- Я, собственно, не о нем пришла поговорить, тетушка.
- Так говори, зачем пришла?
Я оглянулась. Груша несла чай, из двери выглядывал Прошка - не нужно ль барыне чего.
- Мне бы хотелось наедине поговорить, по деликатному вопросу, ma tante, - горничная тут же навострила уши, но я перешла на французский язык.
- Ну что ж, рассказывай, - ответила она мне также по-французски. Внимательно посмотрев на нее, я поняла, что тетя сильно больна и не оправилась от недавнего потрясения. Лицо Марии Игнатьевны было бледное, с землистым оттенком, руки подрагивали, а опухшие ноги она со стоном облегчения вынула из выходных туфель.
- Мария Игнатьевна, за что вы задушили графа?
Она даже не удивилась вопросу. Помолчав, она посмотрела на меня, будто взвешивая - отвечать или нет, и сказала:
- Из-за тебя, ma petite, а еще из-за того, что был он редкостным мерзавцем! Сломал мне всю жизнь… Убила его, вот теперь замаливаю грех. Недолго мне осталось, чувствую.
- Почему из-за меня, тетушка? Я-то с какого боку тут? На вашего графа и не смотрела даже.
- Зато он смотрел! Я помню этот взгляд. Лет сорок тому назад он на меня так смотрел. А теперь я - старуха, бездетная, сучок засохший на древе, а он - кум королю! Он разве выглядел на свои шестьдесят шесть лет?
- Он уже никак не выглядит, - тихо напомнила я ей.
- Хорошо, Полина, я расскажу тебе все, как было, - сказала мне тетушка.
Вот ее рассказ:
Граф Кобринский был исчадием ада, прости меня, Господи, что так говорю о покойнике. Я была чуть старше него, на четыре года, красавица, княжна Беклемишева. Беклемишевы род свой ведут от ордынских ханов. Вот и у меня все было: волосы - воронье крыло, разрез глаз, губы… Эх, да что говорить! За мной какие только кавалеры не ухаживали, фамилий знатных, богатых. Сам батюшка-царь Николай посмотрел на меня как-то на балу и спросил: "Кто эта прелестная черкешенка?"
Викентий влюбился в меня без оглядки. Смешной был - худенький, высокого росту, что твой журавель - а гордыни немерянной. Учился в университете, науку грыз, и к нам в гости иногда захаживал. Мне знаки внимания оказывал: то цветы принесет, то стихи напишет. А мне все постарше нравились, лет по тридцати. Что против них Викеша?
Как-то мои родители, князь и княгиня Беклемишевы, уехали в Италию, у Maman была слабая грудь, и они надеялись, что в Италии ей будет легче. Меня оставили на попечение компаньонок - лет мне было тогда поменьше чем тебе сейчас, двадцать четыре, замужем я еще не была - нравом отличалась строптивым, никакие женихи мне не нравились, а те, что нравились, почему-то не предлагали руку и сердце. Может быть, из-за этого моя мать так сильно заболела.
А Викентий стал чаще ко мне приходить, уединялись мы с ним, пока в один прекрасный день я не поняла, что нахожусь в тягости. Я рассказала Кобринскому об этом, а он встал на дыбы: "Мне двадцать один год, а тебе двадцать четыре, на Пасху двадцать пять исполнится - ты старше меня! Я не хотел этого ребенка! Меня ждет карьера, я не могу сейчас жениться! И не соблазняй меня ни телом, ни состоянием - у меня своих денег достаточно, а ты, когда я в возраст войду, уже старухой станешь!"
Наговорил он мне таких обидных слов, что я всю ночь проплакала, а утром позвала горничную Марьяну, свою молочную сестру - ее мать выкормила нас обеих, и рассказала ей о своей беде. Она и нашла бабку-повитуху, которая освободила меня от плода. Я долго болела, а когда пришла в себя, Викентия уже не было - он перестал навещать меня.
Родители вернулись из Италии, увидели, как я плохо выгляжу, наказали нескольких крепостных слуг, кормивших и ухаживающих за мной, и стали подыскивать мне жениха. Мне было все равно. Посватался ко мне коллежский советник Иван Сергеевич Рамзин, пятидесяти лет отроду. Наше поместье после приезда родителей оказалось в полнейшем расстройстве, и мне ничего не оставалось делать, как согласиться выйти за обеспеченного Рамзина. Он был толст, пузат и лыс, но добр душой. Детей мы с ним так и не прижили, и думаю, что в том моя вина - после вытравливания плода я уже не могла забеременеть.
А Викентий вновь появился в моей жизни. Муж любил только играть в карты и поспать после обеда, а мне нравилась светская жизнь. Я любила балы, танцы, прогулки верхом. Викентий сопровождал меня, когда не уезжал в свои географические путешествия. Все было прекрасно! А однажды мой муж пришел ночью ко мне в спальню (мы давно уже спали раздельно) и сказал мне: "Недавно получил я чин статского советника, мадам, но этот чин ничто по сравнению с "почетным" чином рогоносца, который я ношу вот уже много лет! Мне надоело это! Я только ждал чина, чтобы прекратить сие безобразие, а теперь мы собираемся и уезжаем ко мне на родину, в N-ск…"
Мне стало дурно. Как это так, я, коренная петербурженка, воспитанница Смольного института благородных девиц, оставлю все и поеду в какой-то N-ск, о котором я слыхом не слыхивала! У меня тут же случилась истерика, но мой мягкий увалень-муж был непреклонен. Через месяц я уже тряслась в карете по направлению к N-ску.
Через много лет, уже после смерти мужа, я узнала такую историю: муж пришел к Кобринскому и потребовал от него прекратить со мной сношения. Кобринский расхохотался ему в лицо и заявил, что это я вешаюсь ему на шею, что я ему надоела, и он был бы рад сам от меня избавиться. Он лгал от первого до последнего слова. Муж сказал ему, что жаждет покинуть Санкт-Петербург и уехать на родину, но ему обещан чин, и пока он его не получит, не уедет из столицы. Кобринский спросил мужа, дает ли тот слово дворянина, что по присвоении чина он покинет столицу? Муж подтвердил, а через два месяца получил чин не без помощи графа.
Моя ханская кровь требовала мести, но я не знала, как ее осуществить. Постепенно я занялась домом, поместьем, крепостными - все требовало присмотра. Я выгнала жулика-управляющего, а на его место взяла порядочного человека. У меня не было свободной минуты, а муж так и лежал на диване с трубкой во рту. И умер во сне - он давно уже не имел ко мне никакого отношения.
Я жила тихо, ездила на богомолье, присматривала за тобой, Полина - другой семьи у меня не было, и думала, что состарюсь в тишине и спокойствии.
Прошло много лет, о графе Кобринском до меня доносились лишь отрывочные слухи. И однажды я получила от него короткое письмецо: ничего особенного, жива ли, здорова ли, есть ли дети? Будто он не знал, что я по его милости не могла иметь детей! Моя ненависть вспыхнула с новой силой, но я старая и поэтому смогла обуздать свои чувства. Вступив в переписку с графом, я жаждала только одного, чтобы он приехал ко мне и я высказала бы ему все! Как он погубил мою жизнь своим себялюбием, как оставил меня бесплодной смоковницей, как из-за него я вышла замуж за нелюбимого. Да и чин бы припомнила, которым не наградили, а унизили моего ни в чем не виноватого супруга Ивана Сергеевича.
Он приехал ко мне, молодой и бодрый, а я превратилась за эти годы в совершеннейшую развалину. В свои шестьдесят шесть он выглядел от силы на пятьдесят пять лет и после ужина, увидев тебя впервые, Полина, сказал, что подумает, а не жениться ли ему? Он пренебрег мной и желает теперь мою внучатую племянницу! Не бывать этого!
В сумерки я вошла к нему в комнату - он сидел и перелистывал дневник твоего мужа, Полина.
- А, это ты? - сказал он недовольно, так как мой приход отрывал его от чтения. - Занятная штука этот дневник. Найду то, что здесь запрятано и женюсь на вдове Авилова. А это будет ее приданым.
- А как же книга? - спросила я. - Ты же собирался издать книгу!
- Я еще не сошел с ума, - он рассмеялся дребезжащим смехом. - Показать всем, что где-то спрятано сокровище? Нет уж, лучше я сам его найду! А экспедицию оформлю за счет географического общества.
- Но Полина надеялась… И для этого я вызвала тебя, а она отдала единственную память о муже.
- Ничего, графиней будет. Ребенка мне родит, не тебе чета.
Последние слова были каплей, переполнившей чашу терпения. Я зашла за кровать, аккуратно сняла шнурок с колокольчика для вызова слуг (он едва звякнул) и затянула его у негодяя на шее.
Хрипел он недолго. В глазах застыла мука и безмерное удивление. Даже в предсмертный миг он остался верен себе - брюки встали колом, и на них расплылось мокрое пятно.
Открыв дверь, я незамеченной вышла из гостевой комнаты и прошла к себе. На меня снизошел покой, я ничего не боялась и двигалась, как лунатичка. В спальне упала на кровать и заснула. Спала около двух часов, а потом поднялась и решила проверить, нашли графа или нет. В доме было тихо. Я позвала Грушу, а когда та поднималась по лестницу, отворила дверь комнаты графа, увидела его обезображенное лицо и, нисколько не притворяясь, упала в обморок.
Вот так все и произошло.
Мы немного помолчали. Потом я встала и сказала ей так:
- Бог вам судья, тетушка. Никому я говорить ничего не буду, вижу, вы себя сами казните. Прощайте.
И вышла из ее дома.
Вот такие у нас скелеты в шкафу, как любила повторять наша мисс Томпсон, учительница английского. Знаю только одно - тому преступнику не поможет признание тетушки. Его все равно повесят - не за четыре убийства, так за три. А мое дело - сторона.
Вот и все, Юленька.
Пиши мне.
Твоя подруга Полина.
P.S. Забыла упомянуть. Егорову отвезли в больницу для душевнобольных. У нее, после того, как она оклеветала себя и призналась в убийстве попечителя, резко помутился разум, и после буйного припадка в институте мадам фон Лутц вызвала карету скорой помощи и ее увезли. Оказалось, она видела, как преступник убивал попечителя, но она не могла поверить своим глазам, что убивал учитель. В голове у нее все смешалось, поэтому она обвинила себя и рассказала про камень из геологической коллекции. Кроликов потом, в беседе с нами все удивлялся, откуда ей так точно известно об орудии преступления? Значит, она и убила! Если бы ее не увезли в больницу, он бы продолжал сомневаться. А если бы она не была больной, то других смертей могло бы и не быть…
Целую.
Полина.
* * *
Штабс-капитан Николай Сомов - поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Красновскому, Москва.
Алеша, вот и настал тот день!
Я решил сделать мадам Авиловой, моей несравненной Полине, предложение. Не помню, когда я последний раз так фиксатуарил усы и выдергивал волоски из носа. Надел свежую рубашку, денщик так славно начистил сапоги, что в них небо отражалось, и отправился к Полине.
Прихожу, а Полины нет - она у отца. Я галопом туда. Полина с отцом, Настей и Урсусом сидели за столом и о чем-то ожесточенно спорили.
- Николай Львович! - обрадовалась она. - Садитесь с нами. Мы чаевничаем. Будете?
Мне от страха требовалось чего-то покрепче, но я сдержался и только кивнул. Полина налила мне чаю, положила в розетку варенья и попросила:
- Рассудите нас, мы тут спорим.
- А в чем суть спора? - спросил я и неожиданно громко отхлебнул чаю. Кажется, не заметили.
- Я говорю, что Владимир зашифровал название острова в дневнике, а papa смеется, говорит, что я в детстве господ Фенимора Купера и Вальтера Скотта начиталась, вот и придумываю разную чепуху.
- Полинька, - усмехнулся Лазарь Петрович, - так Владимир сам не знал, где этот остров находится. Он же писал об этом.
- Он боялся, что дневник мизераблям разным в руки попадет и тайну раскроет тот, кому она не предназначена. Тебя разве не убедили последние события?
- Убедили в том, что людские заблуждения распространены и заразны. Как вы считаете, штабс-капитан?
Этот вопрос был столь неожиданным, что я поперхнулся чаем. Урсус сильно стукнул меня кулаком по спине, да так, что я чуть не уткнулся носом в свое расплывчатое изображение в самоваре. Если я скажу, что это глупости, то навлеку на себя гнев Полины, а если наоборот… Но я же согласен с Лазарем Петровичем!
- Мм… Мне кажется, надо еще раз прочитать внимательно дневник, - я ухитрился никого не обидеть.
- Настя, начни, пожалуйста, с того места, как Владимир попал на остров.
Девушка читала с выражением. И хотя мне уже удалось послушать, все равно я получал удовольствие, сидя рядом с Полиной при свете мерцающей лампы и держа в руках ее узкую кисть.
Вдруг Урсус остановил Настю:
- Деточка, - попросил он, - почитай снова с этой страницы.
И Настя прочитала: "Долго не отвечал Небесный Отец, но однажды выпил он веселящего напитка, собранного на висках возбужденного слона и пахнущего мускусом. Смешал его с вином и медом. Возжелал он Мать-Богиню, но не мог придти к ней, так как нельзя ему спускаться вниз, на землю, и уронил с неба свое сверкающее семя, не имеющее себе равных. Приняла Мать Богиня семя Небесного Отца в себя и удовлетворила бушующую страсть. И сидела она на этом семени как несушка на яйцах, и нагрела его своим телом. Загорелась земля, загорелась вода, и поднялась из воды земля, и насыпала остров в двух днях плавания от того места, где мы терпели мучения. И стало наше племя жить там, возделывать землю и добывать плоды и коренья и забыло то место, откуда мы прибыли, так как не хотело, чтобы кто-нибудь пришел нашим путем".
- Подожди, не читай дальше. Полина, дай мне листок бумаги и перо, - Урсус стал набрасывать какие-то закорючки, причем писал их справа налево, размазывал рукой чернила по бумаге, но продолжал далее. - Нет, не то! - он отбросил листок и взял чистый.
На листке были странные загогулины, из которых я смог разобрать только букву, похожую на русскую "Ш", и все.
- Что это, Лев Евгеньевич? - спросила Полина.
- Древнееврейский. Не мешай, деточка, - другой листок тоже полетел в нашу сторону. На нем было написано по-древнегречески, я разобрал.
- Следующий будет на латыни, - шепнул я Полине на ухо. - Представляешь, ходят аборигены по острову и восклицают: "Vanitas vanitatum et omnia vanitas" - Суета сует и всяческая суета. А в носу золотое кольцо.
- Прекратите паясничать, штабс-капитан! - она посмотрела на меня столь строго, что я ощутил себя провинившимся гимназистом-приготовишкой.
- Кажется, начинает что-то вырисовываться, - прогудел Урсус. - Не буду кричать "Эврика!" ибо недостоин великих, но я, действительно, нашел!
Учитель латыни показал нам листок, на котором в столбик были записаны слова на непонятном языке.
- Санскрит! - выдохнула Настя.
- Верно, откуда ты знаешь? - удивился он.
- Вы же сами говорили, что немного знаете, и еще я мадам Блаватскую читала - у нее в книге такие же значки попадаются.
- Блаватскую?.. - хмыкнул Урсус и глянул на Лазаря Петровича, но тот только развел руками. - Ну, давайте считать, что на этот раз мадам Блаватская нам помогла.
- А что там написано на санскрите? - спросил я. - Координаты острова?
- Нет, - засмеялся учитель. - До этого туземцы еще не додумались. Но эти "виски возбужденного слона" не давали мне покоя. Что за глупость? А потом я вспомнил - есть такое понятие в санскрите и обозначается оно одним словом, - он начертал несколько знаков.
Мы все приподнялись с мест и склонились над бумажкой так, что я лоб об лоб стукнулся с Лазарем Петровичем.
- И что это значит? - спросил адвокат?
- То и значит, - пояснил Урсус, - "виски возбужденного слона". А на санскрите - "мада".
- А для чего нам эта "мада"? - Я был несколько разочарован "открытием" полиглота.
- Нужна, нужна, не беспокойтесь, - успокоил он меня. - Эта "мада" встречается в тексте легенды несколько раз. Потому что слово переводится и как "мускус", которое стоит рядом со "слоном", и как "вино", и как "мед" - очень емкое слово!
Лев Евгеньевич ткнул пальцем в листок, а потом еще и еще.
- Оно повторяется несколько раз! - воскликнула Настя.
Я тоже, состроив понимающую физиономию, вперил взгляд в каракули, но ничего, кроме странных завитушек, не нашел. Кракозябры какие-то! И как это люди что-то в этом понимают? А Урсус еще и наслаждается! А у самого вицмундир до дыр протерт.
Мне очень хотелось остаться с Полиной наедине. Ведь я пришел делать предложение. Не каждый день в дом к вдове приходят по этому поводу, да еще такие мужчины, как я. Поэтому я был раздражен не на шутку. Полина даже не обратила внимания на мой ослепительный вид.
А Урсус тем временем продолжал:
- Я еще попытался выловить повторяющиеся слова и слоги. И вот, что я нашел: глаголы "удовлетворила" и "сидела на яйцах" переводятся как "ас". Отложим это словечко в сторону и покопаемся дальше. Вот тоже неплохая парочка: "не мог идти" и "не имеющий себе равных" переводятся как "ага". Что еще можно отсюда вычислить? Вот: "насыпать", "возделывать", "добывать" на санскрите - "кар". Все! Больше нет в этой легенде повторяющихся слов.
Он разорвал листок на четыре части, написал на каждом слово русскими буквами и положил около лампы на середину стола. Полина схватила бумажки и стала их тасовать:
- Сделаем так, - сказала она, - "мада", "ас", "ага", "кар". Мадагаскар! Смотрите! Это же Мадагаскар!
- Неужели так просто? - Настя засмеялась и захлопала в ладоши. - Лев Евгеньевич, вы такой умный! Как вы догадались, что надо переводить именно с санскрита?
- Не сразу, душа моя, не сразу… Вы же видели, я и древнееврейский пробовал, и греческий. Но когда вспомнил, что вашего мужа, Аполлинария Лазаревна, туземцы называли "Амрта", а это известное слово - на санскрите оно обозначает "молоко, млечный сок, молоки, молочный", то я понял, что легенду переводить надо на санскрит. Ну а потом удивился избыточности текста.
- А что это такое? - спросил я.
- Обычно из фольклорного произведения невозможно слова выкинуть, чтобы не нарушить общую канву, а тут многократные повторения. Такого не бывает, если этот прием не является основой - как в частушках, например. Но здесь легенда, информативная и, в тоже время, достаточно завуалированная. Я попробовал выписать повторяющиеся слова. И вот, что вышло.
- Замечательно вышло! - Полина вся раскраснелась от счастья и радости. - Только одного не пойму: почему санскрит оказался на Мадагаскаре? Ведь оттуда до индийского полуострова ох как далеко!
- Вот поедешь на Мадагаскар, сама и узнаешь, - засмеялся Урсус. - А я только переводчик, я не могу загадки переселения народов разгадывать.
А Лазарь Петрович молчал и лишь попыхивал трубкой. Наконец он вытащил трубку изо рта и спросил:
- И что ты собираешься делать с этим открытием, дочка?
- Как что? - удивилась она. - Издать книгу, увековечить память мужа моего.