- Да. - Она удивленно прищурилась, не узнавая его, и вдруг, что-то вспомнив и сопоставив, всплеснула руками: - Так это вы? Вот уж не ожидала! Так входите, входите же, мой дорогой! Как давно мы не виделись! Вас, кажется, Володей зовут?
- Володей, - чужим, непослушным голосом ответил Люсин и переступил отяжелевшими враз ногами через порог.
Как долго, с какой щемящей и сладостной болью мечтал он об этой женщине, с которой у него ничего не было, которой он и намеком не дал понять о своем внезапно пробудившемся чувстве, наивном, незащищенном, нерешительном. Но что-то промелькнуло тогда меж ними, робкое и неосознанное, что-то она все же почувствовала. Но он исчез с ее горизонта слишком внезапно и слишком надолго. И радостное удивление, которое возникло у нее в их первую встречу на квартире у Юрки, спокойно растаяло, и она просто забыла о нем.
А он все медлил, дожидаясь неведомо чего, пока не узнал вдруг, что она уехала с Геной Бурминым. Тогда-то он и понял, что любит ее и очень несчастен и все теперь уже кончено.
- Чего же мы стоим? - принужденно рассмеялась она. - Марк говорил, что к нам придет следователь, но я и подумать не могла… Да, я никак не ожидала увидеть именно вас. Проходите же в комнаты, Марк вот-вот будет, и мы сядем обедать…
Тут только Люсин опомнился. До него дошло, что он тоже никак не ожидал ее здесь встретить. Мысль о том, что она теперь жена Сударевского, неприятно, болезненно даже поразила его. Это не было ревностью и вообще никак не связывалось с его отношением к ней, с грустной и благодарной памятью, которая тоже постепенно сгладилась. Что же, что же тогда?! Острое осознание несовместимости двух этих столь разных людей, Сударевского и Марии? Глухой протест против случайности, за которой мнилась роковая почти предопределенность сегодняшней встречи? Ничего-то не мог понять Владимир Константинович, которого Мария - подумать только, Мария! - тянула за рукав в гостиную.
Он видел блестящие, как золотой елочный дождь, ее волосы, губы немыслимо яркие, изумрудную зелень ресниц и веки, тронутые жемчужно-голубым тоном, ее сверкающие туфли на платформе с немыслимой высоты каблуками, брючный костюм из серебристого терилена и серьги ее - зеленые влажные камни - завораживающе качались перед ним. Она улыбалась, открывая ровные глянцевитые зубы, и лакированные темные, как птичья кровь, ноготки ее впивались ему в рукав, теребили, тянули куда-то; без умолку тараторила, смеясь, расспрашивала его о чем-то, а он механически и, видимо, внешне осмысленно отвечал ей, почему-то стоял посреди коридора и, упираясь, как застенчивый дошколенок, никак не хотел пройти дальше.
Он словно плавал под водой с раскрытыми глазами. Перед ним был цветной туман, контуры предметов казались расплывчатыми, в ушах плескалась шумящая глухота. Но кто-то посторонний и настороженный все видел и слышал, все понимал и холодно регистрировал в бесстрастной и ничего не забывающей, как ЭВМ, памяти.
"Так оно и есть. - Раздвоенность постепенно проходила, и Люсин начинал обретать свободу мысли и воли. - Красное и зеленое. Помада и краска… но пусть меня убьют, если я притронусь, хоть одним глазком взгляну на них. Забыть! Выбросить из памяти и никогда больше не возвращаться. Она вне игры раз и навсегда. Обойдемся без этого, словно и не было в природе той раскисшей сигареты и кадки той железной, наполненной дождевой водой, в которой кувыркались рогатые личинки комаров и какие-то юркие червячки".
Но, входя в комнату, он уже видел тропическую раковину на столе, полную пепла, обгорелых спичек и смятых окурков с длинным ячеистым фильтром.
Стало вдруг до того горько, что он задохнулся. Захотелось ничком броситься на диван и ничего не видеть, никого больше не слышать. Но с вежливой полуулыбкой он взял указанный стул и, покачав головой, отодвинул предложенную коробку с броской, как самая навязчивая реклама, надписью "Пэл-Мэл". Алые безумные буквы… И тогда родилось в нем холодное ожесточение. Не против Марии, конечно: она-то при чем?
Он сел за пустой полированный стол, еще дальше, до самой раковины, отодвинул сигареты и подпер кулаком подбородок. Он был зол и спокоен. Он ждал.
- Хочешь аперитив? - спросила Мария, переходя на "ты".
- Давай, - кивнул он, обводя взглядом комнату, неуютную и холодную ее пустоту.
Мария достала из бара пузатую бутылку "Реми Мартен" и, легко присев, вынула из горки с хрусталем две коньячные рюмки.
- Что у тебя за дела с Марком? - прямо спросила она, наливая до половины.
- Разве он тебе не говорил? - Люсин попытался согреть холодное стекло и понял, что руки его не теплее стекла.
- Аркадий Викторович?
- Да.
- Он действительно убит?
- Тело его нашли в заболоченном озере.
- Но он убит?
- Не знаю… Во всяком случае, это не самоубийство.
- Марк очень взволнован. Он места себе не находит.
- Понятно, Мария. Учитель же как-никак…
- Да, учитель. - Она нахмурилась и поднесла рюмку к губам. Красноватый мутный след остался на краешке, когда она, медленно выпив коньяк, поставила рюмку на стол. Даже в темном зеркале полировки различалось это мутное пятнышко. - Вообще кошмарная история. Что ты по этому поводу думаешь?
- Не знаю пока… Поживем - увидим.
- Думаешь, Марк сможет тебе помочь?
- Кто же тогда, если не он?.. Хотя, честно говоря, особого проку в наших с ним встречах не было.
- Он же ничего не знает…
- К сожалению.
- Мы узнали об этой… трагедии самыми последними.
- Знаю. Он мне рассказывал… Да и Людмила Викторовна говорила. Кстати, она очень обижена на твоего мужа. И я ее понимаю. Согласись, все же нельзя так… Ты уж воздействуй на него, пусть навестит старушку, утешит… Или хоть позвонит! Она же его так любит. Почти как сына.
- Марик звонил ей. - Она беспомощно развела руками и покачала головой. - Вчера. Я сама слышала. Но ничего… не получилось.
- Обижается?
- Угу. - Мария, огорченно поджав губы, кивнула. - Очень даже.
- Ее можно понять.
- Еще бы! Но если бы ты знал, как он переживает! И вообще ему здорово досталось в этом году. Волей-неволей поверишь в год Дракона… Кстати, ты молодец, что надел зеленый галстук. Обязательно надо носить что-нибудь зеленое.
- Это чисто случайно, Мария, - отмахнулся Люсин. - И что же у вас случилось?
- Ах, лучше и не спрашивай! Большая черная полоса… Генка называл это стрелой… Ты помнишь Генку Аримана?
- Еще бы! - Люсин кивнул.
- Во всем виновато это злосчастное открытие! Марк с Аркадием Викторовичем просто разворошили осиный рой. Ты даже представить себе не можешь, что мы пережили!
- Кое-что он мне рассказывал. Диссертация опять же…
- Вот-вот! Подумай только, вернуть уже одобренную и принятую к защите работу! Как тебе нравится такое? - Она всплеснула руками.
- А так разве можно?
- Все можно. Конечно, Марк имел полное право настаивать на проведении защиты, но какой смысл?
- То есть? - не понял Люсин. - Как это какой смысл?
- Все равно бы завалили на ученом совете… Накидали бы черных шаров…
- Ты уверена?
- О! Ему весьма недвусмысленно намекнули… Вообще с этими защитами черт знает что творится. Полный произвол!
- Сочувствую.
- Воистину беда не приходит одна. Во-первых, диссертация. - Она стала загибать пальцы. - Потом неприятности по работе, бедлам вокруг открытия… Разве мало? Марк совсем закрутился.
- Может быть, ему стоит передохнуть? - осторожно заметил Люсин. - Хотя бы на короткое время. Природа, знаешь ли, здорово успокаивает. Особенно лес. Пособирал бы грибы, подышал настоящим лесным воздухом, а не этими бензинными парами. - Люсин кивнул на окно, за которым шумели окутанные синим солярным дымом тяжелые грузовики. - У вас ведь вроде и дачка есть?
- Какая там дачка! - Мария раздраженно закусила губу. - Нет у нас никакой дачи. Но ты, видимо, прав, ему надо передохнуть. Его и самого инстинктивно тянет к природе. Как раз в тот самый день, когда с Аркадием Викторовичем… Да, это было, как мы потом узнали, в тот самый злосчастный день. - Она опустила голову. - По-моему, Марк даже что-то такое предчувствовал… Одним словом, напряжение, в котором он пребывал, достигло своего апогея, и он прямо-таки взмолился, чтобы мы куда-нибудь на денек-другой уехали. Но куда? И ты знаешь, он с отчаянием потащил меня в Лобню, к чужим, в сущности, людям, которые, надо сказать, не слишком обрадовались незваным гостям. Я провела там ужасные часы. Чувствовала себя так неловко, натянуто.
- Подумаешь! Вот уж пустяки… Лучше бы погуляли как следует. В Лобне, между прочим, есть уникальное озеро, на котором гнездятся чайки. Впечатление потрясающее.
- Ну вот, а мы ничего такого и не увидали!
- Конечно, вам было не до чаек. Сразу столько свалилось всякого.
- Свалилось… Мы не знали еще, что нас ждет впереди!
- Что же?
- Так вот оно, это самое.
- Аркадий Викторович?
- И это самое страшное, потому что непоправимо. Остальное как-нибудь наладится, а человека уже не вернешь. А какой человек был!
- Ты его хорошо знала?
- Совсем наоборот. Раза два или три мы у них были, вот и все. Но это не имеет никакого значения. Такие люди, как Аркадий Викторович, раскрываются сразу и целиком. Необыкновенная личность! Бездна обаяния… Когда его будут хоронить, не знаешь?
- На этих днях. - Люсин представил себе все, что ждет в недалеком будущем бедную Людмилу Викторовну, и, стиснув зубы, решил ей помочь. "И всего только час назад я зарекался никогда больше не участвовать в подобных мероприятиях! - подумал он и покачал головой. - Человек предполагает…"
- Ты чего? - озабоченно спросила Мария.
- Да так, знаешь ли, пустяки. - Он допил коньяк и отрицательно покачал головой, когда она протянула руку к бутылке. - Хватит для начала. Столь божественным напитком нельзя злоупотреблять. "В.С.О.П.", - прочел он буквы на кольеретке. - К такому нужно относиться с благоговением.
- Понятия не имею, что это означает.
- "Вери сюпериор ольд пель", - почтительно прошептал Люсин и вдруг засмеялся. - Высшего качества и весьма старый! Помнишь, Портос говорил, что уважает старость, но только не за столом? Так вот, он попал пальцем в небо, хотя имел в виду всего лишь курицу прокурорши.
- Все-то вы знаете, - насмешливо прищурилась Мария.
Люсин не нашелся, что сказать, и принужденно отвел глаза от полураскрытых и таких ярко-карминных ее губ. "Какая жирная, какая все-таки лоснящаяся помада!" - подумал он невольно. И, как будто прочитав его мысль, Мария взяла из коробочки тонкую спичку и подправила краску в уголках губ. Пригнувшись к столу, словно под внезапно упавшим на шею грузом, смотрел он не отрываясь, как взяла она спичку с горящей точкой на самом кончике, сунула в истерзанный коробок, а потом непринужденно увлажнила губы языком.
- Что-то долго нет твоего мужа.
- Сейчас придет… А скажи правду, ты сильно удивился, когда меня увидел? Или ты знал?
- Ничего я не знал, - пробурчал он. - Ясное дело, удивился.
- А уж я-то как удивилась! - Она даже зажмурилась. - Все-таки странные бывают в жизни совпадения, согласись! Удивительные.
- Как бы сказал один мой приятель, кибернетик, "с вероятностью почти нулевой".
- Что?
- Это я о нашей встрече.
- Я поняла. Скажи, Володя, ты доволен своей жизнью?
- Не знаю. А ты?
- Тоже не знаю… Иногда мне бывает удивительно хорошо и покойно, а порой я думаю о том, что просто бегу из капкана в капкан. Тогда все становится скучным и немилым. Ты, наверное, считаешь меня странной дурой?
- Совсем нет! Что ты? Просто я думаю, что такое бывает со всеми. Такова жизнь: то вверх, то вниз.
- К чему ты стремишься?
- Вообще или сейчас?
- И вообще и сейчас.
- Вообще - трудно сказать, не знаю. Сейчас же для меня важнее всего найти убийц Ковского.
- Я понимаю. Но ведь это работа, а я о жизни спрашиваю.
- Боюсь, что для меня здесь нет разницы.
- Значит, и ты такой же.
- Какой же?
- Как другие. Самоуглубленный, настойчивый, целеустремленный даже, но тем не менее ограниченный.
- Наверное… Это плохо, конечно?
- Плохо? Нет, отчего же… Просто я совсем о другом. Вы иначе не можете, не подозреваете даже, что бывает иначе.
- "Вы"? Кто это "вы"? Я? Твой муж?
- И ты, и он, и другие… Генка тоже такой.
- Поэтому вы и разошлись?
- Вероятно… У меня вдруг появилась иллюзия, что возможно иначе, но иначе не получилось, и я поняла - не получится никогда. Это, конечно, не главное. То есть оно не сделалось бы главным, если бы не ушло другое, самое-самое, без чего вообще нельзя.
- Любовь?
- Нет, жалость.
- Не понимаю.
- В том-то и дело. И не поймешь.
- Тебе не жалко было Генку?
- Жалко.
- И все-таки?..
- Да.
- Но почему?! Почему?!
- Я знала, что для него это не смертельно.
- А если бы смертельно?
- То нипочем не ушла бы.
- Ни при каких обстоятельствах?
- Ни при каких.
- Но разве так можно? А ты сама? Твои собственные чувства разве не имеют значения?
- Имеют, конечно, но… как бы лучше тебе объяснить?.. Одним словом, если бы я знала, если бы всем существом чувствовала, что это смертельно, то и мои чувства были бы совсем иными. Не понимаешь?
- Кажется, понимаю. А ты не ошиблась?
- Нет. У Генки все теперь в полном порядке, и я очень этому рада.
- А потом?
- Потом была страшная опустошенность и одиночество.
- И вдруг ты вновь почувствовала, что тебе кого-то жаль?
- Да. И сейчас я жалею его, как никогда раньше, как никогда и никого.
- Это заменяет тебе все остальное?
- Заменяет? Не то слово, Володя. Просто сильнее этого ничего нет.
- А если бы это был я? - Он не узнал вдруг своего голоса и замолк.
- Невозможно. - Она с улыбкой покачала головой. - Никак невозможно.
- Но почему? - шепотом спросил он.
- Ты сам знаешь.
- Я?
- Да, ты. Ты слишком целеустремленный и сильный, чтобы тебя можно было по-настоящему пожалеть. Тебе можно лишь позавидовать. Для тебя никогда и ни на ком не сойдется клином свет.
- Разве так? - подавленно спросил Люсин. Он хотел сказать, что все обстоит совсем не так, что он, напротив, слаб и склонен к рефлексии и был момент, когда и ему показалось, как мир вокруг сузился до одной точки. Но он ничего не сказал, только беспомощно взъерошил волосы.
- Куда ты исчез тогда? - все так же спокойно, уверенная в своей правоте, улыбаясь, спросила она.
- Никуда. - Он тоже улыбнулся и развел руками. Теперь он знал, что она все понимает и тогда тоже понимала все, и было ему легко и грустно. - Не знал, понимаешь… Даже надеяться и то не решался.
- Будь это вопрос жизни, решился бы.
- Наверное, - честно согласился он.
- Значит, не смертельно?
- Выходит, что так.
- И слава богу! Я рада за тебя, Люсин. Ты ведь неплохо живешь?
- Я повержен, Мария. Сдаюсь. Но кажется мне, что ты все же не совсем права.
- В чем?
- В главном. Легко, понимаешь, анатомировать других, а в свое сердце ты заглянуть пробовала? Для тебя самой было так, чтоб смертельно? Чтоб все заклинилось на одном? То-то и оно, что не было. Потому и кажется тебе, что прыгаешь из капкана в капкан. Это и в самом деле капканы, которые расставила тебе жалость. На одной жалости, я думаю, трудно долго продержаться. Жалость - чувство, конечно, хорошее, но одной жалости куда как мало, Мария. Должно быть и еще что-то.
- Если смотреть с твоей колокольни, то ты прав.
- А если с твоей, то нет?
- С моей - нет. Мы с тобой слишком разные, Володя, и говорим совершенно о разных вещах, хотя и пользуемся для их обозначения одинаковыми словами.
- Что бы ты сделала, если бы я извивался и корчился здесь на полу, истекая кровью. Если бы я действительно умирал без тебя?
- Зализала бы все твои раны, как кошка. - Она потянулась за сигаретами. - Но ты, как говорила моя бабка, жив и здоров на сто двадцать лет. Все это глупости, - сказала она, когда Люсин накрыл ее руку своей. - И слава богу, что тогда мы не приняли друг друга всерьез. - Благодарно улыбнувшись, она осторожно высвободила руку.
- Говори только за себя. - Он зажег ей спичку.
- Хорошо. - Она серьезно кивнула и медленно выпустила дым. - Я почти влюбилась в тебя с первого взгляда… К счастью, это скоро прошло.
- К счастью?!
- А может, и нет, потому что не было бы тогда ни Генки, ни… Знаешь что? Давай переменим пластинку?
- Хорошо. Но прежде я тоже хочу сказать, что влюбился в тебя. Возможно, это случилось в тот же вечер или потом, когда мы встретились в самолете. Помнишь?
Она кивнула, не отрывая пальцев с сигаретой от губ.
- И у меня это долго не проходило.
- Но все же потом прошло?
- Прошло. Потому что все проходит в конце концов, как это было написано на перстне царя Давида. Но мне было жаль, когда оно прошло. Да и сейчас жаль тоже. Видимо, мы оба тогда сильно ошиблись, хотя виноват во всем только я один.
- Нет, Володенька, это не так. Все случилось так, как должно было случиться. И не надо переживать задним числом. Я же сказала тебе, что почти влюбилась в тебя. Это все и решило. Не будь этого маленького "почти", я бы сама бросилась тебе на шею. Потом, когда мы встретились в самолете, я ведь даже не сразу тебя узнала. А когда узнала, то с удивлением обнаружила, что совершенно ничего не почувствовала. Понимаешь? Было только минутное помрачение, которое скоро прошло. Ничего более. И ты это тоже знал, иначе бы не затаился так надолго. Разве я не права?
- Может быть, и права, - проворчал Люсин и сунул в рот незажженную сигарету. - Не надо, - покачал он головой, когда она подвинула ему спички.
- Просто я оставил дома свой мундштучок, свою соску-пустышку… А вообще-то хорошо, что мы с тобой поговорили.
- Очень хорошо. Теперь мы сможем видеться без боязни.
- Без боязни?
- Конечно. С нами уже ничего не может случиться.
- Допустим.
- И мы можем теперь дружить.
- Тебе это нужно?
- До сегодняшнего дня я и не думала об этом, но сейчас вижу, что да, нужно. Во всяком случае, я бы хотела.
- Спасибо тебе за прямоту и спасибо за то, что ты сейчас сказала.
- И это все?
- Честно говоря, не знаю.
- И я рада, что ты оказался таким, как я думала… Зачем ты пришел в наш дом?
- Я тебе все сказал, Мария. Ты все знаешь.
- Все ли? Почему Марк так нервничает?
- Но ты же сама…
- Нет-нет! - нетерпеливо остановила его она. - Я о другом. Он тревожится не только из-за служебных неурядиц. Мне кажется, он нервничает именно из-за тебя. Ты его в чем-то подозреваешь?
- Я веду розыск, Мария, и этим все сказано. Мне очень жаль, что это доставляет беспокойство ему и тебе, но ничего не поделаешь. Правда?
- Ты не ответил на мой вопрос.
- Я ответил, Мария.
- Значит, он зря так волнуется?
- Не знаю. - Люсин бросил сигарету в пепельницу. - Ему виднее. Почему ты не спросишь у него?
- Я спрашивала.
- И что же?
- Он только рассмеялся в ответ.
- Вот видишь?