами и игристо-светлыми голубыми глазами. Глядя в ее персиково-свежее лицо, Берри захотела сказать ей: Наслаждайся всем, что жизнь может предложить тебе, но, ради всего святого, береги свое сердце!
Но она не сказала этого, понимая, что такой совет от человека ее возраста будет попросту проигнорирован и сброшен, как ветер теперь сбрасывает листья с деревьев. С семнадцати до двадцати проходит не так много времени, но мир за это время может перевернуться.
Поэтому Берри просто улыбнулась этой девчушке, положительно мягко отозвалась о красивых лентах в ее волосах и заставила себя успокоиться в ожидании Эштона Мак-Кеггерса, который вот-вот должен был прийти.
Дорогой, милый Эштон. Он был немного странноват, конечно… жил на чердаке Сити-Холла со своей коллекцией скелетов и других загадок природы, но… как коронер, он принимал свою работу очень серьезно, и Берри понимала, что вряд ли кто-либо осмелится сказать хоть слово против этого. Это был своеобразный молодой человек - красивый, соблюдающий моду, очень умный… иногда даже забавный в минуты шутливого настроения, которое приходило к нему каждое полнолуние. А еще ему было немного одиноко теперь, когда его надежный немой помощник Зед уехал. Но… вот, где следовало отделять одно от другого…
Были ли эти аргументы достаточными, чтобы стать его женой?
Берри потягивала свой кофе. Она слушала стук конских копыт по брусчатке и остальные звуки городской жизни, долетающие до ее столика. Девушка приходила сюда несколько раз в неделю после того, как заканчивала свои дела в школе, и знала, что в этот час здесь немного посетителей - максимум, пара знакомых лиц. Сегодня Ефрем Оуэлс со своей нареченной Опал уже сидели здесь, когда Берри зашла. Они обменялись несколькими любезностями, однако говорили отвлеченно - никто не затронул тему дня. Затем Ефрем и Опал ушли рука об руку, и в своем сердце Берри пожелала им удачи и долгих лет счастья.
Вот, что бы еще она могла сказать юной девушке в качестве совета в любовных делах: никогда, слышишь, никогда не влюбляйся в того, кто не может - или не хочет - полюбить тебя взаимно. Эта дорога ведет не к горам счастья, а лишь к долинам сожалений.
Сегодня она надела голубино-серое платье, украшенное бледно-зелеными лентами, с перчатками того же оттенка зеленого и серую шляпку с небольшим коричневым пером. Таковой она почему-то полагала траурную одежду…
Эштон прибыл, как всегда, вовремя. Это был худой молодой человек двадцати семи лет со светло-каштановыми волосами и темными карими глазами. На нем, как обычно, были очки из тонкой проволоки и его любимый коричневый костюм - точнее сказать, один из четырех любимых костюмов, абсолютно идентичных друг другу. За последний год, в течение которого Берри стала часто видеться с ним вне его орлиного гнезда, эта эксцентричная птица улучшила свои привычки в части чистки перьев - к мисс Григсби он всегда являлся аккуратно причесанный, в безупречно свежей одежде и гладко выбритый. Берри была уверена, что он специально мылся перед встречей с ней, дабы смыть с себя запах смерти, который, как правило, намертво прицеплялся к коронеру, и иногда даже пробивался сквозь ароматы пачули и душистого мыла. Он был очень опытным в своей работе и любил быть полезным для города, поэтому в том, что этот молодой человек работает недостаточно усердно, его никто упрекнуть не смел - Эштон мог отправиться выполнять свой долг в любое время дня и ночи. Берри никогда не видела, как он работает, но Мэтью рассказывал ей, что, несмотря на весь интерес молодого коронера к скелетам, он не мог выносить запаха и вида крови и органов, поэтому ему приходилось держать рядом ведро, в которое он выражал свой своеобразный протест. Мэтью говорил, что был свидетелем того, как Зед держал ведро и прислуживал Эштону во время процесса вскрытия, и Берри предположила, что теперь для одного из молодых амбициозных людей с крепкими нервами, которые прибывают в Нью-Йорк день ото дня, освободилось перспективное рабочее место, хотя Эштон никогда не говорил с ней об этом.
Мэтью.
Это имя, образ его лица и звук его голоса всегда были такими близкими. Иногда девушку пугало то, насколько они были близки. Настолько, что последние слова, которые они сказали друг другу тогда, на Бродвее, в апреле, все еще болезненно отдавались в сердце. Я думала, что мы друзья, произнесла она. Я думала, что мы… не знаю, как назвать.
И его ответ: Я тоже не знаю.
Не понимаю… не могу понять, отчего…
Ох, Берри, холодно прервал ее он, перестань уже лепетать.
Я приходила к тебе на помощь, когда была нужна. И ничего не просила взамен, Мэтью! Лишь помогать тебе! Как ты не понимаешь?
Именно это я пытаюсь довести до твоего сознания, отозвался он тогда, тем самым вонзив нож ей в сердце словами, которые она никогда не сможет забыть. Я был неправ, когда исповедовался тебе на корабле. Это была слабость, и я о ней сожалею. Потому что на самом деле ты никогда не была мне нужна. Вчера не была, сегодня не нужна, и завтра не будешь.
Отлично, ответила тогда Берри. Осознание того, что Мэтью только что ей озвучил, практически раздавило ее, мир висел для нее на тонкой ниточке и должен был вот-вот рухнуть, но она заставила себя поднять подбородок, сопротивляясь судьбе и обстоятельствам, и повторила: Отлично, - если, конечно, это слово было уместно тогда в своем привычном значении. Она даже сумела выдавить из себя: Удачного тебе дня. А затем отвернулась от него и поспешила удалиться домой, шагая по Бродвею, и ей едва удавалось удерживать равновесие и не падать от горя. Сделав шесть беспомощных шагов, утопающих в злобе на Мэтью - на этого глупого, слепого идиота - она поняла, что он только что выбросил их дружбу, как клочок ненужного мусора. Решил за них обоих. От этой мысли слезы побежали по ее щекам. Она повернулась к нему снова, чтобы встретиться с ним взглядами в последний раз, и заключила: Между нами все кончено.
После этого она не разговаривала с ним и не видела его, хотя ей хотелось, чтобы он просил - умолял - ее о прощении и старался исправить все, что натворил, чтобы вернуть то, что между ними было. Лично она именно так и поступила бы, когда сочла, что прошло достаточно времени - однако он даже не попытался. Поэтому она стала лишь хладнокровнее и старалась избегать встреч с ним даже тогда, когда он выходил из небольшой молочной позади дома Григсби.
Скатертью ему дорога, думала она много раз, когда расчесывала волосы перед зеркалом и готовилась двигаться в жизни дальше, находить новые интересы. Скатертью ему дорога милостью Девы Марии.
Но теперь… теперь не только она, но и весь Нью-Йорк избавился от него… не такой милости Девы Марии она ему желала.
Эштон улыбался, приближаясь к ней. У него была милая улыбка, но он нечасто демонстрировал ее. Тем не менее, с ней он был улыбчивее, чем с кем-либо другим. И это был еще один пункт, по которому Берри воздействовала на него. А еще у них было кое-что общее: пусть он и не разделял ее любимых ярких цветов, он тоже имел свою собственную манеру наслаждаться жизнью. Сегодня он надел галстук, который был светлее, чем его коричневый костюм, и был украшен маленькими черными квадратами.
- Боже! - воскликнул он, подойдя. - Ты прекрасно выглядишь сегодня!
Это была одна из вариаций того, что он говорил каждый раз, когда они встречались, и она тоже отвечала нечто, вроде: "Благодарю, ты тоже выглядишь отлично". Сегодня вышло так же. Затем он сел за стол, и ей вдруг стало безумно трудно смотреть ему в глаза, потому что она знала, что собирается в каком-то смысле убить его в этот день, и для Берри это будет не меньшей печалью, чем для него самого. Именно поэтому она и надела свой траурный наряд…
Эштон заказал чай у прислуживающей девушки. Кофе ему не нравился, но нравилось само место, которое Роберт Деверик выбрал для своего заведения, показав свои большие амбиции и управленческие способности после того, как в прошлом году был жестоко убит его отец. В том же запутанном деле Берри и Мэтью попали в передрягу, в которой едва не лишились глаз посредством острых когтей и клювов ястребов.
Несколько минут Берри с Эштоном говорили о ее преподавании, об успехах учеников в школе. Она довольно подробно рассказывала о некоторых особенно способных детях и упомянула, что один из мальчиков даже поклялся, что в будущем станет губернатором колонии. От темы работы коронера девушка обыкновенно держалась в стороне, если только не случалось чего-то по-настоящему интересного, чем он хотел бы поделиться с ней. Также оба они старались избегать темы дня.
Эштону принесли его чай. Он поднял чашку, и вдруг ручка треснула, а на колени вылился горячий круг из улуна, немного приправленного лимоном. К счастью, температура чая была недостаточной, чтобы обжечь, поэтому после небольшой спешной чистки Эштон уже сидел с новой чашкой в руке, качал головой и криво улыбался.
- Похоже, это - никогда не промахивается, - хмыкнул он. - Всякий раз, когда я с тобой, со мной случается какая-нибудь несуразица! То каблук сломаю, то наступлю в лужу, которая казалась только пылью… а на прошлой неделе, когда подо мной сломался стул у Салли Алмонд? Искренне надеюсь, что моя неудача не перекинется на тебя.
- Ох… - выдохнула Берри после молчаливого раздумья. - Нам стоит поговорить об удаче, Эштон.
То, как она произнесла его имя, тут же заставило его улыбку испариться, потому что в ее голосе слышалось: грядут перемены. Правда, он пока не мог точно понять, какие. Эштон поставил чашку и принялся ждать объяснений с той терпеливостью, с которой коронер исследует мертвое тело.
- Невезение, - начала она с мягкой улыбкой. - К сожалению, это моя вина. Это то, что случается с другими из-за меня. Я всю свою жизнь так влияю на людей, как будто при мне их фортуна… заболевает, но… как бы это сказать… так происходит с людьми только рядом со мной. Я словно… человек-черная-кошка, которая переходит дорогу десяткам ничего не подозревающих граждан каждый день, и случается что-то плохое.
- Ох, это бессмыслица! Серьезно! Кто, скажи на милость, вбил тебе это в твою хорошенькую головку?
- Мои собственные наблюдения, - ответила она. - И… возможно… мои родители указали мне на это после пары случаев.
- Но это же смешно! Им следовало бы постыдиться говорить такое!
- Пожалуйста, - продолжила она. - Выслушай меня.
Она сделала глоток кофе, стараясь собрать воедино все, что намеревалась сказать. И пусть она уже не раз репетировала каждое слово, это все равно было трудно, потому что Эштон ей нравился, он был хорошим человеком, и она знала: он предполагает, что между ним и Берии происходит нечто похожее на то, что девушка озвучивала сэру Мэтью Корбетту.
- Я верю, - сказала девушка. - Можно даже сказать, я всегда подозревала, что мой дурной глаз был - и есть - на самом деле… ну… своеобразной дорожной картой. Курс, которого необходимо придерживаться. И если я ему не последую… то стану настоящим несчастьем для того, за кого выйду замуж.
- Что? Берри, но в этом же нет никакого смысла!
- Я еще не приступила к здравомыслящей части, - ответила она. - Теперь… это будет очень трудно выразить, Эштон, но ты должен поверить, что это правда. У меня было несколько женихов… несколько заинтересованных молодых людей, еще в Англии. И в течение нескольких дней они были поражены различными скорбями: один сломал ногу, другого сбросила с себя лошадь… тот бедняга не мог сидеть на протяжении недели. Были и другие неурядицы: встречи с барсуками или укусы ядовитого плюща…
- О, Господи, ты ведь это просто надумываешь! - сказал Эштон.
- Нет, не надумываю, - когда ему было стало ясно, к чему ведет ее лекция, он понял, что все уже решено, и пристально уставился на нее. - Ты должен знать, что у меня когда-то… когда-то был интерес к Мэтью.