- Охотно удовлетворю его, но только потом не жалуйтесь, что я напустил туману и сбил вас с верного следа. К тайне запертой комнаты это не имеет никакого отношения.
- Какой запертой комнаты? - мгновенно отреагировал Люсин.
- В Жаворонках, Владимир Константинович. Об этом весь институт гудит.
- Ах, вот как! Ну что ж, вполне естественно… Нет тайного, которое бы не стало явным. Рассказывайте же, Марк Модестович, не заботясь о том, что может пролить свет на события в Жаворонках, а что нет. "Экс пэде Хуркулем", как говорили древние римляне. "По ноге узнаем Геркулеса": по части восстановим целое… Я жажду чуда. Помните артиста Кторова в "Празднике святого Иоргена"?
- Смутно… А чудеса, Владимир Константинович, творятся вон за той дверью. Не угодно ли?
- Вы, очевидно, подразумеваете чудеса науки?
- А вам хочется чего-то иного? В исследовательском-то институте?.. Пройдемте в лабораторию, и я покажу вам наши камеры, в которых совершается таинство, могущее повергнуть в священный трепет любого из великих алхимиков от Агриппы до Парацельса.
- Это который же Парацельс? - Люсин поспешил блеснуть эрудицией, существенно обогатившейся в деле с ларцом. - Теофраст Бомбаст?
- Еще и фон Гогенхейм, - не преминул уточнить Сударевский.
- Я с удовольствием посмотрю, как растут кристаллы.
- Это и в самом деле интересно. Зарождение и рост кристалла напоминают интимнейшие механизмы жизни. В наших камерах созревают странные плоды. Что перед ними гомункулус или философский камень! Так, пустая расплывчатая мечта. В сверкании затравки, на которую беспрерывно сыплется шихта, вам откроются неземные ландшафты. Вы услышите музыку звездных сфер. Возможно, тогда вам станет понятнее, что я называю чудом.
- Сен-Жермен очаровал французского короля тем, что уничтожил пузырек газа в бриллианте.
- Вы удивительно догадливый и широкообразованный человек. - Сударевский пристально посмотрел на Люсина, но, едва они встретились глазами, сразу же отвел взгляд. - Говорю искренне. Не в порядке комплимента.
- Научно-техническая революция затронула широкие массы милиции, - пошутил Люсин.
- Я не знаю, как это делали Сен-Жермен и Калиостро, очаровавший фокусом с камнем весь бомонд в Митаве, но мы умеем заращивать газовые включения. Кристалл вырастает за счет присоединения к его поверхности атомов питающей среды. Это может быть раствор, расплав, газ. В последнем случае весь секрет сводится к тому, чтобы посадить молекулы газа на нужное место.
- В пузырек?
- Именно. Здесь особое значение приобретает чистота опыта. В ряде случаев нам приходится выдерживать и плавно изменять температуру в области двух тысяч градусов с точностью до десятых долей. Но это скучная материя, голая технология.
- Напротив! - запротестовал Люсин. - Ваш рассказ исключительно увлекателен. Я готов согласиться, что вы с Аркадием Викторовичем и впрямь умеете творить чудеса.
- Умеем. - Он устало прикрыл глаза рукой. - Все эти в высшей степени эффектные штучки являются лишь чисто практическим приложением нашего открытия… А с ним-то у нас и не благополучно.
- Зажимают?
- Не то слово. Поедом едят.
- Я не знаю такого случая, когда вражда на почтенной ниве науки вылилась бы в уголовное дело. - Люсин наклонился над письменным столом и, словно от нечего делать, чтобы только руки занять, принялся перебирать бумаги. - Не зарегистрировано у нас таких инцидентов, Марк Модестович. Но все, что связано с открытием, меня глубоко занимает. Я вижу здесь реальную возможность проникнуть во внутренний мир Аркадия Викторовича. Где же еще, как не в борьбе, проявляются во всей их полноте духовные качества человека, отличительные его особенности?
- Боюсь, что вы разочаруетесь. Борцом Аркадий Викторович был никудышным. Поразительно непробивной человек.
- Превосходно! Меня, видите ли, интересует только истина. Поэтому я равно приемлю и силу и слабость. Отрицательные качества столь же привлекают меня, как и достойные подражания.
- Что вы хотите? - спросил Марк Модестович, когда увидел, что Люсин выдвинул средний ящик письменного стола.
- Может быть, остались какие-то заметки личного характера? - Люсин бегло пролистал толстый, переплетенный в коричневый ледерин отчет. Не обнаружив никаких закладок, взял другой.
- Вряд ли вы здесь найдете что-либо интересное, - Сударевский прищурился.
- Боюсь, что у вас составилось превратное мнение об элементарных розыскных действиях. У нас иногда самая незначительная деталь, пустяк на первый взгляд, позволяет прийти к непредвиденным выводам.
- Поступайте как знаете. - Сударевский набрал воды в большую коническую колбу и занялся поливкой цветов. - Конечно же, вам надо все посмотреть… Просто мне стало как-то не по себе, когда посторонний человек… Одним словом, обидно и жаль. Извините, если оскорбил.
- Не оскорбили. Я-то ведь не сомневаюсь в правомочности и, что всего важнее, необходимости своих действий. Лучше не обращайте на меня внимания и рассказывайте. В чем суть вашего открытия?
- Мы с Аркадием Викторовичем обнаружили неизвестное ранее свойство кристаллов. Любопытно, что с проявлениями его люди встречаются каждодневно вот уже десятки тысяч лет… - Сударевский умолк.
- Я вас внимательно слушаю, - подбодрил его Люсин, задвигая обратно нижний ящик, в котором не было ничего, кроме пары резиновых перчаток и прогоревшей кварцевой трубки. - Что за свойство?
- Быть может, мы все же побеседуем после того, как вы здесь закончите? - Марк Модестович раздраженно вскинул голову. - Или сделать перерыв?
- Если вам так удобнее. - Люсин захлопнул алфавитную книжку для записи телефонов, приготовился слушать. - Продолжайте, пожалуйста, Марк Модестович.
- Сыграем лучше в "спрашивай - отвечаем". - Он вылил остатки воды в последний горшок. - К монологам охота как-то пропала.
- Хорошо, - терпеливо согласился Люсин. - Будь по-вашему… Скажите, это личная книжка Ковского или ею пользуется вся лаборатория? - Он вновь занялся телефонным справочником. - Записи сделаны разными чернилами и, судя по почеркам, принадлежат многим людям.
- Мы все пользуемся ею, - равнодушно кивнул Сударевский. - И много лет.
- По всей вероятности, здесь запечатлены и координаты посетителей вашей лаборатории? Всех тех, кому Аркадий Викторович отдавал распоряжения выписать пропуск?
- Не знаю, всех ли, но наверняка многих.
- Вот видите, Марк Модестович, а вы говорили…
- А я что? Я ничего, - миролюбиво проворчал заметно оттаявший Сударевский. - Только как вы их отличите в общей массе?
- Ничего нет проще, - с готовностью объяснил Люсин. - У вашего коменданта, надо думать, ведется журнал выдачи пропусков?
- Об этом я как-то не подумал. - Марк Модестович виновато шмыгнул носом. - Действительно просто…
- Кроме того, нас с вами должны интересовать не одни только посетители, но в принципе все, с кем Аркадий Викторович поддерживал хоть какой-то контакт.
- Конечно! - Сударевский даже руками всплеснул. - И как это я не сообразил?! Чтобы на дачу залезть, совсем не обязательно наносить визит в НИИСК! Вот она, профессиональная проницательность! Гениально, Владимир Константинович, примите мои поздравления! - И вкрадчиво заключил: - Телефончик-то наш злоумышленник безусловно оставил… предварительно.
- А что вы думаете, Марк Модестович? Шансы есть, - ответил Люсин. - С вашего разрешения, - улыбнулся он, пряча книжку в портфель. - Боюсь только, что этот, как вы его назвали, злоумышленник поторопился уничтожить следы.
- Каким образом? - удивился Сударевский.
- Листочка одного недостает. На букву "М".
- В самом деле? А просто выпасть он не мог? Поискали бы, Владимир Константинович, книжонка-то ветхая.
- Я бы поискал, только, сдается мне, не отыщу. Листок не выпал. К сожалению, его просто-напросто вырвали… Это очень заметно. Неизвестный на букву "М" действовал второпях, волновался, по всей вероятности.
- На букву "М", говорите? - Сударевский нахмурился, но тут же просиял и захлопал в ладоши: - Эврика! Уж не Марк ли Модестович? Ату его, ату!
- Нет. - Люсин побарабанил по столу пальцами. - Не получается. Буква "С" на месте, и там значится Марк Модестович Сударевский, Большая Филевская улица, дом номер семь.
- Сдаюсь! - Сударевский поднял руки. - Вы победили нокаутом. Завидую вашей наблюдательности. Кроме шуток… Закурите? - Он расстегнул халат и вынул из брючного кармана коробку сигарет.
Люсин хотел отказаться, но вдруг передумал.
- Хорошо, - одобрил он, полюбовавшись длинным коричневым фильтром, и понюхал табак.
- Вы ее словно сигару нахваливаете, регалию. - Сударевский потянулся к нему с зажженной спичкой.
Но Люсин в этот момент раскашлялся и нечаянно задул огонь.
- Дайте-ка я сам. - Он отер слезу и, все еще продолжая кашлять, отнял у Сударевского коробок, но закурить ему удалось лишь со второй попытки. - Непрочные, черти! - пожаловался он, играя сломанной спичкой. - И кому нужна эта миниатюризация? Все для лилипутов: транзисторы, фотоаппараты, спички. - Он закурил, не затягиваясь, но, дабы продемонстрировать достаточную свою искушенность, время от времени выпускал дым через нос или пытался делать кольца. - Где вы добываете такие чудесные сигареты?
- Жена достает. Она у меня в Шереметьеве работает, по медицинской части.
- Все хорошее быстро кончается. - Люсин загасил окурок.
- В Америке целая исследовательская фирма работает над тем, чтобы ускорить сгорание табака: чем скорее сгорают сигареты, тем больше их выкуриваешь. Выгода налицо.
- Вы же химик, Марк Модестович! Взяли бы да и выдумали замедлитель. Назло монополиям.
Сударевский вежливо улыбнулся:
- Я подумаю над вашей идеей.
- Но не прежде, чем растолкуете мне свое открытие. Остановились мы, помнится, на том, что люди тысячи лет чего-то там не замечали.
- Напротив, они замечали.
- Что именно?
- Как меняется окраска камней под действием света… Она и в самом деле меняется. Об александрите слыхали? Этот то зеленоватый, то малиново-фиолетовый камень всякий раз поражает вас дивной изменчивостью. В холодном блеске рассвета он один, в жарком сиянии дня - другой, в остывающих лучах заката - третий. При электрическом свете его кристалл совсем иной, нежели при свечах или под ртутной лампой. А как меняется при нагревании цвет и насыщенность аметиста, видели? Каким колдовским фиолетовым сиянием загорается в темноте накаленный флюорит, знаете? Я могу до бесконечности разглагольствовать о чарующей изменчивости самоцветов. Уверен, что именно это загадочное их свойство и заставило шефа всерьез заняться физико-химией кристаллов. Естественно, что постановку темы мы обосновывали несколько иначе. Ни Аркадий Викторович, ни я даже словом не заикнулись о том, что хотим на современном научном уровне попытаться решить древнюю загадку, над которой - помните "Песнь песней"? - размышлял еще премудрый Соломон. Да и не думали мы тогда, что нам придется по уши залезть в арабские и персидские рукописи, алхимические трактаты, гороскопы, священные книги Тибета и Индии. В своем обосновании мы напирали на то, что фотохромные - то есть изменяющие под действием света свой цвет
- оптические кристаллы могут стать основой информативных устройств колоссальной емкости. И это чистейшая правда. Фотохромные ЭВМ не нуждаются даже в электрической схеме, поскольку ввод и вывод информации осуществляется в них световым пучком, рисующим пространственное голографическое изображение внутри кристалла. Как-нибудь я покажу вам, как это выглядит в монокристалле оптического сапфира. Незабываемое зрелище, уверяю… Одним словом, мы с головой окунулись в древние тайны и, одно другого не касается, двигали современную науку. Могу открыть вам секрет: прошлым по большей части занимался Аркадий Викторович, я же в основном напирал на практическую отдачу. Эта часть темы разрабатывалась в содружестве с Институтом кибернетики, что требовало частых поездок, многочисленных совещаний и согласований. Занят я был по горло. Но дело двигалось. На обоих фронтах. Я получил четкую и устойчивую голографическую запись в объеме монокристалла, Аркадий Викторович раскрыл тайну Калиостро, как мы в шутку прозвали пресловутые пузырьки. Перспектива перед нами открывалась необъятная. Жить бы и жить в таких условиях! Мы выполняли интересные и очень важные исследования. Средства нам отпускались буквально по первому требованию. Серьезных препятствий не встречалось. Чего же, как писал поэт, боле? И тут, на свою беду, мы сделали это открытие. Мало того, мы оформили на него заявку и отправили ее в Комитет по делам изобретений и открытий. Каково?
- По-моему, это вполне естественно. - Люсин недоуменно поморщился. - Как же иначе?
- Как же иначе? - переспросил Сударевский. - А вот как! Сидели бы себе тихо и помалкивали.
- Но почему?
- В том-то и дело, что мы своим необдуманным шагом разворошили муравейник. Но понять это может лишь тот, кто хорошо ориентируется в академических сферах.
- Прежде объясните мне, в чем сущность открытия.
- Нам удалось доказать, что многие свойства кристаллов, казавшиеся ранее необъяснимыми, связаны со свободными радикалами… Впрочем, вы вряд ли знаете, что это значит. Да и не в том суть. Грубо говоря, мы нашли в кристаллах заряженные осколки атомов и молекул: радикалы, ионы, неспаренные электроны. Все они излучают сигналы, которые могут быть уловлены на резонансных установках. Многие загадки разрешались теперь элементарно просто. Облучая кристалл потоком тяжелых ионов, мы заранее знали, что и как в нем происходит, какой получится цвет, какие новые свойства возникнут. Но это частность, хотя и важная. Об остальном же не стоит распространяться. В данном случае важно не существо открытия, а его судьба.
- Она, как я понимаю, была плачевна? Но новое всегда с трудом пробивает себе дорогу.
- Это аксиома, - усмехнулся Сударевский, - но иногда мне все же хочется задать вопрос: "Почему?" В самом деле, почему новое всегда рождается в муках?
- Потому что старое не хочет уходить. Элементарная диалектика.
- Все так. Но уходить все же приходится, хотя радикальная научная идея побеждает совсем не потому, что ее провозвестникам удается переубедить своих оппонентов.
- А почему?
- Просто оппоненты постепенно вымирают или, безнадежно старея, совсем теряют зубы.
- Допустим, - улыбнулся Люсин. - Что же дальше?
- Наша беда в том, что мы сразу затронули слишком многих. И в первую голову - геологов. А это дремучий народ. Все у них построено на интуиции, на всякого рода "я чувствую" или "такого просто не может быть". От гуманитариев они напрочь оторвались, а к естественникам так и не пришли. Физика, химия и тем более математика для них - темный лес. Вы всегда говорите с ними на разных языках. Вы им даете формулу, обобщенное выражение, а они вдруг вспоминают какой-нибудь случай в Хибинах или на Мангышлаке и требуют немедленного и исчерпывающего объяснения. Им невдомек, что явление всегда шире закона и так называемые исключения лишь подтверждают правило. Но даже если вы, поднатужившись, поскольку никогда не бывали на том же Мангышлаке и вообще в глаза не видали геологической карты, все же найдете решение, притом точное, математическое, вам не поверят. "Не может быть, потому что не может быть никогда". Короче говоря, попала наша заявка к геологам, и пошло-поехало! Три года бесконечных комиссий, рецензий, отзывов… Заключения экспертов, надо сказать, были самые благоприятные. Но академику Хвостову вдруг не понравилось. Он выступил против, хотя ни черта не понял и вообще двух слов не сумел сказать связно. Отделение пошло на поводу, а дальше началась борьба за честь мундира. Теперь уже никто не давал себе труда вникнуть в существо нашего открытия. Хвостов боролся за свою репутацию, Буйнов спасал Хвостова, Фоменко - совсем того не желая, мы зачеркнули плоды многолетних трудов возглавляемого им института - вообще готов был стоять насмерть. Тут в ход пошли приемы совершенно недозволенные. И хотя, как вы сказали, научная уголовщина не подпадает под кодекс, уголовщиной она быть не перестает. По нас ударили из всех орудий. Инспирированные заключения институтов и министерств, подметные письма, угрозы, давления. Мне завернули принятую к защите диссертацию, Ковского не представили к званию профессора… Пришлось ему снять свою кандидатуру. А ведь это была чистая формальность. Мы не учебный институт, где профессорство что-то такое значит.
- Почему же и свои пошли против вас?
- Сложный вопрос. Кроме чисто личной неприязни одних и ревности других, свою роль сыграли и объективные факторы. Фома Андреевич хочет выйти в академики, Хамиотиш работал с Хвостовым, Дузе работает на полставки у Фоменко, Ягель получил по шапке от министра и спешит заручиться поддержкой Фомы Андреевича. В общем, круг замыкается.
- И в каком состоянии сейчас пребывает дело?
- Невесомость, знаете ли, как на космической орбите: ни туда ни сюда.
- Разве так возможно?
- Думаете, они дураки? О, вы их не знаете! Буйнов отнюдь не отверг нашу работу. Лишь отметил, что в представленном виде она еще не может считаться законченным открытием, а в заключение нас похвалил и порекомендовал продолжать исследования. Правда, когда год спустя мы попытались показать новые данные, это оказалось невозможным. Больно было смотреть на Ковского. Он побледнел и не знал, куда девать руки. Потом у него случился сердечный приступ… А ведь мы не мальчишки, не жалкие просители. Единственное, чего мы желали, - это закрепить за страной приоритет на открытие. С того дня мы медленно, но верно катились вниз. Право на существование нам приходится отстаивать с боем. А вы еще спрашиваете, кто был заинтересован в устранении Ковского!
- Не хотите ли вы связать инцидент в Жаворонках с грустной - на меня она произвела угнетающее впечатление - историей вашего открытия?
- Нет, не хочу… Прямо не хочу. Но косвенно… Поверьте мне, что события последних месяцев тяжело отозвались на шефе. Он сделался нервным и раздражительным, все чаще и чаще жаловался на сердечные спазмы, общую усталость. Я не могу отказаться от ощущения, что тяжелый психологический климат, в котором он находился, и постоянно растущий стресс как-то причастны к известному вам событию.
- Полагаете, что он мог сам… - начал было Люсин, но Сударевский не дал ему договорить.
- Я ничего не знаю! - Он резко повернулся и отошел от окна. - Я даже ни о чем не догадываюсь. - Подвинув свой стул поближе и наклонившись к Люсину, он почти прошептал ему на ухо: - Это всего лишь ощущение, которое может оказаться обманчивым. Но я в это верю.
- Говорил ли он вам когда-нибудь, что устал бороться, утратил надежду, потерял вкус к жизни? Слышали вы от него что-нибудь подобное?
- Пожалуй, нет, - не слишком уверенно ответил Сударевский. - На усталость он жаловался довольно часто, но, как мне казалось, на чисто физическую усталость. Но в угнетенном состоянии духа он пребывал постоянно. А это опасно.
- Это внушало вам тревогу?
- Да. Мне казалось, что такое состояние не могло не сказаться на нем.
- Вы пробовали поделиться своими опасениями с Людмилой Викторовной?
- Нет… Видите ли, она всегда казалась мне недостаточно тонкой и умной, чтобы по-настоящему понимать Аркадия Викторовича, да и вмешиваться лишний раз не хотелось. Думал, что обойдется, как-нибудь все само собой наладится.
- Само собой ничего не бывает.