Схватка продолжалась. Ботаник, совершив быстрый захват, повернулся, оказался верхом на Николае и принялся его душить. Этого я стерпеть не могла! Заметив неподалеку от себя большой еловый сук, я схватила его и бросилась к ним. Преступник что-то почувствовал, обернулся, ослабил хватку, и тут я от души ударила его тяжелой дубиной по голове. Иван Карлович обмяк и скатился с Николая.
Штабс-капитан вскочил на ноги, отобрал у негодяя пистолет и крикнул мне:
- Держи его, Полина, будем вязать! - и стал распутывать на груди концы башлыка.
Вдалеке послышался резкий свист. К нам изо всех сил бежали околоточный с плоской шашкой на боку и несколько обывателей. Я посмотрела на них и со спокойной душой упала в обморок.
Очнулась в санях, куда меня бережно уложил Николай. Надеюсь, что для меня и для всех в городе этот кошмар завершился.
Целую тебя, Юлечка.
До свидания.
Твоя Полина.
* * *
Протокол допроса Ивана Лямпе.
Следственная тюрьма N-ска.
- Ваше имя?
- Иван Карлович Лямпе.
- Вероисповедание?
- Лютеранин.
- Сословие?
- Дворянин.
- Ваш адрес?
- Большая Семеновская, дом купца Головищева.
- Чем занимаетесь?
- Учитель ботаники и географии в Институте благородных девиц.
- Вам знакомо имя Марко Дожибовского, римско-католического вероисповедания?
- Нет, неизвестно.
- А что вы скажете на это: "Разыскивается крестьянин Марко Дожибовский, сбежавший из монастыря святого Бонифация, что около Лодзи, и укравший дорогую церковную утварь?"
- Не знаю, о чем вы говорите.
- Вот его словесный портрет: рост два аршина и пяти вершков, телосложения худощавого, сутулится, руки длинные, кисти рук большие, ногти лопатками. Волосы светлые, на лбу залысины, глаза серые, нос прямой, губы тонкие.
- Эти приметы могут принадлежать кому угодно.
- А что вы скажете на это: "В 1888 году я, Мирослав Зараска, продал человеку по имени Марко украденный паспорт на имя Ивана Карловича Лямпе, лютеранина, уроженца Саратовской губернии"?
- Это подлог!
- Зачем же так? Официальный документ за печатью и подписью. Получили телеграфом из саратовского полицейского управления. Будете сознаваться или продолжите ваше нелепое упорство?
- Могу ли я надеяться на смягчение наказания?
- Это уж суд решит. Сейчас вам дадут перо и бумагу. Извольте все подробно описать!
- Я согласен.
- Допрос окончен. Распишитесь.
Подпись: с моих слов записано верно. Марко Дожибовский.
Допрашивал: следователь И. К. Кроликов.
* * *
Чистосердечное признание подследственного Марко Дожибовского, приложенное к протоколу допроса.
Зовут меня Марко, а фамилию я взял по названию чудотворной иконы Дожибовской Божьей Матери из монастыря святого Бонифация, что под Лодзью. Из монастыря я сбежал много лет назад, а за два года до моего прибытия в Россию, завербовался матросом на корабль "Святая Елизавета". Прошу простить мне мои ошибки в русском языке, так как я совсем недавно выучился писать по-русски.
Однажды в Кейптауне на наше судно поднялся исследователь и географ Владимир Гаврилович Авилов. Сначала я не отличал его от других пассажиров, но когда он вылечил меня от приступа эпилепсии, мне захотелось познакомиться с ним поближе. Я принес ему в подарок шахматы, выигранные в кейптаунском порту у матроса-англичанина в карты, и увидел на столе небольшую баночку. Авилов сказал, что в ней лекарство и достаточно одной крупинки, чтобы почувствовать себя лучше.
Я уже много лет страдаю падучей, и мне очень захотелось вылечиться от этой болезни навсегда. Когда я попросил географа дать мне немного лекарства, он отказал, объяснив тем, что не знает, как оно действует, и что он намеревается отдать вещество в географическое общество, чтобы там разобрались что к чему.
Как мне захотелось забрать себе это снадобье! Вот он - мой шанс! Вылечиться и продавать его по крупинке. Разбогатеть, купить дом, жениться, осесть где-нибудь и стать порядочным жителем.
Покинув "Святую Елизавету" я решил вызнать, что же это за вещество такое? Принимал его по крупинке, по две, и оказалось, что эпилепсия меня больше не посещала, прошел кашель, ревматические боли в суставах из-за постоянной сырости. И что самое главное - я стал сильнее, как мужчина! Неутомим и ненасытен. И я решил во чтобы-то ни стало найти Авилова: мне необходимо было узнать, где он достал это чудесное лекарство.
Но возникло затруднение: я не являлся гражданином Российской Империи, и поэтому не мог передвигаться по стране, не привлекая внимания. В одном из портов мне указали на человека, промышляющего изготовлением и продажей паспортов. Я купил у него настоящий паспорт на имя Ивана Карловича Лямпе, уроженца Саратовской губернии, лютеранина, неизвестно каким образом попавшего в руки этого торговца краденым. Мне тем более подходил этот паспорт, так как говорил я по-русски чисто, научился у Авилова, но с заметным акцентом. А с этими документами я становился немцем, которому позволительно с трудом говорить по-русски.
Не зная, где живет Авилов, я направился в Санкт-Петербург, в Императорское географическое общество, чтобы там разузнать его адрес - я помнил, что об этом обществе Авилов говори мне на корабле. Мне удалось выяснить, что Авилов был в географическом обществе на аудиенции у графа Кобринского и затем уехал в N-ск, на родину. Мне даже удалось увидеть того самого графа, но я не осмелился с ним заговорить.
Но судьба в который раз жестоко посмеялась надо мной. Я прибыл в N-cк в день похорон Авилова, и с его смертью во мне умерла надежда. Что делать? Географ-путешественник никогда не расскажет мне, где он был и откуда у него волшебный порошок.
На похоронах я стоял в толпе скорбящих и краем уха услышал сплетни о том, что граф прислал соболезнование, но сам не приехал. А Мария Игнатьевна очень надеялась. Я не знал, кто такая Мария Игнатьевна, но когда до меня донеслась фамилия "Кобринский", я понял, что мне послан с неба шанс. Как я его смогу использовать, я еще не знал, но со всей матросской ловкостью уцепился за него, словно обезьяна за грот-стень-штаг.
На следующий день я явился с визитом к Марии Игнатьевне и отрекомендовался географом и ботаником, только что из Санкт-Петербурга. Передал ей привет от графа Кобринского, сказал, что он помнит ее и лишь крайняя занятость делами мешает ему навестить старую приятельницу. И чтобы она не сомневалась, я описал ей его, так как видел мельком в Санкт-Петербурге.
Семидесятилетняя вдова раскраснелась, словно барышня, и предложила пообедать с ней. За обедом я рассказал, что вышел в отставку и решил подлечить здоровье, загубленное в путешествиях. Слышал, мол, что возле N-ска есть лечебные грязи, которые напрочь избавляют от ревматизма. Она засмеялась, сказала, что грязей никаких нет, а вот воздух здесь такой, что хоть ножом режь да ешь, особенно по весне, когда цветут яблоневые сады за городом. Я изъявил желание остаться, но посетовал - без места мне будет тяжело прожить, так как пенсион мне вышел небольшой, да и баден-баденовские воды изрядно опустошили мой карман.
Мария Игнатьевна пообещала мне поспешествовать и сдержала свое слово: она обратилась к своей подруге, Варваре фон Лутц, директрисе института, и та предоставила мне место учителя ботаники и географии, которое пустовало с прошлого лета. Когда же она спросила про документы, я ответил, что послал их почтой, они скоро будут, и заговорил с ней по-немецки. Она растаяла, и назавтра я приступил к своим обязанностям.
Моя жизнь превратилась в сущий кошмар. Так как я принимал снадобье, хоть по крупице в день, но ежедневно, дабы продолжить лечение, моя мужская сила требовала выхода. Вокруг сидели институтки, которые, входя в классную комнату, обязаны были снимать свои пелеринки, и сидеть с обнаженными шеей и плечами. Я понимал, что если прикоснусь хоть к одной из них, моя жизнь, карьера и то, ради чего я прибыл в этот город, пойдут прахом. Я, как мог, умерщвлял плоть, но все было бесполезно: нагие институтки, прикрытые лишь короткими фартучками, реяли в моих безумных снах. И я отправился в публичный дом мадам со шрамом. Там я попросил, чтобы девушка, которую я себе выберу, была одета в институтскую форму с фартуком и пелериной. Мадам странно посмотрела на меня одним глазом из-под вуали, но выполнила требуемое: к моему следующему посещению заведения одна из девиц, по имени Люба, была одета точь-в-точь, как мне нужно было.
Я понимал, что совершаю грех сластолюбия, ибо оно в помыслах больше, нежели в совершении оного, поэтому каждый раз, приходя к Любе, я молился, надеясь, что Господь вразумит меня. В ее комнате я зажигал благовонные свечи, чтобы она не чувствовала сильного запаха моего снадобья, исходившего от меня.
Расходы на веселый дом были столь большими, что мне срочно понадобилось искать источник новых доходов. Однажды Ксения Блох, мадам со шрамом, разоткровенничалась со мной и сказала, что ей известен еще один человек в этом городе, который любит предаваться таким же любовным утехам, что и я. И что она сама, когда была институткой, проводила с ним время. Я полюбопытствовал, кто же это может быть, и она рассказала мне о Григории Сергеевиче Ефиманове, попечителе института благородных девиц. "Quod licet Jovi…" - вспомнил я любимое изречение моего коллеги, учителя латыни.
Больших трудов мне стоило уговорить Ксению устроить мне свидание с попечителем. Она не хотела, но потом все-таки поддалась моему напору. Мы встретились в двенадцатом нумере гостиницы "Провансаль". Ефиманов был сух и чопорен, но я был уверен, что вся его надменность мгновенно слетит с него, стоит ему узнать о моем предложении.
- Вы хотели со мной конфиденциально встретиться? - спросил попечитель. - Насколько я припоминаю, вы новый учитель рисования?
- Ботаники и географии, ваше превосходительство, Иван Карлович Лямпе, - почтительно ответил я. - В младших классах я преподаю географию, а в старших - ботанику.
- Это все равно, - бросил он. - Рассказывайте, зачем вам понадобилось меня видеть?
- Боюсь, ваше превосходительство, что скоро вы захотите меня видеть почаще, так как у меня есть к вам очень интересное предложение, - сказал я и достал из кармана изящные пакетики, в которые было упаковано снадобье.
- Что это, кокаин? - брезгливо наморщил нос попечитель. - Уберите немедленно! Какая наглость! Вы, милостивый государь, человек sans foi ni loi! Я немедленно подам прошение о вашем увольнении из института. Мне не нужны развратники в учебном заведении!
- Что вы! Это не кокаин. Совсем наоборот! Не знаю, известно ли вам, ваше превосходительство, я много лет послужил отечеству на географическом поприще. Долгие годы я ходил в экспедиции с покойным колежским асессором Авиловым…
- Вы надоели мне своими побасенками, месье Лямпе, - раздраженно оборвал он меня.
- Прошу только одну минуту, ваше превосходительство, я не задержу вас.
- Вы испытываете мое терпение!
- И вот однажды в джунглях мы увидели чудное дерево, - продолжал я, не обращая внимания на его окрики, так как знал, что все равно победа останется за мной. - Его листья были величиной со сковороду, а на верхушке распустился огромный алый цветок! И аромат вокруг был, как у юной девушки, когда она только просыпается.
- Что за чушь вы порете? Êtes-vous indispose?
- А вы сами понюхайте, увидите, - я вытряхнул крупинки на листок белой бумаги, и протянул попечителю.
- Довольно! - он отвел мою руку в сторону. - Я не желаю вас больше слушать! Убирайтесь вон отсюда, сумасшедший! Завтра же подниму вопрос о вашем увольнении.
- Ваше превосходительство, - я поспешил привести последний довод, - если вы примете хотя бы одну крупинку и запьете ее половиной стакана воды, ни одна девушка не сможет устоять перед вами. Она будет поражена вашей мужской мощью и не променяет вас ни на одного зеленого вертопраха! Вот смотрите, я глотаю, и никакого вреда, одна польза. Вы не подумайте, я не хочу вас отравить, наоборот, я испытываю к вам безграничное почтение!
Попечитель заколебался. Мои слова затронули некую болезненную часть его души. Он протянул руку, взял пакетик, высыпал на руку крупинки и пробурчал: "Что ж мало так?". Потом ссыпал их в рот, налил из графина воды и залпом выпил. Потом посмотрел на меня и спросил:
- И что? Я ничего не чувствую.
Кланяясь и пятясь, я спиной пошел к двери, открыл ее и за руку втащил в комнату Любу, одетую институткой.
- Я оставлю вас, ваше превосходительство.
Дело было сделано. Через два дня попечитель приехал в Институт благородных девиц с внеочередным осмотром и в конце своего визита пригласил меня в кабинет.
- Сколько вы хотите за ваш препарат? - спросил он и, когда я ответил, заплатил, не торгуясь. С тех пор у меня были деньги, а у Григория Сергеевича мужская сила и непоколебимое чувство уверенности в себе. Первая половина дела - добыча денег - была сделана. Теперь надо было подумать о том, как пополнить запасы порошка. Я не верил, что у вдовы географа ничего не осталось - ни один человек не откажется от такого сокровища. Мне надо было подружиться с Авиловой и разузнать как можно больше о путешествии ее мужа. Я продолжал навещать Марию Игнатьевну, и однажды она рассказала мне о том, что граф Кобринский предложил ее племяннице издать книгу путешествий ее мужа и что для книги необходим некий дневник, который глупая Полина прячет, никому не дает его почитать и тем самым, на корню рубит задумку графа об издании книги.
И тут я понял - вот она, удача! Сама просится в руки. Ведь Авилов писал именно этот дневник, когда возвращался домой из Кейптауна - я сам видел. Наверняка он занес туда координаты места, где нашел это чудесное вещество. А вдова не хочет отдавать сокровище графу, дабы не выдать тайну места.
Мне захотелось немедленно найти и забрать себе дневник, но я не знал, где точно искать - в доме вдовы Авилова или в доме ее отца, адвоката по уголовным делам Лазаря Петровича. Я навещал Марию Игнатьевну, но глупая старуха говорила только о графе Кобринском, а о Полине даже не упоминала. Нельзя было привлекать к себе внимание, не зная точно месторасположение дневника.
Однажды Ефиманов внезапно вызвал меня к себе: мы встречались раз в месяц для пополнения его запасов, а тут не прошло и недели, как он послал за мной и приказал явиться в гостиницу "Провансаль". Было это перед Рождеством.
- Я давно хотел вас спросить, Иван Карлович, почему вы до сих пор не предоставили попечительскому совету ваши рекомендательные письма. Вы допущены до преподавания временно, до получения нами ваших документов, а их все нет.
- Не могу знать, ваше превосходительство, - ответил я. - Может, затерялись где-то? Почта плохо работает.
- Почта работает как надо, а ваших документов нет, - он сделал паузу, нахмурился и добавил: - и не будет. Нет у вас никаких документов. Я сделал запрос в Саратов, в отдел образования. Никакого Ивана Карловича Лямпе не существует. Нет такого учителя. И никогда не было. Что скажете, милейший?
- Это фатальная ошибка! - воскликнул я. - Я предоставлю все документы, дайте только время!
- Три дня. Я даю вам три дня. Скоро рождественский бал у институток, я буду там присутствовать. Перед уходом я зайду в классную комнату, ближайшую к выходу из института - там преподаются естествознание и ботаника, вы должны знать лучше меня. Принесете документы. Не принесете - отдадите мне весь ваш запас этого лекарственного средства, и тогда я, может быть, буду к вам снисходительнее. Идите! - он указал мне на дверь.
Меня охватила невероятная злость! Этот грязный старикашка, растлитель невинных девушек, осмеливался грозить мне только потому, что не хотел платить денег. Отдать ему все, что у меня было! Никогда!
Всю ночь я метался по комнате, как загнанный зверь, а наутро решил убить попечителя. Я принес в класс большой булыжник и спрятал его в минералогической коллекции среди других камней. Никто не обратит внимание на появившийся вдруг лишний камень.
Наступил день бала. Я нервничал, но старался держать себя в руках - шутил с учителями, раскланивался с классными дамами и родителями учениц, расшаркался с Maman - мадам фон Лутц. Все шло так, как должно было идти.
Когда попечитель сказал на прощанье: "Не надо меня провожать, я знаю дорогу", я выскользнул из бального зала и поспешил в ту классную комнату, где была назначена наша встреча. Мне не повезло. В комнату вбежала девушка, мадемуазель Губина, в классе которой я преподавал географию. Она отодвинула пюпитр и стала что-то искать в парте. Я спрятался за дверь. Вошел попечитель, и, увидев наклоненную девушку, подошел сзади и стал хватать ее за ягодицы. Впервые мне удалось увидеть его настоящее обличие. Губина взмолилась, стала просить оставить ее, а он стал ей указывать на ее плохое поведение. Они говорили о каких-то фигурках, а я все стоял не дыша за дверью. И вдруг девушка оттолкнула его, он пошатнулся, но удержался на ногах, а она опрометью бросилась бежать бегом из класса.
Я вышел из-за двери, Ефиманов даже не смутился.
- Где вы ходите? Принесли?
- А что бы вам больше хотелось? - спросил я. - Бумаг или снадобья?
В его глазах загорелся алчный огонек:
- Не морочьте мне голову, давайте или то, или другое, иначе завтра же вылетите из института!
Не глядя, я схватил с полки камень и с размаху опустил его на голову попечителя. Она треснула, как спелый арбуз. Попечитель упал, я наклонился над ним, и тут мадемуазель Губина снова вбежала в класс. Мне еле удалось спрятаться под парту. Там я нашел фигурку ферзя из шахмат, которые я сам подарил Авилову! Я не знал, что девушка имеет отношение к семье, к которой я проявляю превеликий интерес. Тем временем мадемуазель Губина наклонилась над телом и, поняв, что попечитель мертв, собралась закричать, но я вылез из-под парты, зажал ей ладонью рот и глаза и приказал молчать. Мне не хотелось убивать такую славную девушку, и я быстро убежал, пока она, по моему приказанию, лежала, уткнувшись носом в мундир попечителя.
Мне удалось незамеченным выбраться в сад. Там я обтер снегом камень и закинул его далеко в сугроб, а после, вместе с другим учителем, будто после прогулки, прошел по заснеженной тропинке и вошел в зал.
Несколько дней я ждал, что за мной придут. Меня мучила бессонница, не помогали ни капли, ни мой порошок. Я был взвинчен и боялся любого шороха. И я решил пойти к мадам Блох, рассеяться, так как моя возбужденность требовала выхода.
Но перед самым домом я услышал шум, крики. С парадного крыльца выскочили двое - штабс-капитан, с ним какой-то юнец, и побежали по улице что есть мочи. Пока за ними гнались, я неслышно зашел в заведение и направился прямо в комнату к Ксении Блох, мадам со шрамом.
Она вошла в комнату, взбешенная и раскрасневшаяся. И с порога начала рассказывать, как приходили ищейки вынюхивать, а потом направились к Любе.