Ярославль.
В зале выдачи посылок на Ярославском почтамте прилавок был вытерт до блеска.
Люди получали затянутые веревкой мешки с сургучовой печатью, коробки, обклеенные рогожей, фанерные ящики.
Круглые часы приближались к цифре шесть.
За московской посылкой никто не приходил.
К стойке подошла женщина в потертом бархатном пальто, с потраченной лисицей на плечах.
– Посылка из Москвы, – громко сказал почтовый служащий.
Тыльнер, Оловянников и молоденький агент местного розыска подошли к прилавку.
– От кого посылка? – спросил почтарь.
– От братца Спиридона Тихоновича Котова.
– Прошу.
На прилавок встал крупный фанерный ящик.
Женщина вынула из сумки брезентовый солдатский ремень с желтой гренадерской пряжкой, ловко обмотала ящик.
– Вы гражданка Котова? – подошел Тыльнер.
– Ну я, чего надо?
– Мы из милиции, пройдемте с нами.
– Зачем это?
– Порядок такой.
В кабинете Андриянова на столе стоял ящик, обтянутый полотном.
– Давайте-ка, товарищ Тыльнер, вскроем его.
Андриянов достал из стола австрийский штык.
– Нет, надо понятых позвать.
– Понятых, – передразнил Андриянов, – у вас в Москве все не как у людей.
– Порядок такой, – развел руками Тыльнер.
– Ну, как знаешь. Кликните там понятых, да Котову сюда.
Понятые сели на стулья, Оловянников приготовился писать протокол.
– Гражданка Котова, Вы утверждаете, что посылку эту Вам прислал родственник из Москвы. Назовите его фамилию и имя.
– Мой брат – Котов Спиридон Кондратьевич.
– Кто? – ахнул Тыльнер.
– Котов Спиридон Кондратьевич, – повторила задержанная.
– Вот это да. Ее брат, товарищ Андриянов, воровской Иван Спирька Кот.
– Да ну.
– Что в посылке?
– Не знаю.
– В присутствии понятых вскрываем посылку.
Тут-то и пригодился австрийский штык.
– Пиши, Оловянников, – Тыльнер достал из ящика шесть новеньких женских платьев.
– Смотрите, товарищи понятые, на них еще магазинные ценники "Дамский салон", "Кузнецкий мост". В цвет, товарищ Андриянов неделю назад они подломили этот замечательный магазин на Кузнецком мосту. Поедем в гости к Спиридону Котову, а сестричку его, товарищ Андриянов, задержите.
Москва. Гостиница "Метрополь".
Номер гостиницы "Метрополь, ныне Второго Дома Советов, пытался сохранить еще былую элегантность. Бронзовые бра на стенах, отделанных некогда шитым штофом, а нынче похожим на заплатанное дорогое платье.
Бронзовые полуобнаженные женщины держали в руках побитые хрустальные светильники.
Огромная люстра над потолком, порезанная и заплатанная кожаная мебель, белый рояль. Красный генерал Саблин принимал гостя. Они уже отобедали и пили кофе с ликером. Гостем был знаменитый некогда журналист, заведующий в свое время светской хроникой в редакции "Русского слова", Борис Борисович Штальберг.
– А Вы знаете, милый Юрочка, кто в восемнадцатом году стоял здесь постоем?
– Нет, Боренька.
– Сам Мамонт Дальский, один из вождей московских анархистов.
– Вождь анархистов, – иронично ответил Саблин, – наверное, великий актер, революцию воспринял как театральное действо, а себя возомнил новым Дантоном.
– Не скажите. Великий трагик неплохо устроился в этом кровавом бардаке. Его боевики экспроприировали целую кучу бриллиантов.
– И где они?
– Не ведомо. Мамонт погиб под трамваем и унес сию тайну.
– Так не бывает. Кто-то должен был знать.
Саблин разлил по рюмочкам тягучий ликер.
– Возможно, Вы и правы, – Штальберг пригубил рюмку, – Господи, как давно я не пил Бенедектин. Возможно, но как его найдешь. Для этого нужны люди знакомые с сыскным делом. К примеру, чекисты.
– Господи, – замахал руками Саблин, – такие страсти да к ночи.
– Да разве только Мамонт баловался камушками, мы с ним дружили, ни одну бутылку "Клико", "Мартелл", "Фянь-Шампань" выпили за этим столом. А какая игра была?.. Боже, Боже мой…
Борис Борисович изобразил руками нечто необычайное.
– Империалы, Петруши, Катеньки, франки просто текли по этому столу. Играли на женщин, на выстрел. Компания, в основном, была актерская, эти за стол не садились, правда, Вася Лушин из Художественного театра рискнул и стал богатым.
– Так кто же играл, – удивился Саблин.
– Тогда в городе развелось огромное количество всевозможных комиссаров. У них были мандаты, оружие, свои отряды. Они лечили публику от золотухи, грабили чище Емели Пугачева. Вот они-то и были основными игроками.
– А Рубинштейн здесь не появлялся?
– Дмитрий Львович, Митенька. Да нет, он в самом конце керенщины ушел в Швецию, там и деньги в банках разместил давным-давно, а в сейфах золото и бриллианты.
Раздался стук в дверь.
– Войдите, – крикнул Саблин.
Появился адъютант с коробкой в руках.
– Как приказывали, товарищ командир.
Он вынул из коробки и аккуратно разложил на тарелках пирожные.
– Молодец, – засмеялся Саблин, – где добыл?
– У Баронессы.
– Не баба, а Наполеон, – хлопнул ладонью по столу Саблин. – Иди.
Адъютант исчез.
Саблин взял кофейник, греющийся на синем огне спиртовки, налил в чашки кофе, наполнил рюмки ликером.
– Пирожные прелесть, – Борис Борисович даже зажмурился от удовольствия.
– Так что с Рубинштейном? – продолжал Саблин.
Штальберг все понял. С лица словно стерлось восторженное выражение. Он посмотрел на Саблина с холодным любопытством.
– А Вы никак за этим в Москву-то заглянули.
Саблин молча крутил пальцами ликерную рюмку.
– Молчите, я вижу – за этим. Ну что же, могу продать информацию.
Саблин встал, подошел к бюро красного дерева, вынул толстую пачку денег, положил на стол.
– Цена устраивает?
– Вполне.
– Тогда я Вас слушаю.
Штальбург выпил, взял из портсигара, лежащего на столе, папиросу, закурил.
Затянулся пару раз.
– Давайте, дорогой друг, без актерских пауз.
– Давайте. Покойный Иван Федорович Манасевич-Мануйлов, помните такого?
– Еще бы. Известный и удачливый чиновник Охранного Отделения.
– Так вот, он поведал мне, что Рубинштейн широко скупал драгоценности вплоть до семнадцатого года. Скупал их в основном у польских беженцев. Когда немцы заняли Варшаву, в Москву подались богатенькие поляки. Скупил много, часть вывез, а кое-что припрятал в Моске.
– Где? – Саблин вскочил.
– Милый Юрочка, если бы я знал где, то давно бы сбежал в Финляндию. А лучшим его другом в нашем благословенном городе был Петя Арнаутов.
– Писатель?
– Именно.
– Вы можете на него выйти?
– Нет, не те отношения. А Вам я советую – напечатайте его новый роман, он за это и приведет Вас к лабазам каменным, в которых алмазы пламенные.
Семфирополь-Москва.
А поезд шел в Москву. Заделали фанерой пробитые окна, большой свет не зажигали.
Лена Иратова, при тусклом свете тонкой церковной свечи раскладывала пасьянс.
Подошел оператор.
– Играешь с дьяволом, Лена?
– Играю, Миша.
– И как? Кто кого?
– Пока он.
ЧК.
Штальбург вышел из "Метрополя".
Обернулся, злобно посмотрел на солдата в новенькой шинели, с кобурой на боку и закурил.
Рядом с выходом горели два электрических фонаря. Свет их был зыбким и противно желтым.
Штальберг постоял в раздумье и двинулся в сторону Тверской, к кафе "Домино".
Он шел, иногда похлопывая себя по левой стороне пальто, словно не веря, что пачка денег лежит в кармане пиджака.
Навстречу ему шли двое молодых людей.
Они о чем-то весело болтали, курили папиросы.
Когда они поравнялись со Штальбергом, то ловко завернули ему руки за спину.
– Спокойно, Штальберг, ЧК.
Подъехала машина, и журналиста запихнули на заднее сиденье.
Кабинет как кабинет, никогда не скажешь, что он находится в такой страшной организации.
Диван черный кожаный, двухтумбовый письменный стол, покрытый зеленым сукном, маленький приставной столик, вешалка у входа, книжный шкаф, забитый томами русских классиков.
На стене портрет Ленина, за столом начальник МЧК Манцев.
Раздался стук в дверь.
– Войдите.
На пороге человек в штатском.
– Задержанный доставлен.
– Заводи.
В кабинет ввели Штальберга.
– Идите, – махнул рукой Манцев, и сотрудник исчез.
– Борис Борисович Штальберг, ныне корреспондент "Рабочей газеты", а ранее заведующий Петербургским отделом "Русского слова"?
– Да, гос… извините, гражданин чекист.
– Зовите меня просто Василий Васильевич. Вы догадываетесь, Борис Борисович, почему Вы здесь?
– Пока нет.
– Как мне вас прикажете называть – гражданином Штальбергом или секретным сотрудником Потаповым?
– Вы что-то путаете, Василий Васильевич.
– Нет, драгоценный Борис Борисович. Я ничего не путаю.
Манцев взял со стола папку с надписью "МВД Российской империи, Департамент полиции. Совершенно секретно. Дело на секретного сотрудника "Потапова".".
– Знакома ли Вам эта папка? – тихо спросил Манцев.
– Естественно, нет.
Манцев открыл дело.
– Я Вам зачитываю вслух: "…агентурное производство на заведующего Петербургским отделом газеты "Русское слово" Штальберга Бориса Борисовича. Из разночинцев. Агентурный псевдоним "Потапов", в наблюдении "Амурский". В деле Ваша фотография и собственноручное согласие работать с Московским охранным отделом. Что Вы на это скажете?
– Один весьма многоопытный и умный человек в свое время дал мне дельный совет – ни с чем не соглашаться и ничего не подписывать. – Штальберг взял папиросу, лежащую на столе, закурил.
– Кто же это, если не секрет?
– Полковник Мартынов.
– Действительно, многоопытный господин. Мы его так и не нашли.
– И не найдете.
– Почему?
– А потому, что были люди, преданные режиму, а были те, кто ему только служил. Преданные сбивались в кучки, планировали заговоры и испарялись, а служивые находили себе другого хозяина.
– Любопытно, а знаете, гражданин Штальбург, что мы делаем с секретными сотрудниками Охраны, особенно такими, как Вы, получавшими высшую зарплату, награжденными орденом "Станислава" третьей степени…
– Хочу уточнить – с мечами, то есть за военные заслуги.
– Это не важно.
– Вам нет, мне да. А что Вы делаете, я знаю. Отправляете в гараж. Как поется в одной милой шансонетке:
"А третий был штабс-капитаном,
И был он направлен в гараж,
И там был наказан наганом,
За Врангеля и шпионаж",
– Любопытно, – усмехнулся Манцев, – Вы что, не боитесь смерти?
– Смерть наиболее естественная форма человеческой жизни. Она неотвратима, боятся ее люди счастливые, нашедшие свое предназначение. Я же живу иначе, так что совершенно не боюсь ее потерять.
Манцев изумленно посмотрел на Штальберга, он понял, что этот человек говорит правду.
– Жалею об одном, – продолжал Штальбург, – как говорят на бегах "угадал приличную сумму, а потратить не смог".
– Как знать, как знать. А где Вы, Борис Борисович, угадали, как Вы говорите, такие деньги? Уж не у Саблина?
– Именно.
– Никак в картишки рискнули?
– Зачем, продал ему безобидную для пролетариев информацию.
– Какую, можно узнать?
– Всегда. Красный генерал интересуется драгоценностями покойного Мамонта Далькского и ныне здравствующего Митьки Рубинштейна.
– Любопытно, очень любопытно, – Манцев взял папиросу, задумчиво постучал мундштуком по столу. – А мы то голову ломаем, зачем он в Москве объявился?
Штальберг нахально взял еще одну папиросу и закурил, пуская в потолок тугие кольца дыма.
– Судя по Вашему делу, – продолжал Манцев, – Вас использовали для выявления немецкой агентуры.
– Гражданин Манцев, меня никто не использовал. Не смотря на мою немецкую фамилию, я бы, есть и буду, если успею, патриотом России. Когда началась война, я случайно выяснил, что в Москве и столице есть люди, которые платят весьма приличные деньги нашим милым интеллигентам за пораженческие настроения. Я сам, меня никто на канате не тянул, пришел к Мартынову и предложил свои услуги.
– Судя по Вашему делу, Вы сработали весьма удачно.
– Да, потому что я презирал всех этих краснобаев: присяжных поверенных, общественных деятелей, продажных журналистов, купленных писателей.
– Вы вскрыли в Москве целую организацию.
– Не только в Москве, благодаря мне в пятнадцатом году арестовали Митьку Рубинштейна и еще целую кучу придворной мрази. Их взяли на даче немецкого резидента. Именно за это, несмотря на то, что я не носил форму, мне пожаловали Станислава третей степени с мечами.
– Как фронтовику, – удивился Мальцев.
– Меня могли прихлопнуть в любое время, для этого не надо было сидеть в окопах, как мой коллега Леонидов.
– Вот как мы сделаем, – сказал Манцев, – Вы пойдете в другую комнату, я прикажу принести Вам чай и бутерброды, и Вы напишите мне все подробно.
– Я могу забрать свой портсигар и зажигалку?
– Сделайте одолжение.
Спирька Кот.
Спиридон Котов, он же Спирька Кот, вселился в пятикомнатную квартиру в доходном доме страхового общества "Россия".
Дверь сыщикам открыла его жена Александра Котова, которая славна была среди блатных как нежадная скупщица краденного.
Она отступила вглубь коридора, здоровая, хорошо кормленая бабища.
– Ну что приперлись. Нет Кота дома, и где он я не знаю, он со мной полгода не живет, другую нашел!
– Разберемся, – Тыльнер шагнул в комнату.
– Куда! – завопила мадам Котова.
– Тащить верблюда, – участковый надзиратель отодвинул ее могучим плечом.
Тыльнер вошел в огромную гостиную, обставленную мебелью в стиле ампир.
На стенах висели портреты дам и серьезных мужчин в форменных сюртуках.
– А это кто, Котова? Родичи твои?
– Именно. Я девица была из богатой купеческой семьи, это Котов жизнь мою испортил. Мамочка с папочкой, – Котова перекрестилась на портрет, – на том свете слезами горючими обливаются, какое несчастье с их доченькой случилось.
– Григорий Федорович, – к Тыльнеру подошел агент Соколов, – поглядите, это же Евгений Федорович, наш экономконсультант.
Тыльнер посмотрел на портрет и узнал скромного сотрудника экономического отдела.
– Где управдом?
– Я здесь, – появилась неопределенная личность в кожаной куртке с меховым воротником.
– Это чья квартира?
– Инвалида пролетарского труда гражданина Котова.
– А раньше кто ей владел?
– Зловредный буржуй Литвинов.
– Вот что, милейший, пока мы здесь делами нашими заняты в пролетарском семействе Котовых, принесите-ка мне ордер на владение зловредного буржуя Литвинова.
– Ордер, – запнулся домоуправ.
– Именно ордер.
– Его искать надо.
– Постарайтесь, а не то я сделаю так, что Вас никогда не найдут.
– Понимаю-с.
Человек в коже исчез, словно растаял в неярком осеннем свете, бьющем в окно.
– А теперь начнем обыск, – Тыльнер снял пальто.
– Не дам! – завизжала хозяйка, – нет у вас такого права, чтобы рабочих обыскивать.
– А ты, видать, у ткацкой машины на Трехгорке надорвалась, ишь, какую задницу отрастила, – сказал Соловьев и шагнул к дверям в спальню.
Хозяйка, разбросав руки крестом, стала у дверей.
– Не подходи, – заявила она дурным голосом.
– А ну-ка уберите ее, наденьте наручники и усадите в углу, – приказал Тыльнер.
Два дюжих агента с трудом оторвали Котову от дверей и отбросили в угол.
Тыльнер открыл дверь.
Вся комната была завалена платьями, пальто, женскими жакетами, мужскими пальто и шапками.
ЧК.
Манцев закончил читать бумагу Штальберга, сделал в тексте пометки красным карандашом и поднял телефонную трубку.
– Это Манцев… Соедини-ка меня с Феликсом Эдмундовичем… Феликс Эдмундович, доброе утро, Манцев беспокоит. Я бы мог зайти к Вам по важному делу… Прямо сейчас… иду.
Дзержинский стоял, прислонившись спиной к печке-голландке.
– Вы садитесь, Василий Васильевич, не обращайте на меня внимания, спина очень болит. Так что у Вас?
Манцев протянул листки, исписанные Штальбергом.
Дзержинский читал быстро, словно схватывая самую суть.
– Курите, не стесняйтесь.
Он продолжал читать. Потом взял одну страницу и еще раз внимательно просмотрел ее.
– Вы подчеркнули, Василий Васильевич, самую суть откровений этого добровольца-охранника. Каковы предложения? Впрочем, я догадываюсь. В Вашей папке лежит проект вербовки и обязательство Штальберга работать на нас. Так?
– Так.
– Что же Вы ему хотите поручить?
– Работу с интеллигенцией. Писатели, актеры, художники, журналисты.
– А зачем, этот контингент у нас достаточно хорошо оперативно прикрыт. А потом Вы обратили внимание, насколько близко Штальберг прикоснулся к немецким деньгам, вполне возможно, он знает больше чем пишет.
– Возможно.
– А нужен ли нам такой свидетель… да еще хороший журналист?
– Я как-то не подумал, товарищ председатель.
– И напрасно. Меня заинтересовала его встреча с Саблиным. Человек, которого Троцкий грозился расстрелять, вдруг появляется в Москве, в форме командарма, с адъютантом и охраной, шляется по кабакам, кутит, и почему-то интересуется ценностями Мамонта Дальского и Митьки Рубинштейна. Зачем ему деньги. Зимой мы покончили с Кронштадтским мятежом, добиваем антиновщину в Тамбове. Эсеры подняли головы. Они готовят новые восстания, и Саблин прекрасная фигура, чтобы стать королем новой Вандеи.
– Но ведь товарищ Троцкий оказал ему огромное доверие.
– Троцкий, на мой взгляд, типичный политический авантюрист. Пока он в силе, но это ненадолго.
Дзержинский достал папиросу, долго разминал ее, прикурил:
– Вашего патриота-охранника вербовать не надо, пусть работает по Саблину, станет его тенью, а как закончим разработку, Блюмкин знает, что делать.
Спирька Кот.
Обыск закончился. На полу в гостиной были свалены платья, мужские костюмы, несколько пальто, меховые шапки, обувь.
Протокол изъятия вели под непереставаемый вой хозяйки.
– Где домоуправ? – спросил Тыльнер.
– А он, Ваше благородие, товарищ красный сыщик, в квартиру забегал, чемодан хвать и убег.
– Вот чудак, но ничего, мы его найдем. А где проживает Ларионов?
– Так во второй дворницкой, что у черного хода. Он там, супруга ихняя и дочь барышня.