Ректор коллегии недавно вызывал к себе всех преподавателей, объяснил Дюран. И вот по какому поводу. Закрытая школа имеет, сказал ректор, свой тон, свои традиции, и, создав высоконравственный тон между воспитанниками, можно преобразовать эти традиции в орудие управления. Если между воспитанниками будет считаться за стыд обмануть, за низость - злоупотребить доверием, тогда дисциплина может быть предоставлена тем воспитанникам, кои в глазах сверстников достойны такого положения. Такая школьная аристократия, управляя по праву, будет уважать себя, товарищей, воспитателей, и честь заведения в её руках будет несокрушима. Вот что сказал ректор. От него, Дюрана, требуют, чтобы он выбрал таких воспитанников в своём классе. Что Эмиль посоветует? Кто лучший? Кому можно доверить управление классом в его отсутствие?
Эмиль задумался. Потом начал рассуждать вслух. Себя он выдвигать не хотел. Его просто не будут слушать.
- А что ты скажешь о де Моро? Он тебе нравится?
Эмиль улыбнулся.
- Да, Ворон сильный и такой смелый! К тому же он очень честный, никогда ничего не возьмёт чужого, ненавидит воровство…
- А может, как ты полагаешь, лучше рекомендовать Филиппа? Или Потье? Я не думаю, что подойдёт Мишель Дюпон - он слишком ленив, чтобы управлять. Как ты думаешь?
Эмиль снова улыбнулся.
- Да, его утомляет все, что дальше кухни, бильярда и матраса - он сам так сказал. Но он добрый.
- Ну, а Филипп - он может руководить?
- Д'Этранж? Да, наверное. Он ведь такой знатный! Кому и руководить, как не ему?
- А Потье?
Котёнок улыбнулся.
- Отец Жан говорил, что он не доверил бы этому шуту гороховому даже вязать метлы. Но это шутки, конечно. Гастон такой умный, столько всего знает, иногда он подменял отца Жана и вполне справлялся.
- А де Венсан? - лицо Дюрана ничего не выражало, хотя он задавал именно тот вопрос, ради которого и затеял этот разговор.
Эмиль выпрямился и набрал в легкие воздух. Лицо его окаменело.
- Мне кажется, лучше всех подойдёт Дамьен де Моро. Или д'Этранж, - проговорил он наконец. - У них родители - известные люди, они хорошего происхождения, хорошо учатся, их уважают.
Дюран согласился, но потом вспомнил: "Но ведь и де Венсан происхождения знатного…"
Эмиль не спорил с этим, но мнения не переменил, выразив его ещё тверже, чем раньше.
- Гораздо больше подойдут Дамьен или Филипп. Или Потье.
Дюран прекратил разговор, видя, что Эмиль не хочет говорить о Лоране, после чего отвёл малыша в столовую, проследил, чтобы его накормили, подчеркнув, что кто плохо ест - у того плохо растут мускулы, затем зашёл в кабинет греческого к отцу Горацию - доложить о провале. Де Шалон в задумчивости почесал кончик носа.
Лоран де Венсан стал подлинным вызовом отцам-иезуитам.
Глава 4. Истерики и артисты
В этой главе из обрывочных фраз отцам-иезуитам удается понять, что истеричность может порой скрывать актерское дарование, а за кривляньем - таиться светлый ум.
Бог весть как, но товарищу Дюрана и де Шалона, отцу Аврелию Сильвани, удалось заставить своих питомцев не только забыть о его внешности, но спустя две недели признать, что лучшего педагога нет на свете. Как им повезло! Он был самым умным, самым смелым, самым… красивым. Слыша на переменах восторженные отзывы Франсуа де Миреля, с которым он был знаком и часто скрещивал рапиры, Дамьен де Моро не знал, что и подумать. Его педагог соседнего класса просто пугал сумрачным взглядом тёмных глаз, Сильвани казался ему ужасным колдуном из мрачного старого замка.
Но однажды Дамьен и отец Гораций пришли на корт и тут столкнулись с учениками соседнего класса, слушавших отца Аврелия, рассказывавшего своим мальчикам, что средние века фехтование считалось одной из "семи благородных страстей" рыцаря.
- На старых гравюрах встречаются изображения индивидуального обучения фехтованию. Оно велось на боевом оружии, но постепенно появились облегченные и безопасные образцы тренировочного. В середине XVI века центром фехтования стала Италия. В 1610 году там появилась рукоятка для рапиры с поперечником, которая и сегодня называется итальянской. Несколько позже развилась французская школа классического фехтования, и в 1633 году Беннар Ренне описал ее боевую стойку, передвижения, выпад и вольты, соединения и переводы.
Гораций и Дамьен приблизились и стали внимательно слушать итальянца.
- В конце XVII века французы изобрели "фиоретти", рапиру с защитным острием в виде бутона цветка - мушки. Одновременно возникает расхождение между французской и итальянской школами. Французы отказались от рубящих ударов, разработали тактику боя и создали ряд учебных пособий. Французская школа стала популярной. Однако, несмотря на прогрессивность, в ней - ряд недочётов. Так, она рекомендует боевую стойку с отклонением туловища назад и перенесением тяжести тела на левую ногу, прямое положение туловища на выпаде, взмах кисти вооруженной руки для смягчения силы укола. Итальянская школа фехтования этих недостатков не имеет. Вы не согласны, отец Гораций?
Гораций де Шалон в изумлении почесал за ухом и развёл руками. Он, конечно, француз, но у него были два учителя фехтования, объяснил он, испанец Рибейра и немец Конрад Пфальц, но последний как будто учился во Франции, хотя… он кажется, был членом немецкого братства святого Марка.
- А покажите эту разницу школ, отец Аврелий, - попросил Франсуа де Мирель, смотревший на педагога как на божество.
Отцы-иезуиты переглянулись.
До этого отец Аврелий избегал Горация с Даниэлем, впрочем, не только и не столько их, сколько всех коллег, всё время отдавал детям, а ночами уединялся в своей комнате. Порой, как было замечено надзирателем отцом Джулианом, Сильвани исчезал из коллегии, но сведения эти, переданные ректору, никакого впечатления на последнего не произвели. Отец де Кандаль заметил лишь, что он осведомлён о делах отца Сильвани и не считает нужным вмешиваться. При этом было отмечено, что возвращается в коллегию отец Аврелий ещё более мрачным, нежели был, покидая её.
И по-прежнему избегал любого общества.
Но теперь ситуация была для него безвыходной - повода отказаться не было. Отец Аврелий пожал плечами и сказал, что, если отец Гораций не против… "Правда, сам он не уверен, что воплощает итальянскую манеру фехтования в чистом виде". Отец Гораций заметил, что и он фехтует не очень-то по-французски…
Отцы скрестили шпаги. После обмена первыми штоссами Гораций, который и раньше не склонен был недооценивать противника, восхитился им в полной мере. Они были абсолютно равны и в силе, и в ловкости. При этом Гораций разгадывал хитрости отца Аврелия, концентрируясь на шпаге соперника и стараясь отключиться от лекции, которую тот методично продолжал читать своим питомцам.
- Подвижность кисти руки - необходимое условие фехтования. При защитах надо стараться заставить шпагу противника лечь в положение терца. Ударов во французской школе больше, чем в итальянской, и они делятся на простые и сложные. К первым принадлежат фланконада, это боковое нападение под руку противника. Сложные удары состоят в обманах, сиречь, в демонстрации намерения нанести один удар и нанесении другого, например, поворот направо и удар вперед, батман - удар по шпаге и укол вслед. Чтобы вывести шпагу противника из линии прямого удара, делается прием ангаже, состоящий в переносе своего клинка под клинком противника и приложении своей сильной части шпаги к его слабой. Для нанесения прямого удара делается дегаже - перенос своего клинка на другую сторону клинка противника и затем удар. - Отец Аврелий добросовестно демонстрировал сказанное, - при этом надо быть все время в мере, сиречь, не сдвигая с места левой ноги, колоть противника. Притом, чтобы отбить удар после нападения, французу надо встать в ангард, итальянцы же отбивают и до этого - и имеют в этом преимущество перед французами.
Однако, доказать это преимущество на деле ему не удалось, отец Гораций разгадал хитрый трюк отца Аврелия, и вызвал восторженные аплодисменты Ворона. При этом сам де Шалон не мог не наградить своего противника взглядом, в котором читалось неподдельное восхищение. Не на учебной площадке, но в настоящем поединке этот мужчина был бы непобедим. Отец Аврелий ничем не дал понять, что заметил восхищение соперника, лишь губы его чуть смягчились легкой улыбкой.
Он поклонился товарищу по ордену.
- Так победила Франция или Италия? - с улыбкой спросил появившийся из-за дерева отец Дюран.
Он подошёл вместе с Потье и Дофином, давно наблюдал за поединком, и тоже был восхищен мастерством собрата.
- Ты-то хоть, я надеюсь, за Францию? - смеясь, спросил его де Шалон.
- Это еще почему? - с недоумением вопросил Даниэль, - Мой отец француз, но мать итальянка. Я над схваткой.
Оказалось, что у отца Аврелия, наоборот, француженкой была мать, а отец - итальянец. "Вечная судьба полукровок - нигде не свои". С этим не согласился отец Гораций. "Напротив, мы одарены удвоенным пониманием двух народов". "Мсье Орас тоже итальянец по матери?", в голосе отца Аврелия промелькнула тень недоумения. "Нет, его отец был родом из Нормандии, а мадам де Шалон - немка из Эльзаса" Тот понимающе кивнул. Да, его собрат явно был человек севера.
- Важно тщательно отсеять данное тебе и выбрать лучшее, - с улыбкой заметил де Шалон, - как француз, я предпочитаю пиву вино, но, как немец, склонен к философии, как француз, люблю нашу кухню и портных, но лошадей и сапоги куплю в Германии….
Дюран заметил, что отец Аврелий, чуть наклонив голову, внимательно рассматривает Гастона Потье, и по уходе с корта Сильвани тихо спросил у него фамилию юноши. Названная отцом Даниелем, она, видимо, ничего не сказала Сильвани.
Однако это чуть наметившееся потепление отношений прогрессировало весьма медленно. Отец Аврелий был замкнут и чем-то угнетён, но, если трудно проникнуть в душу ребёнка, то как раскрыть того, кто сам привык читать в душах? Даниэль и Гораций, не пытаясь сделать невозможное, старались по мере сил услужить собрату, избегая повода досаждать ему.
Филипп д'Этранж обожал историю. Музеи, предметы старины, монеты, геммы, позеленевшие бронзовые щиты, мечи и колчаны, старинные лампы и украшения, стародавние гравюры и ветхие книги завораживали его не меньше, чем рассказы о вампирах. Египетские пирамиды, погребённые под толщей земли города, аnnales pontificum имели в его глазах ни с чем несравнимую прелесть.
Но Потье, хоть и проявлял интерес к некоторым египетским находкам и читал изыскания отечественных историков, считал, что в истории есть немало страниц, которые были бы великолепны, будь они правдой. По его мнению, история была фрагментом фрагмента, ибо записывается ничтожная доля того, что было, а сохраняется ничтожная часть записанного. Сколько сломано перьев, сколько истрачено чернил, чтобы описать то, чего никогда не было!
Но Дофин полагал, раз всё уходит в историю, то история - это и есть всё. Однако в чём-то соглашался с дружком.
- Игнатий правильно говорил, что история ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков. Но ведь беда в том, что знание прошлого невозможно. Я прочёл тома исторических трудов о революции и понял только то, что подлинные механизмы, двигающие пружины истории, никогда никакому историку не постичь, хоть они одни и те же во все времена. Злоба, месть, зависть, ревность, гордыня, жадность и тщеславие движут людьми, творящими историю, но они не оставляют следов. Кто признается в мести из-за оскорблённого самолюбия, ревности к сопернику, зависти к более одарённому? На бумаге же для потомства записываются строки высокопарной лжи, цитируемой после глупцами. История народов - летопись человеческих глупостей и грехов и - происходящих из-за них бедствий. Но всё равно - как интересны иные мемуары!
Потье брезгливо морщил нос.
- Мемуары! Мифология - и та надежнее. Твоя история есть дурной плод инцеста документа с воображением историка, вот и рождаются мутанты…
- Да, встречаются ошибки и откровенная ложь… Беда и в том, что после очищения истории от лжи, иногда вообще ничего не остаётся. Но все равно - интересно! В летописи истории есть и великие злодеяния, и страсти…
- Да, злодеяниями эта летопись превращается в захватывающий роман, и все во имя справедливости, - кивнул Потье.
Дюран бросил кроткий взгляд на Гастона и задумался. Неожиданно в разговор вмешался Котёнок.
- А ведь как странно! Нам говорят об уроках истории… Но пока живо поколение, помнящее трагедию революции - новой революции не будет, как на экзамене - всегда попадётся либо незнаемое, либо забытое. И опыт-то у каждого поколения свой - его не передашь. Одно дело - побеждать с Наполеоном, другое - читать книги о его победах и падении. Это совсем не одно и то же.
- Один урок из истории, Гаттино, извлечь можно, - засмеялся Потье, - и он прост. Никогда не надо лезть в историю.
Котёнок кивнул и улыбнулся. Да, этот урок из истории извлечь стоило.
- Да ну вас всех, - с досадой отмахнулся Дофин. - История - самая интересная вещь на свете. Разве я не прав? - апеллировал д'Этранж к отцу Даниэлю.
- Недоступным останется смысл истории для тех, кто стремится отыскать в ней действие безличных законов. Ход истории зависит от Господа, но от нашего выбора зависит место, которое мы займём в её течении. Определи с точностью себя, обрети драгоценный талант осмысленной веры, и тогда тебе откроется связь сокровенных движений человеческих душ с историческими потрясениями, изменяющими судьбы народов…
Горация де Шалона снова изумил его ученик. Дамьен упорно размышлял в направлении, настораживавшем учителя. Педагог понял, что скрывать от него теперь Дамьен мог только чужую тайну, упорство же помысла говорило о значимости этих вопросов для юноши. Ворон размышлял о справедливости и задавал вопросы, выдававшие напряженный поиск.
- Если злые искушения, которые несёт в себе некий человек, промыслительны и посланы от Господа, то как согласовать их со свободной волей человека? Если же он творит мерзости по собственной воле, то разве не справедливо пресечь его греховные действия? Ведь общество берёт на себя функции судьи и палача, когда некто творит деяния, достойные эшафота. И это общество справедливо. Не является ли уклонение от осуждения злых дел - пособничеством им?
- Нет, малыш, каждый должен судить только себя и следить за чистотой своей души. Если же деяния какого-либо человека подпадают по действие Уголовного кодекса - предоставь действовать властям, на то уполномоченным. Если Господь поставит тебя на судейские стези, - тогда и ты, по долгу службы, будешь судить деяния, нарушающие законы общества. За дела же, не подпадающие под действие закона, ответит сам человек. Ты молод, мой мальчик. Для тебя год - это целая эпоха. Но поверь, не было ещё на свете негодяя, не наказанного Господом… Божественная справедливость просто не всегда укладывается в рамки времени, постижимого для человека. Но ведь Господь не знает бремени времен. Он вечен и пред очами его - тысяча дней, как день вчерашний. Но ты не должен искушаться отсрочкой наказания злодея, ведь Промысел Божий закрыт от тебя. Возможно, Господь ждёт покаяния грешного…
Шалон заметил, что Дамьен выслушал его внимательно и задумчиво, но на последних словах скептически поджал губы.
…В старших классах коллегии под надзором педагогов раз в месяц устраивались диспуты для разбора спорных духовных вопросов и изучения классиков. Иезуитские коллегии были знамениты высоким уровнем преподавания риторики, навыков владения пером. Традиционные дебаты или "академии", как их называли в коллегии, давали возможность старшим ученикам научиться формулировать мысли, слышать оппонента, оттачивать логику высказывания. Но диспуты о вечном были полезны не только воспитанникам. Педагогам иногда удавалось на обсуждениях получить более ясное представление о духовном устройстве ученика, выследить глубину и направление его мысли, понять душу.
Для учеников класса отца Дюрана, равно как и для питомцев отца Аврелия, участие в подобных диспутах было внове, хотя в младших классах они и обсуждали иногда духовные вопросы под руководством отца Жана Петивьера.
Первое заседание "коллегиальной академии" планировалось провести в начале октября, но Дюран и Гораций де Шалон настояли на её проведении пораньше, в двадцатых числах сентября, и уговорили отца Аврелия свести два класса вместе, что позволяло "создать более широкое поле для дискуссии и научить оценивать мнение малознакомого оппонента". Сильвани улыбнулся и, понимая, что у друзей есть, видимо, и другие основания для настойчивости, согласился.
По предложению отца Даниэля, поддержанному отцом Горацием, для обсуждения была выбрана тема "справедливости", в ходе дискуссии учащимся предстояло выяснить, что есть справедливость, насколько, по их мнению, справедливо устроен мир, как управляет миром Бог, что является причиной несправедливости в мире, допустимо ли человеку самому пытаться устранить несправедливость? Как соотносятся справедливость и милосердие? По каждому из этих вопросов один из учеников готовил короткое выступление, остальные либо поддерживали его, либо обличали его неправоту - после чего пытались сформулировать общее мнение.
Для дискуссии выбрали один из библиотечных залов.
Камиль Леметр, ученик отца Аврелия, надо сказать, проявил объективность и непредвзятость мышления, собрав все имеющиеся на этот счет точки зрения. Одни авторы, сообщил он, склонны считать справедливость высшей ценностью человеческой жизни, синонимом нравственности. По их мнению, быть моральным существом - значит обладать чувством справедливости и руководствоваться им во всех поступках. Другие же полагают, заметил он, что никакой возвышенности, силы и благородства в справедливости нет - да и быть не может. Она изобретена для компенсации недостатков человеческой природы, для нейтрализации дефектов общественного устройства. С этой позиции справедливость - инструмент исправления серьезной "недоделки" мира. Ещё дальше в этом направлении идут те, кто видит в справедливости упадок жизненной силы человека, ухищрение слабых в их защите от сильных. Для человека же верующего справедливость в известном смысле тождественна с Богом, и справедливость и милосердие, которые в искаженных философских системах могут входить в радикальное противоречие, для человека духовного едины, справедливость без милосердия нельзя считать евангельской.
Изложенное выдавало некоторую неопытность мышления, аналитику без синтеза. Но глупо было и ждать его от шестнадцатилетнего юнца. При этом обсуждение сразу же пошло вразрез с намеченным планом, но педагоги не сочли нужным обращать на это внимание.
- А я наоборот… - со странной улыбкой проронил Дюпон, - Всякий раз, когда вспоминаю о том, что Господь справедлив, дрожу, и начинаю твердить себе, что он не столько справедлив, сколько милосерден. Для меня это совсем не одно и то же.
Лицо другого шестнадцатилетнего юнца было задумчиво в вызывающем дерзновении. Отец Гораций заметил, что Сильвани глазами указал ему на Потье, и обратился к Гастону.
- А какая точка зрения близка вам, Гамлет? - Гораций де Шалон заметил, что отец Аврелий удивлённо на него покосился, услышав прозвище Потье.