– Сто пять миллионов,– с раздражением, резко сказал Пинкстер, сидевший с закрытыми глазами. – Я знаю цифры.
– Думаю, для записи мы должны их огласить, – решительно продолжал Самюэльсон. – Годовой процент составляет два с половиной миллиона долларов. Не делалось никаких погашений. Проценты на сегодняшний день составляют шесть миллионов восемьсот сорок тысяч долларов.
– Минус три миллиона.
Пинкстер вручил Самюэльсону чек, оплаченный токийским банком "Сумитомо".
Терри Слоун потер подбородок:
– Этого недостаточно, Алан. Это ничто.
– Черта с два! Этого достаточно, – рявкнул Пинкстер, – и при нынешних обстоятельствах это кое-что, черт вас дери.
Самюэльсон встал и подошел к окну. Обернувшись, он засунул обе руки в карманы и заговорил тихо и отчетливо:
– Алан, я знаю о твоей деятельности в Нью-Йорке и Токио, и я знаю, что у тебя, сукина сына, талант делать деньги. Но даже ты не можешь контролировать события, и ты не можешь контролировать рыночные цены. Ты можешь только знать их.
Пинкстер сидел неподвижно, пристально наблюдая за Самюэльсоном.
– Несколько лет назад в Японии разразился финансовый скандал с самоубийствами и арестами. Жуткое дело. Недавно я узнал, что ты был замешан, что ты входил в число иностранцев, которым предложили частное вложение в "Рекрут Космос", и что ты получил кучу денег.
– Меньше двухсот тысяч, – возразил Пинкстер, – и это не имеет никакого отношения к "Пасифик Боул".
– Мы думаем, имеет, – сказал Терри Слоун.
– Говорю вам, нет, – решительно заявил Пинкстер.
– Скандал с "Рекрут" давно в прошлом, и нас не волнует, сколько вы там заработали. Для нас важно то, что вас взяли в это дело. – Терри Слоун откинулся на спинку кресла. – Мы хотим узнать почему.
Пинкстер нанес на губы бальзам.
– Мне позвонили. Ничего особенного. Я знал многих людей и иногда давал им хорошие советы. – Он нацарапал что-то на листочке. – В том, что я делаю, я лучший, а в Японии за это платят как надо.
– В Токио ты имел дело с самой крупной фирмой, занимающейся ценными бумагами. Через "Номуру" и "Никко", а не через свою компанию. Почему?
– Я заключал сделки для особых клиентов.
– Тебя наняли "Обри и Уикс", а вопросы ты решал через другие брокерские дома? Несколько странно, тебе не кажется?
– С теми клиентами нельзя было обходиться обычным образом.
– Ты сказал, что тебе звонили по поводу "Рекрут". Кто звонил?
– Не могу ответить.
– Конечно, можешь, – сказал Самюэльсон. Он стоял возле кресла Пинкстера, положив руку на высокую спинку. – Мы вбухали в "Пасифик Боул" сто пять миллионов плюс проценты, и все, что, черт возьми, ты делаешь, нас касается.
– Звонок был от председателя "Рекрут". Я помог ему как-то купить несколько картин. Он просто отплатил мне любезностью.
– Да, они мастера в этом: ты – мне, я – тебе.
– Это вполне обычно. И законно.
– Тогда почему всплыло столько дерьма? – спросил Самюэльсон. – Страна просто взбесилась.
– Потому что три кабинетных министра приняли денежные пожертвования от "Рекрут". Это не то же самое, что купить акции. Министры подали в отставку, и премьер-министру пришлось последовать их примеру. Глава "Ниппон Телеграф энд Телефон" также оказался замешанным. Этого довольно?
– И ты, сукин сын, вышел из этого сухим?
– Прежде всего, черт возьми, я не глава японского правительства и не директор крупнейшей мировой компании. И я не принимал пожертвований, мне дали шанс купить тысячу акций, и я купил их. Все вполне законно.
– Что меня смущает, Алан, так это то, что ты оказался внутри всего этого, ты знал всех этих людей.
– Я же сказал, в этом нет ничего дурного.
Самюэльсон покачал головой:
– Ничего дурного, если люди правильные. А ты был знаком с "неправильными".
– Что ты имеешь в виду? – огрызнулся Пинкстер.
– То, что ты был связан с криминальными структурами. – Самюэльсон сел на ручку кресла, скрестив руки на груди. – Ты был связан с убийцами из якудзы.
– Якудза – это не мафия.
– Ну конечно. Они делают деньги весьма старомодным способом – убивают ради них. – Самюэльсон улыбнулся своей шутке.– Тебе знакомо имя Цусуми Исии?
– Исии очень богат. Он любит раннего Пикассо, хорошо играет в гольф.
– Еще бы он плохо играл, – фыркнул Терри Слоун. – У него четыре поля для гольфа.
– Что ты делал для него? – спросил Самюэльсон.
– Недавно японцы серьезно начали покупать искусство. Сначала это было искреннее желание обладать западной живописью, но вскоре они стали соревноваться между собой, приобретая самые дорогие картины. Я увидел, что можно покупать в Европе и Нью-Йорке, а продавать в Японии…
– Все это мы знаем, – перебил его Самюэльсон. – Поэтому ты создал "Пасифик Боул" и пришел к нам за деньгами.
Пинкстер промолчал. Отвернувшись от Самюэльсона, он что-то записал.
Тишину прервал Терри Слоун:
– Вы знакомы с Акио Саватой. Что вас связывает?
– Только дела, – ответил Пинкстер.
– Автомобили, недвижимость, проституция? Какие дела? – потребовал Самюэльсон.
– Вымогательство, подлоги? – добавил Терри Слоун.
– Савата богат, и я не спрашивал его о родословной или о том, как он нажил свое состояние. – Пинкстер отодвинулся от стола. – Он покупал картины, а остальное мне было не важно.
– Тогда откуда у нас проблемы? Савата один из самых богатых людей в Японии, и, насколько я понимаю, он ввязался в "Пасифик Боул" и должен уйму денег.
Пинкстер покачал головой:
– У нас нет контракта. Савата не подписывает контрактов.
– Как ты можешь вести дела без контракта? У тебя ведь что-то есть? Какое-нибудь письмо?
Пинкстер нанес на губы еще бальзама.
– Когда имеешь дело с Саватой, вы с ним разговариваете просто так, потом он описывает картину и говорит, что она ему нужна. И кланяется.
– Как? Кланяется? – Самюэльсон опять вскочил и засунул руки в карманы.
Пинкстер кивнул.
– Именно так.
– Он сказал, какая картина ему нужна? – спросил Терри Слоун.
– Мы с Акио Саватой говорили о картинах Жоржа Сёра. Их не очень много, и те, что находятся в частном владении, в Америке. Я знал, что интерес к нему растет, и Акио тоже знал. Время было подходящим – или так мы думали, по крайней мере, – и я сказал, что присмотрюсь, и как раз мне посчастливилось приобрести неплохой рисунок на аукционе Сотби в Нью-Йорке. Он стоил четыреста тысяч долларов. Я продал его Акио за полмиллиона. Потом один агент из Чикаго описал мне картину, которая бы прекрасно подошла Савате. Большое полотно, которое Сёра написал незадолго до смерти. – Пинкстер отвернулся от Самюэльсона и Слоуна– Я начал поиски, и вскоре из Парижа пришло известие, что осенью откроется большая выставка Сёра Чертовы французы никогда о нем не вспоминали, и вот на тебе. Агент удвоил цену до восьми миллионов, и я купил, пока цена не поднялась выше.
– Сколько заплатил Савата?
Пинкстер ответил не сразу, он снова что-то написал. Затем посмотрел на Самюэльсона.
– Он ничего не заплатил. Сказал, что цена слишком высока и что он собирается закрыть свои галереи.
– Он кланялся, черт возьми,– сказал Самюэльсон. – А ты говорил, это все равно что контракт.
Пинкстер как-то странно улыбнулся:
– Ты очень наивен, Бад. Савата поклонился, а это значило, что он хотел бы иметь Сёра. Это его ни к чему не обязывало.
– И ты знал об этом?
– Конечно. Это риск. Я получу то, что заплатил за Сёра, но мне потребуется время. – Пинкстер встал и посмотрел на Самюэльсона и Терри Слоуна. – Предлагаю вам внимательно выслушать то, что я вам сейчас скажу.
Самюэльсон вернулся к своему креслу. Терри Слоун подвинулся так, чтобы видеть лицо Пинкстера, и сказал:
– Небольшое напоминание, Алан. Все записывается.
– То, что я скажу, не займет много времени, и можете, черт возьми, все записывать.
Он сел на край стола и поглядел в окно, в темноту, опустившуюся на город.
– Давайте кое-что вспомним. Японцы всегда любили западное искусство. В восьмидесятые они начали покупать старых мастеров и европейское искусство. Картины были хорошим вложением денег и надежным способом повысить свой престиж. В особенности они любили французских импрессионистов, и многие бизнесмены начали соревноваться между собой, пытаясь купить более ценную картину, чем другие. Человек по имени Морисита, которого когда-то осудили за вымогательство и подлог, потратил на свою коллекцию девятьсот миллионов долларов. Рёй Сайти, глава гигантской страховой компании, заплатил за картину Ван Гога восемьдесят два миллиона долларов и семьдесят восемь за одного Ренуара, а потом имел наглость потребовать в своем завещании, чтобы обе картины сожгли с его телом во время кремации. Торговая компания "Итоман" купила более четырехсот картин, что обошлось ей почти в полмиллиарда долларов, а корпорация "Мицубиси" купила двух Ренуаров за тридцать миллионов.
Говоря это, Пинкстер обошел стол для совещаний и вернулся к своему креслу.
– Простите за монолог, но это освежит вашу память и поможет понять суть проблемы. Именно японцы создали рынок искусства, и они же разрушают его. Их экономика основана на зыбучих песках. Когда фондовая биржа торгует в таких масштабах, а скандалы подрывают финансовое положение каждый год, это ведет к катастрофе. Вы знаете, что такое зайтек?
– Нелегальные формы подсчета. Двойная бухгалтерия и все такое.
– Вовсе нет, – возразил Пинкстер. – Японцы более изобретательны. У них зайтек – это финансовая инженерия. По-нашему, это использование предметов искусства как валюты. – Пинкстер устроился в своем кресле. – Правительство ограничивает цену на недвижимость. Но если собственник хочет получить больше, он берет деньги плюс небольшую картину Дега или Пикассо. Вот что такое зайтек в Японии. У меня есть три клиента, каждый из них покупает по одной, иногда по две картины в месяц. Затем министерство финансов начало расследовать каждую сделку, превышающую сто миллионов иен. Искусство перестало быть твердой валютой.
– Что ты хочешь сказать? – Самюэльсон начал терять терпение.
– Я хочу сказать, что у меня сейчас двадцать одна картина стоимостью девяносто восемь с половиной миллионов долларов. Я мог бы продать их за сто пятьдесят или за сто восемьдесят миллионов. Но сейчас на рынке искусства похолодало, и я не смогу выручить и восьмидесяти миллионов.
– Но можно продавать не только японцам, – сказал Терри Слоун.
– Ну-ка. – Самюэльсон наклонился, вытянул руки и уперся ладонями в стол. – Ты не можешь получить нужную цену, потому что японская экономика в заднице, и ты хочешь, чтобы мы подождали, пока она оттуда не выберется? Так я понимаю?
– Примерно. Я не знаю, сколько точно потребуется времени, но их экономика восстановится.
– С новыми улучшенными формами зайтека? – усмехнулся Самюэльсон. – Наше дело не может ждать. Мы вкладываем деньги в бизнес и получаем прибыль. Мы не ждем.
– Продлите срок выплаты процентов на месяц. Это всего четыре миллиона. Я гарантирую.
– Я не буду ждать еще целый месяц. – Самюэльсон ударил по столу обеими ладонями. – У тебя пять дней.
– Я так не могу.
– Нет, сукин сын, можешь, или мы конфискуем все то чертово барахло, которое у тебя есть. – Он взял верхнюю папку из стопки на столе. – Вот наш контракт. Невыплата процентов вовремя является поводом для его расторжения и позволяет начать судебный процесс.
– Вы знали, что искусство – это необычный товар, когда подписывали контракт два года назад. Вы должны иметь терпение.
– Ты играешь с деньгами, а мне это не нравится. Ты и пенни не рискнул из собственного кошелька, а теперь тебе придется это сделать. Чтобы спасти свою шкуру.
– Я найму против вас лучших адвокатов. – Пинкстер протянул руку и схватил контракт. – Они найдут здесь кучу зацепок, и вы вообще денег не увидите.
– Вы блефуете, Алан. – Терри Слоун встал. – Выплатите нам все проценты за неделю, верните половину займа в течение месяца. И тогда мы посмотрим.
Пинкстер взглянул на Терри Слоуна, а потом на Самюэльсона. Он встал, подошел к окну и посмотрел на мост Тауэр и на Темзу. Как будто окаменев, он стоял несколько минут, затем сказал не оборачиваясь:
– Я все устрою.
– Что, черт возьми, это значит?
Пинкстер подошел к двери.
– Именно то, что я сказал. Я все устрою. – Он открыл дверь и вышел.
Самюэльсон ринулся было за ним, но Терри Слоун ухватил его за руку.
– Пусть идет, Бад. Ты дал ему срок, он обещал все сделать. Посмотрим, с чем он вернется.
Самюэльсон неохотно согласился. Он подошел к картине под названием "Номер 3-1954", уставился в поле синевы со странными мазками.
– Что за дурак это намалевал?
Терри Слоун подошел к нему.
– Я знал, что тебе не понравится. – Он усмехнулся. – Ужасная мазня. Половине не нравится, других просто тошнит.
Глава 13
"Меггера" стояла в ста ярдах от электростанции Баттерси; два зеленых огонька горели у ограждений на правом борту, три огонька (два белых и один желтый) светились на мачте позади рулевой рубки. Было около десяти часов, все речные экскурсии закончились, Темза потемнела.
Никос стоял в ожидании. Он взглянул на рулевую рубку, на Софию. Взгляд Софии был направлен на огни быстро приближавшегося к ним катера. Тот уже почти подошел вплотную, когда его двигатель затих; казалось, что нос катера поднялся, затем опять опустился на воду – судно качалось на поднятых им же волнах, подходя ближе к тому месту, где стоял Никос, держа в руках трос. Катер стал рядом с буксиром.
Из каюты на катере донеслась японская речь, потом появился мужчина; за ним вышла женщина небольшого роста. Она несла застегнутый на молнию атташе-кейс, в который с легкостью мог бы поместиться развернутый экземпляр "Лондон таймс". Когда они дошли до места, где были сошвартованы катер и буксир, их разговор прервался, услужливые помощники провели их на борт буксира и передали в руки Никоса. Он провел гостей внутрь "Сеперы", вниз, в большой салон.
Вместо четырех кресел и четырех рундучков в середине салона теперь стояли три кресла и один стол с неяркой лампой, которая распространяла мягкий желтоватый свет. Большая часть салона оставалась темной.
– Устраивайтесь, пожалуйста, – сказал Никос. – Принести напитки, виски например?
– Позже. После того, как мы покончим с делами, – ответили ему по-английски.
Среди равномерного гула вспомогательного двигателя послышался слабый лязг металла, затем звук отворившейся и закрытой двери, и в бледный круг света вошел Алан Пинкстер. Он прикладывал к лицу полотенце со льдом, к тем местам, где была сильная краснота.
– Сейчас свету станет больше, – сказал Никос.
– Добрый вечер, мисс Симада. – Пинкстер заставил себя улыбнуться. – Пожалуйста, усаживайтесь.
Мари Симада села лицом к лампе. Она была мала ростом. Ее черные волосы спадали на лоб и были подстрижены, как у пажа. Черты лица почти идеальные, а макияж необычный: матово-белое лицо с большими, подведенными глазами, губы и ногти ярко-красного цвета. Она сбросила пальто, обнаружив стройную фигуру, облаченную в черное трико. На ней была короткая черная юбка, перехваченная у пояса ремнем с золотой пряжкой. Пинкстер уже видел ее раньше и всегда удивлялся ее миниатюрности.
– Добро пожаловать, мистер Кондо, – сказал он и подал Никосу знак, щелкнув пальцами. – Наши гости хотят выпить.
– Они сказали, что нет. Может быть, позже.
– Проследи, чтобы катер мистера Кондо стал на якорь и чтобы горели якорные огни. Потом отходим. – Он взглянул на часы. – Мы должны вернуться к одиннадцати тридцати.
Никос тронул козырек фуражки и вышел из зала.
– Почему так поздно? – спросил Кондо. – Мы можем закончить через тридцать минут.
– Я должен показать вам не только Сёра.
– Вы сказали, что в Лондоне у вас нет других картин.
– Кое-что изменилось.
– Они здесь, на буксире?
– Удивлены? Что может быть надежнее непотопляемого буксира?
– Мистер Савата считает, что ваш Сёра чудесен. Еще он сказал, что вы заплатили за картину слишком много.
– Цена приемлемая, – раздраженно сказал Пинкстер. – Это не его дело.
– Подобная информация – мое дело, – сказал Кондо. – Возможно, я и соглашусь с мистером Саватой.
У Кондо была большая круглая голова, казалось, ее просто приставили к короткой, толстой шее, скрытой высоким воротником белого свитера. Очки в тяжелой черной оправе придавали ему сходство с аквалангистом. На нем был темно-синий пиджак с яркими золотыми пуговицами и эмблемой на нагрудном кармане. Смуглая кожа казалась еще более темной при неярком освещении.
– Эти французы, умники, решили отпраздновать годовщину смерти Сёра и наконец отдать ему должное, – сказал Пинкстер. – После многих лет забвения цены на его картины подскочили. Вы знаете об этом, мистер Кондо?
Кондо кивнул.
– Я должен сделать так, чтобы они не поднялись выше.
– Но раз у вас есть картина, вы должны желать обратного. Так?
– А вы знаете дело.
– Кто ваш клиент?
Кондо покачал головой:
– Это конфиденциально.
– Он коллекционер или инвестор?
Кондо улыбнулся:
– И то и другое.
– Он имеет дело с ценными бумагами?
– Он делает деньги, – ответил Кондо.
Заработали ходовые двигатели, буксир покачнулся и двинулся.
– Где картина? – спросил Кондо.
Пинкстер нажал несколько кнопок на плоском предмете, напоминавшем пульт дистанционного управления. Наверху загорелся свет и упал на большую картину, висевшую на переборке за креслом Пинкстера. Краски были яркими; казалось, солнце подсвечивает сине-зеленую воду снизу, и молодой человек в лодке помогал девушке перейти в лодку. Мари Симада подошла к картине и стала рассматривать ее через лупу.
– Что вы думаете о картине, мистер Кондо?
Кондо поправил очки.
– Она хороша, насколько я разбираюсь в Сёра. Но эксперт – мисс Симада.
Мари говорила с воодушевлением, независимо от того, хвалила она что-нибудь или критиковала. Она оценила картину положительно.
– Сколько? – спросил Кондо.
– Одиннадцать миллионов долларов, – ответил Пинкстер.
Большая голова Кондо качнулась из стороны в сторону.
– Предлагаю вам восемь с половиной, и ваша прибыль составит полмиллиона.
– Это была частная покупка. Вы не знаете, сколько я заплатил.
– Мой друг из Чикаго сказал, что вы заплатили восемь миллионов.
– Ваш друг ошибся, мистер Кондо. – Пинкстер потер холодным полотенцем щеки и встал. – Сёра становится популярным, а достать его нелегко. Цена – одиннадцать миллионов.
Кондо подошел к картине и внимательно осмотрел ее.
– Предлагаю девять.
– Цена окончательная. – Пинкстер произнес каждое слово очень медленно.
Кондо сделал знак Мари, и она приблизилась к нему. Они заговорили по-японски так быстро, что Пинкстер не смог ничего разобрать. Может, это что-то и значило, но скорее всего было частью деловой стратегии Кондо.