- Ох, проклятье! О, будь оно неладно! Что за беспорядок! - последовала реакция Корнбери и, возможно, так он нашел ответ на вопрос, почему толпа столь спешно расступилась, чтобы дать ему дорогу. С прежней чинностью этот человек, не сумевший и дня прошагать без происшествий в собственных ботинках, повернулся и прошествовал назад по причалу, оставляя за собой неприглядные следы.
Колокол прозвонил несколько раз.
- Всем сойти на берег, кто не хочет провести семьдесят шесть дней на "Счастливом Случае"! - прогремел с юта капитан Мак-Клендон. В предыдущем разговоре с Хадсоном Мак-Клендон признался, что его последнее путешествие составило семьдесят восемь дней, но на этот раз он был полон решимости проделать тот же путь на сорок восемь часов быстрее. Надеясь на удачу, настрой и умения капитана, Хадсон взмолился, что они не слишком отстанут от "Странницы" и сумеют расспросить в Плимуте экипаж этого судна, который, должно быть, задержится там на несколько дней и не будет вылезать из таверн.
Время покажет.
Прошло еще некоторое время, прежде чем организовался соответствующий порядок. Мармадьюк Григсби остановился, чтобы попросить Хадсона приглядывать за его своевольной внучкой, которая - он искренне надеялся - доживет до двадцати одного года. Хадсон пообещал сделать все возможное, после чего Марми ушел. Несколько друзей Мэтью и других пассажиров остались в доках, когда баркасы приступили к тому, чтобы вывести "Счастливый Случай" из гавани. Грейтхауз остался на палубе, полагая, что он должен привыкнуть к тому, что его личное помещение ближайшие семьдесят шесть дней будет таким маленьким. Гамак, раскинутый в каюте занимал почти все расстояние от стены до стены и даже не раскачивался.
Он смотрел, как город уменьшается в размерах, пока баркасы тянули корабль прочь, и у него возникло странное чувство, что это Нью-Йорк уходит от него, а не наоборот. Грайтхаузу казалось, что городок становился все меньше и меньше, как будто должен был освободить место для большего и более цивилизованного - и во много крат более опасного - мира за Атлантикой. За океаном скрывался целый мир, в котором люди долгое время строили свои массивные каменные империи уродства, насилия и жестокости. Хадсон понадеялся, что найти Мэтью - это реальная возможность, а не поручение для шута. Впрочем, он готов был бы стать шутом, если бы это дало хоть какую-то надежду на успех.
Вскоре "Счастливый случай" выбрался в открытое море. Магазины, таверны и дома на зеленых холмах Манхэттена теперь казались игрушгками, с которыми играла рука Господа. Парусные корабли с их высокими мачтами стали миниатюрными. И все люди в городе… сотни людей, как муравьи в своем муравейнике, который никогда не засыпал, нынче были и вовсе невидимыми.
Берри присоединилась к нему, подойдя с левой стороны. Она сняла шляпку, и освежающий ветер игриво раскинул ее локоны. Она не заговорила, но приподняла свою руку к глазам, заслоняясь от солнца, и всмотрелась в серый утренний туман над городом, который все еще виднелся в золотых бликах на воде.
- Вы не сможете увидеть его отсюда, - сказал Хадсон.
- Простите? - она опустила руку и вопросительно посмотрела на него.
- Я уверен, что он приходил проводить корабль. Возможно, он стоит там до сих пор, но отсюда вы не сможете его увидеть, - разумеется, Хадсон знал, что Эштон Мак-Кеггерс выбрался из своего чердачного мира над Сити-Холлом, чтобы проследить, как судно - и Берри - отчалит из Нью-Йорка, так же как знал он и то, что Кэтрин Герральд и Минкс Каттер смотрели на это со своего балкона.
- Да, - ответила девушка тихо. - Он, наверное, приходил. Просто я… хотела посмотреть.
- Послушайте, - сказал Грейтхауз и его суровый взгляд опустился на нее тяжело, как дубинка. - Я сказал Мармадьюку, что присмотрю за вами, так что…
- Вы совершенно не обязаны это…
- Нет, обязан, - сказал он с нажимом. И этого было достаточно, чтобы заставить ее замолчать. - Если вы настояли на поездке, несмотря на мои предостережения и увещевания Марми, вы, по крайней мере, должны слушаться меня, - он сделал паузу на несколько секунд, чтобы позволить ей все осознать, и, похоже, она осознала, потому что глаза ее стали огромными, и девушка вся обратилась в слух.
- Когда мы достигнем Плимута, - продолжил он. - Вы не отойдете от меня ни на шаг. Первое, что мы сделаем, это проверим доки и найдем, куда прибыла "Странница". Будем надеяться, что все же прибыла, - он не стал говорить ей все то, что услышал в Чарльз-Тауне об этом судне и о том, что только чудо все еще держит вместе его шаткие доски.
- А до тех пор, - он не знал, что еще сказать, потому что она должна была провести все это время внизу с другими пассажирами, которые могли позволить себе только такое сырое и мрачное пристанище на эти семьдесят шесть дней. И хотя пока что команда работала исправно, подчинялась каждому приказу капитана, и все на корабле было ладно, через несколько недель в открытом море ситуация могла сильно измениться. Хадсон был жителем большой земли, но он прошел не одно морское путешествие, чтобы знать наверняка: команда может позволять себе всякое… если не укротить ее вовремя железной рукой, потому что в противном случае остерегаться стоит даже козами коровам.
- Да? - подтолкнула Берри.
Хадсон увидел, как город сжался до размеров гравировки на карманных часах.
- Черт, - буркнул он, потому что у него был только один способ исполнить просьбу Марми, как следует.
- Это комментарий или пункт назначения? - спросила девушка.
Грейтхауз испустил тяжелый вздох, прежде чем снова посмотреть на нее.
- Я хочу, чтобы вы заняли мою каюту. Там тесно, но, по крайней мере, воздух там свежее, а дверь запирается изнутри.
- Абсолютно исключено. Я заплатила за то, что получу.
- И вы можете заплатить немного больше, когда окажетесь с мужчинами в долгом морском путешествии. Мне не хочется, чтобы вы были так близко к экипажу или… В общем, довольно скоро внизу будет не…
- Я прекрасно добралась из Англии в Нью-Йорк, - отозвалась она, явно забыв тот эпизод, как она уронила мыло на борту "Сары Эмбри", и то, к чему это привело. Хадсон применил всю свою суровость и уставился на девушку так, будто объявлял ей войну. Когда он заговорил, его голос, казалось, звучал из глубокой пещеры, из самых его кишок.
- Это не просьба, мисс. Вы забираете мою каюту. Так вы будете в большей безопасности, и я смогу спать спокойно. Там, в трюме. Вы меня поняли?
Нет, хотела ответить она, но как можно было отказать надвигающейся буре? На самом деле, ему удалось остудить ее пыл и даже порядком напугать ее. Огоньки гнева до сих пор плясали в его глазах, и лишь теперь начали понемногу рассеиваться.
- Хорошо, - сказала она. - Но у меня есть возражения…
- Они учтены и отклонены. Я принесу ваш багаж.
Баркасы сбросили канаты. Паруса опустились и судно пошло дальше, подгоняемое ветром. Перед тем, как спуститься, Хадсон и Берри снова оглянулись через серые воды на Нью-Йорк, и каждый пытался увидеть что-то свое. Ни один из них не поделился своими мыслями, но у обоих было ощущение, что в их жизни начинается совершенно новая глава, и кто мог знать, как долго она продлится, прежде чем им снова удастся ступить на землю Нью-Йорка. И какие изменения произойдут в городе к моменту из возвращения? Если, конечно, им удастся вернуться…
Сверху, на юте Мак-Клендон объявил рулевому курс, и голос его звучал оглушительно громко, хотя рулевой стоял в нескольких футах от него. Открытое море протягивалось вперед, дельфины поднимались из глубин и радостно сопровождали "Счастливый Случай".
Время шло, и история продолжалась.
Продолжалась она для "Странницы", ведущей свое странствие под бледным светом звезд и черствым солнцем. У капитана Пеппертри было все, но он бросил свою команду в пользу теплоты и ромового забытья - сей напиток он считал себя обязанным защитить от обозленного экипажа даже под пистолетным прицелом.
В конце концов, в его каюту ворвались, ром отобрали, и капитан Пеппертри для своего судна стал не более чем записью в судовом журнале. За поведение во время шторма его следовало повесить на рее, но преподобный Феннинг рассудил, что за такое преступление этого человека должен судить Господь. Так Пеппертри присоединился к Мэтью Корбетту, связанному по рукам и ногам веревками и заточенному в недрах самого низкого и сырого трюма корабля, где свободно перемещались, пищали и кусались крысы, увидеть которых можно было лишь тогда, когда их выхватывал свет единственной тусклой керосиновой лампы, раскачивающейся взад и вперед по тысяче раз на дню. Мэтью представлял, какой день сегодня - с момента своего заключения он продолжал считать, хотя судить, что пришел новый день, можно было лишь по тому, как в трюм спускался угрюмый матрос с первыми лучами солнца и выдавал узнику скудный паек из хлеба и воды. Что ж, думал молодой человек, по крайней мере, веревки позволяют отгонять крыс от бесценных краюх черствого хлеба.
Вскоре после своего заточения в эту импровизированную темницу Мэтью услышал наверху стук молота и шуршание пилы и рассудил, что плотник судна и экипаж, похоже, решились хотя бы частично отремонтировать сломанную мачту, чтобы хоть как-то приладить паруса и суметь поймать попутный ветер. Кто бы ни взял сейчас на себя роль капитана, ему придется постараться выяснить, сколько припасов и чистой воды уцелело во время бури, а также подсчитать оставшееся время в пути и постараться сделать все, чтобы добраться до пункта назначения живыми. "Странница" качалась на волнах, и Мэтью представлял себе, что ужас поражает в самое сердце каждого, кто находится наверху, при виде любого, даже самого маленького темного облачка на горизонте.
В целом это испытание действительно можно было счесть печальным прохождением через Преисподнюю, которое запросто могло превратить цивилизованное человеческое существо в опасное животное. Решив более не падать в ту пропасть, из которой он сумел выбраться, Мэтью продолжал тренировать свой мозг, разыгрывая мысленные партии в шахматы. Он вспоминал, как играл в "Галопе" с Ефремом Оуэлсом, а попутно пытался придумать, как бы выбраться из этой передряги и вернуться обратно в Нью-Йорк. Пеппертри, к сожалению, в этом вопросе собеседником или слушателем послужить не мог - через несколько дней после своего заточения он мог лишь невнятно бубнить что-то, а через две недели и вовсе замолчал и выглядел едва живым. Жизненные силы его просыпались, лишь когда приносили ежедневный паек, и бывший капитан с безумным остервенением бросался на него, пытаясь отвоевать свои жалкие крохи у крыс.
Настало утро, когда люк открылся, и преподобный Феннинг в компании Курта Рэндольфа спустился по лестнице с масляными лампами и дневным пайком для узников.
Пусть Мэтью заметно ослаб и отощал, он сохранял присутствие духа и понимал, что нельзя сразу съедать и выпивать все, что ему приносят в эти отчаянные минуты. Он делил хлеб на несколько приемов и съедал его маленькими порциями в течение всего дня. Так же поступал и с водой. Увидев посетителей, молодой человек заметил, что у обоих весьма изможденный и грязный вид, а одежда их, свисающая, как лохмотья с пугал, покрылась зеленой плесенью. Скулы обоих были очерчены ярче, глаза пожелтели и на фоне исхудавших лиц казались заметно больше, как если бы планировали побег из глазниц. Мэтью счел, что даже пассажиры, которые обитали наверху, вынуждены были сидеть на голодном пайке, и теперь вода и пища, должно быть, совершенно подходила к концу.
Когда Феннинг достиг последней ступеньки лестницы, его вдруг стошнило, и он вынужден был отвернуться.
Мэтью уже хотел сказать "прошу простить за наш вид", но, к его удивлению, не сумел произнести ни звука. Голос не слушался. На краткий миг им овладел ужас, пришла мысль, что, возможно, его память вернулась к нему, забрав взамен способность говорить. Он попробовал еще раз, и на этот раз ему удалось выдавить из себя квакающее "Простите". Оставшаяся фраза отняла бы слишком много сил, и молодой человек отказался от этой затеи.
- Капитан Спрагг говорит, что нам осталось четыре дня, - сказал Рэндольф, и даже его суровая речь звучала ослабленно.
Пеппертри издал какой-то неясный бормочущий звук и произнес что-то, что Мэтью сумел расшифровать как "УблюдокСпраггукралкорабльпустьегоповесят", на последнем этапе этого бормотания голос безумца набрал силу настолько, что это было уже почти криком, полным жажды мщения.
- Мы израсходовали почти все запасы еды, которые у нас были, и в последние дни ее едва будет хватать, - продолжил Рэндольф. - Я с сожалением сообщаю, что, согласно приказу капитана, вы не получите больше хлеба. Но ваш рацион воды останется таким же, как прежде.
- Мило с его стороны, - произнес Мэтью. Он хотел сказать, что его уже и так тошнит от хлеба, но вдруг понял, что на лишние слова силы лучше не тратить.
- Вы должны знать, что у нас всех были трудные времена. Жена Янса умерла в прошлом месяце, а мистер Монтгомери скончался меньше недели назад. Большинство пассажиров очень больны.
Мэтью сумел лишь кивнуть, глядя на лампу, которую держал Рэндольф.
- Дела плохи во всем, - закончил кузнец.
Феннинг сумел восстановить самообладание и не позволить своему желудку снова вывернуться наизнанку. Он пошатнулся в сторону Мэтью и едва сумел удержать себя на ногах в условиях сильной качки.
- Мы решили, что с вами делать, - сказал он ослабленным голосом, в котором все еще звучала твердая, непоколебимая вера. - Мы посовещались и все пришли к выводу, что твой хозяин был неприятным человеком и, возможно, между вами была некая кровная вражда, но убить его… когда он был всего в шаге от спасения, это чудовищный поступок, который ты хладнокровно совершил.
- Я говорил вам, когда мы спустились сюда после шторма, - сказал бородатый и оголодавший решатель проблем из Нью-Йорка, который сейчас мог бы стать перед любым жителем этого города, которого когда-либо знал, и не быть узнанным, потому что напоминал портового нищего. Он был бы чужаком на родной земле. - Дальгрен не был моим хозяином. Я говорил… он обманом увез меня в Англию.
- Да, ты говорил нам, - согласился Рэндольф. - Но это кажется бессмыслицей. Обманом? Он не приставлял пистолета к твоей голове или ножа к твоей спине, когда вы вместе поднимались на борт. Ты явно поднимался вместе с ним по собственной воле, а не был приволочен сюда силой.
УблюдокСпраггукралкорабль, прохныкал Пеппертри, свернувшийся в клубок на полу и напоминавший ныне маленький шарик страданий.
- Я очень устал, - вздохнул Мэтью. - Я не могу объяснить вам всего. Просто позвольте сказать… Дальгрен не позволил бы мне добраться до Плимута живым.
- Вы не можете называть это самозащитой, - сказал священник, цепляющийся за все, чтобы удержать свое ослабевшее тело на ногах в условиях качки. Ему казалось, что корабль вот-вот снова попадет в новый шторм, хотя он знал, что снаружи светило солнце, и нежный попутный ветер подгонял "Странницу" к Плимуту. - Я… все мы - не в состоянии понять, почему твой хозяин набросился на тебя с топором и почему вы боролись с ним так яростно, но… убийство есть убийство, и ты его совершил. Я видел это своими собственными глазами и ввиду моей клятвы перед Господом Богом, я не могу оставить это так.
- И я не могу, - добавил Рэндольф. - Мы решили - то есть, все пришли к единодушному решению, включая капитана Спрагга - что как только мы достигнем порта, тебя передадут в руки закона. Пусть граф и был чужестранцем, а убийство было совершено в открытом море, за поступок предстоит ответить. И учесть все обстоятельства.
На это Мэтью ничего не ответил, да и что он мог сказать? У него будет шанс объяснить свою ситуацию представителям закона в Плимуте, в этом состояло его благословение. А еще - оно состояло в том, что, несмотря на ужасающее состояние тела и духа, ему удалось пережить это плавание, а ведь многим другим этого сделать не посчастливилось. Когда он сойдет на берег и сможет поговорить с представителем закона, который его выслушает, все беды, наконец, отступят. К тому же, подумал молодой человек, если бы он оказался в положении Феннинга или Рэндольфа - не знал всей картины и видел лишь жестокую схватку на палубе - ему бы тоже пришло в голову передать "убийцу" в руки закона. И он подчинится этой воле. Поэтому он ничего не сказал, даже тогда, когда священник начал свое шаткое шествие к лестнице и принялся взбираться наверх к люку.
- Уверен, мы все будем рады ступить на твердую землю, - сказал Рэндольф. Он поднял свою лампу немного выше, чтобы отчетливее разглядеть лицо Мэтью. - Послушай, я думаю, я могу дать вам обоим по глотку рома, если хотите.
Пеппертри издал звук, похожий на тот, что издает собака, пуская слюну и обгладывая кость.
- Спасибо, - ответил Мэтью. - Буду очень признателен.
Рэндольф кивнул и затем тоже поспешил убраться из этой вонючей камеры.
Мэтью остался наедине со своими мыслями и с мягким, трагичным нытьем Пеппертри. Разумеется, представители закона в Плимуте должны были слышать о Профессоре Фэлле, подумал молодой человек. Как только он назовет это имя и обрисует некоторые подробности дела, никто не станет его задерживать за смерть прусского убийцы. Поэтому осталась лишь одна проблема: как вернуться в Нью-Йорк и, возможно, связаться с членами агентства "Герральд" в Лондоне, которые смогли бы помочь ему. Название этого агентства тоже должно было быть известно лондонским законникам.
Обстоятельства принимали положительный оборот. Мэтью будет пить свой жалкий глоток рома, празднуя победу. Вскоре веревки будут сняты, он сможет отмыться, сбрить бороду - а, возможно, даже отдохнет несколько дней и порадует свой желудок хорошей едой - а потом вернется к тому, что Великий сможет назвать "боевой формой".
А затем… каким-то образом… нужно добраться до Нью-Йорка. И после всего, что ему пришлось пережить, он готов будет ползти к входной двери Берри Григсби и просить у нее прощения. Он объяснит ей, что все это время хотел быть рядом с ней, но думал, что грубо оттолкнуть ее - это единственный способ защитить ее от Процессора Фэлла. Профессор ничего не забывал и имел множество злых рук, как и его символ - осьминог. Мэтью не желал, чтобы хоть одна из этих рук коснулась этой прекрасной девушки.
Что ему было делать? Куда они могли отправиться вместе, чтобы быть в безопасности?
Впрочем, всему свое время. Решать проблемы следует по порядку. Сейчас Мэтью удалось пробудиться от одного испытания - от потери памяти - и теперь он закален и подготовлен к тому, чтобы справиться с тяготами, ждущими впереди. Поэтому… всему свое время. Сначала - проблемы.
В этот момент принесли ром.