Березовский. Оставим на совести автора это действительно чрезвычайно любопытное сообщение. Но я хочу сказать о другом. Можно верить или не верить легендам и мифам - дело вкуса, - не надо только думать, что они навсегда остались в далеком прошлом. Каждый век либо творит свои мифы, либо обновляет древние. Процитированный отрывок и являет как раз пример такой обновленной мифологии.
Люсин. В показаниях Мирзоева современная легенда тоже нашла достойное место.
Костров. Причем легенда далеко не лучшего сорта. Я с удовольствием выслушал историю про "Огонь-Вино", но решительно запротестовал, когда на мой вопрос, откуда он достает алмазы, Мирзоев стал рассказывать сказки.
Смех.
Генерал. Я думаю, пора подвести итоги. Какие будут предложения насчет дальнейших действий?
Костров. Здесь мы, к моему глубокому сожалению, решительно расходимся во мнениях с Владимиром Константиновичем.
Генерал. Дело ведет он.
Костров. Поэтому я и не смею настаивать. Но у меня своя точка зрения.
Генерал. Прошу, Вадим Николаевич, выскажитесь. Для чего же еще мы тогда собрались?
Костров. На данной стадии я бы взял Сударевского.
Данелия. Я тоже так считаю.
Генерал. А вы, Владимир Константинович, конечно, не согласны?
Люсин. Решительно не согласен. Прежде всего я не представляю себе, какие обвинения можно выдвинуть против Марка Модестовича. Повторная судебно-медицинская экспертиза снимает все подозрения в убийстве. Остальное - лирика. Разумеется, на данной, как выразился подполковник Костров, стадии расследования. Такова, товарищи, чисто формальная сторона. Но не она явилась определяющей в принятом мною решении. Главное заключается в том, что я хочу подождать естественного завершения протекающих ныне необратимых процессов. Я понимаю, что выразился довольно туманно. Не имеет значения. Просто я предпочитаю ждать. Колос должен созреть.
Генерал. Смотрите не переиграйте. Иногда бывает полезно вовремя вмешаться и прервать, как вы сказали, процесс, не допустить необратимых изменений. Не доводить до крайностей.
Люсин. Если я правильно понял, товарищ генерал, определенного мнения вы не высказываете?
Генерал. Смотрите, Люсин, не перегните палку.
Люсин. Постараюсь, товарищ генерал. Но я рискну остаться при своем. За убийство, пусть только словом, должно последовать воздаяние. Иначе наше ремесло аморально.
Глава пятнадцатая. ШЕРЕМЕТЬЕВСКАЯ ТАМОЖНЯ
Как только машина остановилась у стеклянного фронтона Шереметьево-1, Сударевский торопливо сунул таксисту заранее приготовленную пятерку и распахнул дверцу.
- Куда ты так спешишь! - Мария поправила прическу и, легко коснувшись его предупредительно протянутой руки, ступила на тротуар. - У нас еще бездна времени. - Непроизвольно заглянув в тусклую глубину зеркального стекла, она отметила, что одиннадцатисантиметровые каблуки, пожалуй, делают ее чересчур высокой. Это стало абсолютно ясно, когда Марк, взяв из багажника чемодан, встал рядом с ней, и она впервые заметила, что выше его на полголовы. Дизайнер салона "Клерже" немного переборщил.
- Быстро доехали, - сказал Сударевский, пропуская ее вперед. - Придется тебе поскучать со мною еще пятнадцать минут.
- Пятнадцать? - Она приветливо улыбнулась продавщице сувениров и помахала рукой буфетчице. - Верных сорок. Хочешь чашечку "эспрессо", дорогой? Надя сейчас нам сделает. - Она повлекла его к буфетной стойке.
- Погоди, - растерянно озираясь, удержал он ее. - Стоит ли? Пройти таможню надо как минимум за час до отлета.
- Кто тебе сказал? - Она сняла с плеча сумку из жатой искусственной кожи, сверкающей, как паюсная икра. - Никогда не верь тому, что написано в билете.
- Тебе, конечно, виднее, - промямлил он, ставя чемодан и туго набитый портфель на пол. - Но все-таки…
Она раскрыла пудреницу с овальным зеркальцем, выдвинула из золоченого туба столбик помады и уверенным эластичным нажимом подкрасила губы.
- Не забудь зайти к Нелли и Петру Никодимовичу. У них машина, и он повозит тебя по городу. Там есть на что посмотреть.
- Я думаю!
- Адрес я положила в бумажник. Они живут возле самой биржи. Найти очень легко… Черный хлеб отдашь прямо в аэропорту. Наш представитель встречает каждый самолет.
- Я тебе обязательно позвоню. - Он крепко сжал ее руки. - Слышишь?
- Это же безумно дорого. - Она погладила его по щеке. - Лучше поезди по стране, сходи в театр и обязательно посмотри "Механический апельсин" Кубрика.
- Я все же позвоню, - с непривычной настойчивостью сказал он.
- Подумаешь, две недели! - Она беспечно тряхнула головой. - Не заметишь, как пролетит время.
- Мало ли что…
- Ерунда! Или ты боишься лететь, трусишка?
- Слушай, Мари, ты же знаешь тут всех?
- Более-менее.
- А таможенников?
- Кое-кого. Зачем тебе?
- Ты можешь сказать им, чтобы они ко мне не очень там придирались? - Он выпустил ее руки.
- Могу, конечно… но зачем? Кому ты нужен, глупышка?
- Ах, ты ничего не понимаешь, Мари! - Он губами взял сигарету из пачки. - Я же везу камни.
- Подумаешь! Ведь официально…
- Конечно. У меня даже письмо к начальнику таможни есть, но… Одним словом, если можешь, скажи им что-нибудь. Терпеть не могу, когда перетряхивают чемоданы!
- Не нервничай. - Она вновь провела рукой по его щеке. - Никому и в голову не придет перетряхивать твои вещи. Ты едешь в служебную командировку, везешь на выставку продукцию своей фирмы. Разве не так? А если тебя попросят все-таки открыть чемодан, то ничего страшного. Подумаешь! На самолет ты, во всяком случае, не опоздаешь. И вообще успокойся. А то волнуешься по любому поводу, словно и впрямь контрабанду везешь! - и засмеялась.
- Полагаешь? - Он торопливо закурил и посмотрел на часы. - Тебе, конечно, виднее…
- Хочешь, провожу до самого трапа? Меня пропустят. А с таможенниками я тебя просто-напросто познакомлю. Скажу: "Это мой муж". По крайней мере в очереди стоять не придется.
- Не надо. - Он швырнул недокуренную сигарету в урну. - Ты права, и никому ничего не надо говорить! Просто знай, что я тебя люблю.
- И я тебя.
- Я тебя очень люблю. И что бы ни случилось…
- Глупенький! - засмеялась она. - Ну иди, не томись… Выпей перед отлетом кофе и рюмочку коньяку. Это на втором этаже.
- Я позвоню тебе. - Он нагнулся за чемоданом.
- Попроси наших ребят. У них прямая связь с Шереметьевом.
- Ну вот… - Он потянулся к жене и, переложив чемоданчик из одной руки в другую, неловко поцеловал ее.
- Портфель! - напомнила она.
- Ах, да! - Он подхватил портфель. - Ну?
- До скорого, милый. - Она на миг прижалась к нему. - Когда будешь лететь назад, скажи пилоту, чтобы мне сообщили. Я тебя встречу.
Он молча проглотил слюну, затравленно улыбнулся и решительным шагом направился к регистрационному входу. Обогнув барьер из никелированных труб, он толкнул дверь ногой и боком протиснулся в ярко освещенный зал. Поставив вещи, оглянулся по сторонам.
Прямо перед ним находилась стойка с весами, у которой уже образовалась небольшая очередь, справа в глубине виднелись турникеты и застекленные кабинки с пограничниками, слева торопливо заполняли, стоя за конторками, какие-то листки пассажиры.
Марк Модестович несколько растерялся, но быстро сообразил, что надо делать, и остановился у ближайшей конторки, несколько потревожив тощую и длинную, как жердь, леди с мохнатой шавкой на поводке. Женщина в белом халате, сидящая за столиком санэпидемконтроля, неодобрительно косилась на не в меру резвую и голосистую собачонку. Чужой и далекой предстала перед Марком Модестовичем очередь у багажных весов, надменная дама в долгополой безрукавке с ее противной лупоглазой собачкой, даже вполне будничная докторша за столом. Промелькнула мысль послать все это куда-нибудь подальше, пока не поздно, пока не сделан последний решительный шаг…
Он нашел в одном из отделений отпечатанный на русском языке бланк и, обмакнув казенную со скверным пером ручку, принялся заполнять декларацию. Фамилия, имя, отчество, гражданство и пункт следования, советская и иностранная валюта, оружие - тут все предельно ясно и просто. Банковский чек, мелочь на дорожные расходы, пара красных десяток… Остальное - нет, нет и нет. Драгоценностей тоже нет! Разве можно считать драгоценностями выставочные образцы? Синтетическим путем полученные кристаллы?
Значит, так: паспорт, билет, справка из Внешторгбанка и письмо в шереметьевскую таможню на бланке НИИСКа - все на месте.
Помахивая декларацией, чтобы поскорее просохли чернила, зажав в одной руке и чемодан и портфель, Сударевский встал в очередь. Изящные, но несколько бестолковые девицы в форменных синих жакетах слишком долго, как показалось ему, оформляли билеты и постоянно что-то путали. Не лучше были и пассажиры. Галдели на разных языках, отвлекали девиц от работы бесконечными расспросами, спорили относительно ручной клади. Но очередь, как ни удивительно, все же двигалась. То и дело пружинно вздыхала платформа весов, и упругая черная стрелка с легким звоном отскакивала к нулю, когда здоровый мужик в комбинезоне снимал очередную порцию чемоданов, саквояжей и ящиков. Он не принимал участия в оживленном разговоре на посторонние темы и, не теряя времени даром, аккуратно привязывал бирки, выстраивал багаж в линию.
Но и он раздражал сегодня Марка Модестовича. Чем? Трудно сказать. Быть может, непривычной своей деловитостью, от которой хотелось бежать. Быть может, просто затрапезным комбинезоном, который так не шел к окружающему бомонду.
Наконец настала минута, когда Сударевский, получив квитанцию на чемодан и ярлык с надписью "incabin", который следовало надеть на ручку портфеля, перешел вдоль стойки к таможенному контролю.
Его встретила хрупкая миниатюрная красавица с пышными золотисто-рыжими волосами (элегантная униформа и золотые звезды в петлицах удивительно шли ей). Она приветливо улыбнулась и взяла у него декларацию.
- Извините, - мягко сказала она, возвращая листок, - прочерк делать не полагается; следует писать: "нет, нет, нет" - и подвинула шариковую ручку.
- Сейчас, сейчас! - засуетился Сударевский и, надев очки, принялся подправлять декларацию.
- Укажите ваш чемодан, - осведомилась между тем таможенница.
- Вон тот, клетчатый. - Марк Модестович показал пальцем. - С левого края.
- Хорошо. - Она изящно наклонилась и поставила на торце меловой крестик. - Больше ничего нет?
- Только портфель. - Сударевский с готовностью водрузил его на стойку. - У меня письмецо для вашего начальства.
- Справка на валюту есть?
- А как же! - Он торопливо раскрыл паспорт, в котором лежала бумажка из Внешторгбанка.
- Спасибо, не надо. - Она вновь одарила его профессиональной улыбкой кинозвезды. - Раскройте, пожалуйста, портфель.
- Как? - сразу не понял Сударевский. - Портфель?.. Ах, раскрыть! - Трясущимися руками он отстегнул замки. - Вот…
- Что у вас там?
- Да так… пустяки разные, служебные материалы.
- Выложите, пожалуйста, все на стол.
Он стал выгребать из портфеля нехитрые свои пожитки: две бутылки "Столичной", носовые платки, полиэтиленовый пакет со значками, полдюжины расписных матрешек, завернутую в кальку буханку черного хлеба, папки с бумагами, носки и электробритву.
Ему казалось, что это длится бесконечно долго и движения его чудовищно замедленны, как у космонавта на лунной поверхности. В действительности же он опорожнил портфель за какие-то секунды, стремительно, судорожно.
Золотоволосая красавица, казалось, не обращала на него никакого внимания, смотрела себе под ноги, то ли обдумывая что-то свое, то ли любуясь лакированными туфельками. К его вещам она даже не прикоснулась.
- Готово? - Она точно очнулась от зачарованного сна. - Так, так… Что внутри? - и показала глазами на черный пластмассовый футляр.
- Я же вам говорю! - зачем-то осерчал Марк Модестович. - Образцы это! В письме все сказано!
- Синтетические кристаллы? - Она мельком глянула на бумагу. - Покажите их мне, будьте любезны.
- Пожалуйста! - Марк Модестович непослушными пальцами попытался нащупать запорное колесико. - Сколько угодно. Надо так надо, - лепетал он, тужась раскрыть футляр.
- Дайте-ка я сама, - пришла она ему на помощь.
- Как угодно. - Он отступил в сторону и с независимым видом скрестил на груди руки.
- Ого сколько! - заинтересовалась она, снимая крышку. - И какие красивенькие! Просто прелесть!
Он ничего не ответил. Стоял себе молча и смотрел, как перебирает она тоненькими пальчиками разноцветные яркие камни, колдовскими звездами вспыхивающие под резким люминесцентным светом.
Недоразумение? Досадная случайность?
Он еще уговаривал себя, что все может обойтись, но уже знал: нет, не обойдется. Странное спокойствие вдруг снизошло на него. Гулкое, трепещущее сердце оборвалось и замерло, волнение осело и даже нога перестала выбивать прерывистую тревожную дробь. Только во рту стало горько, как от желчи, и пересохли разом похолодевшие губы.
- Тоже образец? - Мизинчиком она отделила от сверкающей груды красноватый камешек.
По сравнению с массивными цилиндрами рубиновых стержней с кроваво сверкающими крупными гранями шпинелей и альмандинов он казался невзрачным карликом. Но тень, которую он бросал на полированную доску стола, была подобна живому языку пламени, густой струе терпкого вина, пахнущего солнцем и солями земли.
- Не нравится? - Марк Модестович даже сумел улыбнуться.
- Совсем напротив. Очень даже нравится.
- У вас неплохой вкус.
- Да. Я предпочитаю натуральные камни.
- Синтетические кристаллы ничем от них не отличаются.
- И этот?
- И он.
- Вы даже алмазы делаете?
- Наука не стоит на месте. Худо-бедно, а идем вперед.
- Так, значит? А мне почему-то показалось, что пятитесь назад.
- Интересно бы узнать. - Он все улыбался слепой, окаменевшей улыбкой.
- Люблю парадоксы.
- Очевидно, староиндийская огранка как раз и есть такой парадокс?
- Вы знаток. Отдаю вам должное. - Он картинно расшаркался. - Мы, ученые, любим иногда повеселиться, пошутить. Физики-лирики…
- В самом деле?
- Ну конечно!
Она вынула из кармашка монокль и, повернув камень к свету, стала его рассматривать.
- Он огранен по самым твердым плоскостям.
- Что?! - Этого Сударевский меньше всего ожидал. Его обдало яростным жаром, так что даже уши и те загорелись. Но тут же бросило в холод. Надежды не было и быть не могло.
- Невероятно, но факт! - Она медленно поворачивала в руке камень. - Его выточили вопреки всем законам симметрии. Он просто не имеет права существовать!
- Вы уверены?
- Я ведь действительно знаток, - сказала она без улыбки и спрятала монокль.
- Тогда вы должны понять, - хватаясь за последнюю соломинку, он приблизился к ней почти вплотную, - должны понять, что мне есть чем похвастаться в Амстердаме.
- Нет. - Она тихо покачала головой. - Отшлифовать алмаз по наиболее твердым граням немыслимо.
- Тем и сильна наука, что делает невозможное.
- Боюсь, наша интересная беседа несколько затянулась. - Она бросила взгляд на пассажиров, которые с любопытством прислушивались к разговору.
- Мне тоже так кажется. - Он принялся укладывать вещи. - Я вам больше не нужен?
- Н-нет. - Она медленно покачала головой. - Я вынуждена просить вас немного задержаться. Пожалуйста, - и предупредительно подняла стойку.
- Куда? - только и спросил он.
- Нам необходимо оформить протокол.
- Зачем? Какой еще протокол? - Неожиданно он ощутил страшную неловкость и заговорил шепотом.
- Оформить эту… находку, - не сразу подыскала она нужное слово.
- Какую находку?! - Он еще пытался разыгрывать недоумение, возмущение, наконец, хотя и ощущал всем телом, что все кончено. - Это же экспонат!
- Пусть будет экспонат, - согласилась она, пропуская его вперед. - Туда, пожалуйста, - кивнула на неприметную дверь в перегородке, отделяющей служебные помещения от зала. - Кстати, какова его плотность?
Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Сударевский вздрогнул.
- Плотность? - переспросил он, останавливаясь. - Обычная, надо полагать. Три, пятьдесят два.
- Едва ли. - Она тоже остановилась. - Окрашенные алмазы плотнее бесцветных: зеленые - три, пятьсот двадцать три; розовые - три, пятьсот тридцать; оранжевые - три, пятьсот пятьдесят… Этот же наверняка еще тяжелее. - И с грустным укором заключила: - Вам бы следовало знать.
Когда примерно через час, Люсин, раздвинув портьеры, вышел из регистрационного зала, то первая, кого он увидел, была Мария, веселая, беззаботная. Она сидела за стойкой вполоборота к нему и, оживленно болтая с молоденькой стюардессой, пила кофе. Ощутив на себе его взгляд, она медленно обернулась и тихо опустила чашку, так и не донеся ее до губ. Ему бросилось в глаза, как вспыхнули вдруг эти карминные губы, когда отхлынула от лица кровь.
Он быстро поклонился и заспешил к выходу, ссутулившись и все больше, по мере того как уходил, склоняя голову. Ему казалось, что в спину бьет пулемет.