Дама, на чью мордашку никто не пялил глаза? Хорошо, пораскинем мозгами! Если бы она ей причинила зло, мы бы это увидели. И затем, это ещё не все. Врачи рассмотрели тело малышки, и ничего странного не нашли. И меня не удивляет… что эта девица так закончила свою жизнь. Её бледное лицо, как будто сделанное из папье-маше буквально рассказывало всем окружающим, что она была больна.
-
Её лицо… вы его, значит, рассмотрели? А ведь на нем также была вуаль.
-
Это правда, но ведь я вам ещё не рассказала, что ходила сегодня в Морг… я знала, что она должна была быть там… в поскольку продавала неподалёку апельсины, то и зашла ненароком посмотреть… а ведь мне пришлось даже постоять в очереди! Когда там выставляют утопленников, то это ужасно… это не красиво… эти утопленники, брр… в то время, как эта малышка была прекрасна, как день, и смерть её совсем не изменила… она, казалось, всего лишь спит. И я её признала, и очень быстро.
-
Так вы её знали? - воскликнул Амьен.
-
Я считаю, что знала! - сказала толстая торговка. - Ведь мне приходилось её встречать раз десять на рынке на площади Сен-Пьер, на Монмартре. Надо вам сказать, что я там тоже частенько торгую.
-
Тогда вы знаете, кто она?
-
А вот и нет, потому что я никогда не разговаривала с ней. Вы понимаете, что в моем возрасте не станешь сплетничать с молодёжью, особенно когда не знаешь, с кем имеешь дело. Но, что касается того, что я её видела раньше, то это да! И если бы я прожила на свете аж сто лет, я всё равно никогда бы не забыла её физиономию. У нее были черные глаза, которые сверкали, как два бриллианта… да так, что вам, наверное, захотелось бы об них зажечь свою сигару… и бархатистая кожа, как белый атлас… совершенно бесцветная… как будто у нее не было ни капли крови в жилах…
Амьена охватило волнение. Он не был, как его друг Верро, поклонником профессии следователя, но тайна омнибуса его волновала, как оказалось, намного больше, чем он сам себе в этом признавался, и Поль уже стал надеяться, что продавщица апельсинов его просветит относительно происшествия в омнибусе. Но справка, на которую он надеялся, не пришла.
И все таки Поль себе сказал, что из этой толстухи, пожалуй, ещё можно извлечь кое-какую полезную информацию, и продолжил:
-
Но если девушка приходила часто на этот рынок на Монмартре, то это значит, что она жила в этом квартале.
-
О! Это, конечно, - ответила сплетница.
-
И тогда вполне возможно, что среди продавцов, которые отпускали ей съестное, найдутся такие, которые могли бы сказать, на какой улице и, даже, в каком доме она жила.
-
Это вполне возможно, но лично меня, однако, это бы удивило. Они не должны были обратить внимание на нее, так как она ничего особенного и много у них не покупала. Яйца, овощи, салат. Она не расходовала больше тридцати су в день. И несмотря на это, вела себя, как маленькая принцесса, ходила по рынку с гордым видом. Она не разговаривала с продавцами, а лишь спрашивала их: "Сколько?" И когда она находила, что это было слишком дорого, она не торговалась, а просто поворачивалась и уходила прочь, не сказав ни слова.
-
Между тем, она не была, по всей видимости, богатой?
-
Богатой? О! Нет. Я всегда видела её в одной и той же протёртой до дыр карако и таком же истлевшем от старости платье из чёрной шерсти.
-
И она всегда была одна? - спросил Амьен, который, несмотря на то, что ему пора было идти в театр, продолжал расспросы, как его товарищ простак Верро.
-
Всегда. Горничные, которые приходили на рынок со своими кавалерами, насмехались над нею, потому что у нее не было возлюбленного.
-
Красивая и целомудренная… это редкость… и случается, главным образом тогда, когда у девушки нет ни состояния, ни родителей, и которая должна работать, чтобы заработать себе на жизнь. Смешно, право говоря.
-
Родителей, я думаю, у нее действительно не было, но мне кажется, что работницей она тоже не была.
-
Чем же она, как вы полагаете, могла заниматься?
-
Она должна была давать уроки по двадцать пять су за занятие… больше почти никто не даёт за это.
-
Тогда ей, должно быть, приходилось посещать многих людей, и возможно кто-то опознает её тело.
-
Как знать! - ответила толстуха, пожимая плечами. - Не все ходят в Морг, а экспозиция с её телом продлится только три дня.
-
Но вы то туда сходили, и вы, без сомнения, сказали секретарю обо всем том, о чем вы мне рассказали только что.
-
Я! Ах! Нет… но ничего страшного. У меня совершенно нет времени. Мне нужно торговать, а не ходить по судам. Подумайте, у меня на шее мой муж, который не встаёт с постели уже четыре месяца, с ревматизмом, который он поймал, работая грузчиком на вокзале. Если я его не накормлю, то кто это сделает? И если бы мне пришлось рассказывать всё, что знаю, в морге, у меня на это ушло бы два дня, и на завтра я все равно была бы обязана снова идти к этому собаке… полицейскому комиссару, и по второму разу беседовать с ним о том же самом. Спасибо! И для чего? Я не знаю ни имени малышки, ни её адреса.
Амьен был вынужден признать, что торговка не ошибалась. Она действовала так же, как и он, предпочитая оставаться в стороне, хотя и много знала об этом зловещем приключении.
-
Но это не значит, что если вы будете нуждаться во мне, я вам не помогу, - продолжила толстуха, - я всегда к вашим услугам… Извольте, всем в округе известна Вирджиния Пилу, живущая на углу улицы Мюллер, и вам стоит спросить только внизу у зеленщика, чтобы он вас проводит ко мне. Я вижу, что история этой бедной девушки вас заинтересовала, и я попытаюсь достать вам сведения о ней не позже, чем завтра утром… я расспрошу о ней во всем квартале. Но теперь, извините, мой принц, ведь в то время, что я болтаю с вами, я не продаю свои апельсины. Ведь вы их у меня не купите, не правда ли? Мой товар не для таких господ, как вы.
И оставив Амьена, торговка вновь начала кричать:
-
По три су, прекрасные валенсианские апельсины! Только три су!
Поль счёл, что было бесполезно настаивать на продолжении разговора. Мамаша Пилу ему больше ничего не скажет по той простой причине, что больше ничего не знала. И впрочем, было самое время зайти в театр. Первый акт был уже сыгран, и Амьен старался успеть попасть в ложу до начала второго. В подобном случае поспешность - почти невежливость. Итак, антракт близился к концу, и Амьен находил приемлемым представиться в ложе господина Дюбуа прежде, чем занавес будет поднят.
Поэтому Поль последовал за зрителями, которые возвращались на свои места после выкуренной в антракте сигареты. Он назвал контролёру номер ложи, и медленно поднялся по лестнице, которая ведёт к коридору лож первого яруса.
Поль вышел из своего клуба в превосходном настроении, готов был всё увиденное воспринимать позитивно и провести прекрасный вечер в обществе красивой девушки и её отца. Но встреча с этой продавщицей апельсинов изменила расположение его духа. Она поставила Амьена лицом к лицу перед проблемами, которые прежде очаровывали только сыщика-любителя Верро, а его совершенно не привлекали. Казалось, что эта плачевная история с омнибусом будет настигать его везде, где бы он не появился. Поль хотел бы никогда больше об этом ничего не слышать, а ему все время эту историю напоминали, даже люди, которых он не знал.
И то, что его раздражало больше всего, состояло в том, что он и сам, несмотря ни на что, не мог отделаться от воспоминаний о произошедшем. Поль напрасно старался говорить себе, что смерть этой девушки его никак не касается, и что у рассуждений его дорогого товарища по поводу насильственной смерти девушки не было здравомыслия… все равно он невольно прислушивался к словам торговки, получал удовольствие от расспросов, которые он ей учинил, и сведения, которые она ему предоставляла без разбора, пронзали его любопытство.
-
Решительно, это слишком глупо, - шептал он, заставляя себя смешаться с толпой, которая повторно вливалась в театр. - Я сам себе создаю все новые неприятности, когда мне вполне достаточно позволить себе просто жить, чтобы быть вполне счастливым. Я сумел сделать себе имя и заработать гораздо больше денег, чем мне необходимо для жизни. Меня везде с радостью принимают, во всех домах, и мне нужно дорожить возможностью удачно жениться, сочетаясь браком с девушкой, которая мне нравится. Что я выиграю от того, что буду разбираться в мрачных последствиях события, на котором я случайно присутствовал? Что хорошо для Верро, бездельника и экстравагантного типа, разыскивающего, убивая своё никчёмное время скрывающихся от правосудия преступников, вряд ли будет полезно мне. Я же в состоянии гораздо продуктивней использовать моё время. К черту продавщиц апельсинов и отравленные булавки! Этим вечером идёт речь лишь о том, чтобы нравиться этому восхитительному созданию, имя которому Аврора Дюбуа. Если только я получу от нее и её отца разрешение сделать её портрет для художественного салона будущего года, этот успех меня успокоил бы и я бы забыл навсегда о поисках мужчины и женщины, которые замыслили это сумрачное преступление.
Держа сам для себе эту очень разумную речь, Амьен старался рассечь окружавший его человеческий поток, но не преуспел в этом начинании. Прямо перед ним маячила фигура какого-то большого и мускулистого господина, чья широкая спина преграждала ему проход, и который, казалось, нарочно не спешил, чтобы позабавить себя, выводя из терпения остальных зрителей, которые шли за ним, спеша занять свои места в зале.
После нескольких безуспешных попыток прокрасться вперёд между стеной и этим персонажем, Амьен дошёл до того, что в несвойственной ему манере попробовал немного подтолкнуть этого нахала, чтобы убедить его передвигаться немного быстрее.
Мужчина обернулся, бормоча достаточно отчётливо невежливые слова, и показал, таким образом, своё лицо художнику, который испытал странное ощущение, увидев его. Полю показалось, что этот любитель театральных драм премного походил на пассажира омнибуса. Это были те же черты, будто обрезанные ударами топора, те же седеющие усы, те же бакенбарды, по-военному подбритые, то же тяжёлое выражение физиономии. Только его костюм кардинально отличался о персоны, которую он видел поднимающейся в империал омнибуса: вместо мешковатого пальто и фетровой шляпы этот господин был одет в чёрный редингот из тонкого сукна и совсем новую шёлковую шляпу.
Его глаза быстро осмотрели… буквально ощупали Амьена… очень живые, черные глаза в тени густых бровей, и без сомнения он решил, что Амьен не достоин его гнева, так как, вместо того, чтобы грубо его окликнуть, он тотчас же принял прежнее положении, и ускорил свой темп, да настолько, что Поль почти сразу потерял его из виду в коридоре, который вёл в направлении оркестра.
"Поклялся бы, что он меня узнал и сбежал, - подумал Амьен. - Если бы Верро был здесь, и если бы я с ним поделился своими впечатлениями, он бы преследовал этого индивида по пятам. Но я не Верро, и я не собираюсь развлекаться беготней и погоней за мифическим незнакомцем."
После этой мудрой мысли Поль продолжил свой путь на первый ярус театра. Он искал ложу, которая располагалась прямо напротив сцены, и когда нашел её, позвал билетёршу, не думая больше о встрече, которая только что с ним приключилась.
Гардеробщица прибежала на звук его хорошо поставленного голоса и ввела в ложу, занятую отцом и дочерью Дюбуа.
Амьен с удовольствием наблюдал, как щеки мадемуазель Авроры окрашиваются густой пунцовой краснотой, которая, как ему показалась, была ей к лицу, а господин Дюбуа его принял наиболее учтивым образом. Он потрудился встать, чтобы протянуть Полю обе руки, и сам подвинул стул вновь прибывшему, и Амьен сел на него только после того, как оплатил за столь лестный приём развёрнутым комплиментом в адрес семейства Дюбуа, на который девушка ответила любезной улыбкой.
- Я был уверен, что вы не откажетесь составить нам компанию, - воскликнул господин Дюбуа, - и я вас благодарю за то, что вы посвятили нам ваш вечер.
Этот домовладелец-капиталист был маленьким аккуратным старичком, приятного аспекта и модно одетый. У него были быстрые жесты, правильная и лёгкая речь, привлекательные манеры, и его физиономию можно было бы назвать симпатичной, если бы она была откровеннее. Глаза немного портили её-они почти никогда не смотрели в глаза собеседника, и в них была тревожная подвижность. И затем, губы чересчур сильно расплывались в улыбке, но она была банальна и не искренна. Хотя, в совокупности его физиономия была скорее приятной, и у господина Поля вполне вырисовывался на горизонте очень презентабельный тесть.
Мадемуазель Аврора, к счастью для нее, ничуть не походила на своего отца. Она, без сомнения, именно от своей матери унаследовала свою фигуру, цвет волос и некоторую милую беспечность, которая придавала всему её облику особенную привлекательность. У нее была, как говорится, стать и порода, а господин Дюбуа, в отличие от неё был простоват, и отличался не самым лучшим воспитанием. Но он был без ума от своей дочери, и поэтому ему многое прощалось от бомонда, воспринимавшим его таким, как он есть, в угоду его наследницы.
Амьен смог ему понравиться своей обходительностью и уважительностью, качествами, которые не свойственны большинству художников по отношению к мещанам. Поль простёр своё снисхождение к этому буржуа до такой степени, что позволял ему давать свои оценки той или иной картине. Он выслушивал его комментарии о картинах мастеров старых школ и современных признанных мэтров, и не пренебрегал комплиментами в отношении этих реплик.
Мадемуазель Аврора разбиралась в искусстве, возможно, не намного лучше, чем её отец, но у неё был такт, и она испытывала благодарность к Амьену за то, что он не насмехался над её отцом.
-
Дорогой, - сразу же сказал ему месье Дюбуа, - вы прибыли очень вовремя, чтобы нас примирить в споре по вопросу, связанному с искусством.
-
Я заранее уклоняюсь от этой роли, - скромно сказал Амьен, - и я убеждён, что вы правы… но и мадемуазель не ошибается.
-
О! Не пытайтесь отделаться вежливым поражением. Вы очень компетентны для того, чтобы разрешить наш спор, и абсолютно необходимо, чтобы вы нам высказали ваше мнение.
-
Я очень горд узнав, что вы и мадемуазель были так любезны и вспомнили обо мне.
-
Я вас прошу полагать, дорогой месье Амьен, что с нами это будет случаться часто. Вы не из тех, о ком забывают, и особенно теми, кто знает вас так, как знаем мы, а вас мы узнали ещё до очной встречи по вашим произведениям, которые стоят того, чтобы на них посмотреть и приобрести. Ваше имя у всех на устах, да и не сходит со страниц всех парижских и не только газет. Везде только и говорят о картине, которую вы собираетесь показать в этом году, это будет большой успех Салона, как мне сказали, и я этому верю. Итак, - именно эта картина была точкой отсчёта нашего разногласия с дочерью …
-
Но, - робко возразил художник, - я сожалею, что вы мне до сих пор не оказали чести прийти ко мне и посмотреть на нее… вы могли бы судить непосредственно …
-
Мне известно, о чем она… речь идёт о классическом искусстве… молодая пастушка из римской провинции, сидящая у подножия могилы… Метеллы… нет, Цецилии… нет, не могилы даже, а гробницы… но, между нами, вы могли бы выбрать более весёлую тему, потому что могилы, видите ли, на мой взгляд, хороши для больших любителей живописи, но мне бы лично не очень бы хотелось видеть это в моей гостиной или кабинете… могилу… и возможно, это может повредить продаже вашего будущего шедевра…
-
О! Это было так давно… те самые времена, когда Цецилия Метелла умерла! - серьёзно сказал Амьен, которому на самом деле страшно хотелось рассмеяться прямо в лицо месье Дюбуа.
-
Это, конечно, некоторое оправдание для вас, но не об этом идёт речь. Я утверждал только что Авроре, что вы, как и другие художники, ошибались, упорствуя в том, что воспроизводите на ваших полотнах итальянцев и итальянок. И я утверждаю, что для женских моделей именно наши француженки вам предоставили бы чудесные типы девушек и женщин, и вы смогли представить на наш суд совершенные шедевры.
-
Вы совершенно правы, месье, и мне не пришлось бы далеко ходить, чтобы найти такую модель, - с неким вызовом сказал Амьен, смотря на мадемуазель Дюбуа.
-
Вот видишь! О чем я тебе и говорил? - воскликнул месье Дюбуа. - Месье Амьен и сам считает, что ты можешь быть великолепной моделью.
-
Я плохо себя представляю в качестве пастушки из римской провинции, - засмеялась мадемуазель Аврора.
-
Вы были бы прекрасны в любом костюме, мадемуазель, - тепло возразил Амьен.
-
Ещё нужно, чтобы я смогла представлять персонаж, который вы выбрали. Ведь итальянки не блондинки, коей я имею несчастье быть. Солнце ни не позолотило мою кожу, ни окрасило в тёмный цвет мои волосы, и черты моего лица абсолютно не характерные для уроженок Апеннин, и я испытываю нехватку характера, свойственного итальянкам.
-
Ба! - сказал месье Дюбуа, перебивая дочь и Амьена, у которого был готов слететь с губ ещё один комплимент, - это очень хорошо, что ты так считаешь, и я знаю многих людей, которые согласятся со мной.
-
Я вас прошу причислить и меня к когорте этих людей, - добавил художник, очарованный тем, что получил возможность воспользоваться случаем, чтобы подтвердить своё восхищение красотой мадемуазель Авроры.
-
Впрочем, - продолжил её отец, - я признаю, что не могу не восхититься этими головами, за которыми художники отправляются так далеко. Они красивы, клянусь, эти ваши жительницы Рима, со своей лимонного цвета кожей и запавшими глазами! И какие наряды! Лоскуты ткани, которые кухарка не осмелилась бы накинуть на себя даже в последние дни карнавала, на Марди Гра. Следовало бы запретить появляться в этих нелепых нарядах на людях.
-
Вы чересчур строги в отношении этих бедных девушек, - прошептал Амьен. - Мы должны делать своё дело и, чтобы позировать, им не нужно одеваться, как парижским модницам на гравюрах.
-
Хорошо! Я понимаю это. Нужен местный колорит. Я знаю, что это такое, хотя я всего лишь буржуа. Но если бы я был художником, я брался бы за дело иначе. У меня был бы специальный гардероб для сеансов, и когда я нуждался бы в какой-то Форнарине, я выбрал бы француженку, и мне потребовалось бы только замаскировать её под римлянку.
-
Но, мой отец, это было бы не совсем то же самое, - сказала мадемуазель Дюбуа. - Тип лица сильно отличается!
-
Оставь меня в покое с этим твоим типом. Красота есть красота, черт возьми!
Амьен опустил голову и ничего не сказал. Он соблюдал осторожность, беседуя с человеком, который произносил такие чудовищные пошлые нелепости, и начинал спрашивать себя, способен ли он вынести в будущем такого тестя, начисто лишённого художественного вкуса.
Но Аврора догадалась, о чем он думал, и одарила Поля таким взглядом, который заставил его забыть в одно мгновенье о мрачных мыслях в отношении месье Дюбуа. Он говорил о стольком, этот взгляд… он был нежен, он умолял, просил прощения за недостаток вкуса у её отца, который не походил на свою дочь.
-