– Я думаю, настало время, – пробормотал я, не отрываясь от уст Елены, – начать приходить на обед домой, достойно доброму римскому главе семейства…
Елена поцеловала меня.
– Оставайся здесь, – сказал я. – Никуда не уходи, оставайся здесь и жди меня!
LV
На этот раз, когда я спустился до первого этажа, несколько людей подрядчика выгружали свои инструменты из ручной тележки. Добрый знак. Если домовладелец наконец приступил к отделочным работам,то, возможно, у нас появятся новые квартиросъемщики. И это место поменьше будет смахивать на мавзолей. И со временем (хотя, вероятно и не сегодня!), мне удастся убедить этих парней заделать паклей и штукатуркой и мою трещину.
Я чувствовал себя отлично. Даже несмотря на то, что я собирался посетить чужие похороны, моя жизнь меня радовала.
Это были сентябрьские календы. В Риме до сих пор стояла жара до самого вечера, хотя в северных частях империи – в Великобритании, например, где я служил, а потом встретил Елену – будет влажная сырость по утрам, и приближение зимней темноты уже будет чувствоваться со второй половины дня. Даже здесь время сделало оборот вокруг оси. Я чувствовал себя подобно чужестранцу. Я чувствовал себя неуютно, словно вышедший на улицу инвалид, словно город пережил несколько столетий за то время, пока я был заперт в своей комнате.
Я вышел слишком рано. Воздух был неприятен для моей чувствительной кожи. Суета смущала меня. Шум и многоцветие будоражили мой мозг. Но первый настоящий шок, в свой рабочий день, я испытал, когда мой наемный ослик вскарабкался на склон холма Пинций. Прилавка, где Минний обычно продавал свои пирожные, не было.
Ничего не осталось. Прилавок, навес, восхитительная выпечка, все исчезло. Даже печь была разобрана. Кто-то сровнял киоск пирожника с землей.
В обширной усадьбе Гортензиев дым с переносного алтаря привел меня к месту похорон. Члены фамилии все еще выходили чинной процессией из особняка, я отошел назад, пока они собирались в месте, окруженном соснами. Виридовикс оказался бы в знаменитой компании. Холм Пинция украшал со вкусом сделанный монумент императора Нерона.
На похоронах не было никаких неожиданностей. Раскрытие тайн на могилах – дешевый прием, что в ходу у эпических поэтом. Я же теперь был сатириком, а значит, знал вещи лучшие, чем ожидание сюрпризов. Мы сатирики – реалисты.
В своей широкополой греческой шляпе и темном плаще, который я ношу в таких случаях, я на цыпочках осторожно бродил среди скорбящих. Я, возможно, и не оказался совершенно незаметным, поскольку обычно на похоронах половина присутствующих проводит большую часть времени глазея на семейных знаменитостей, ища среди них давно потерянных единокровных братьев, чтоб потом поплакаться им, но я был той незнакомой фигурой, о которой можно позже и посплетничать вволю, дав свободу своей фантазии.
Крепито, Феликс и обе их супруги появились на краткий миг, так что их верный слуга был отправлен в Нижний мир без излишней суеты. Благовонные масла были приятны, но не заглушали запахи. Была подготовлена памятная доска, ее прикрепят в высокой ограде имения. Я отметил, что она была приобретена не хозяевами, а его товарищами-рабами.
Как только Гортензии кратко выразили свое уважение усопшему, и огонь был зажжен, они удалились по своим делам; вероятно, помчались на рынок рабов, покупать себе нового повара.
Я откинул шляпу с лица, и меня признал Гиацинт, стоявший рядом с дворецким. Когда огонь разгорелся, мы смогли поговорить.
– Фалько! У тебя такой вид, словно ты уже готов пойти на костер рядом с ним!
– После четырех дней, когда я ничего не мог есть, кроме виноградного желе с молоком – не чихай, а то сдуешь меня – я так надеялся восстановить силы каким-нибудь восхитительным пирожным. Что случилось с Миннием?
– Какая-то проблема с арендой его киоска. Феликс разорвал с ним договор и дал ему под зад.
– А где теперь Минний?
– Кто его знает?
Теперь, когда хозяева ушли, я смог ощутить скрытое дурное настроение рабов. Смерть повара вызвала слухи, однако Гортензии убедили себя, что этот случай уже замят.
– Это только помешало, – проворчал Гиацинт, – что они похоронили Нова по старым традициям, в результате бедному старому Виридовиксу пришлось дожидаться у бальзамировщиков больше половины недели, и теперь его проводы столь оживлены, как только это возможно. Он был рабом, но и они тоже когда-то ими были!
– Так много, – сказал я, – ради идеи фамилии!
Гиацинт представил мне дворецкого, застенчивого типа с оттопыренными ушами, который рассматривал меня с любопытством.
– Привет! Меня зовут Фалько. Мы с Виридовиксом немного выпили и славно поболтали в ту ночь, когда он позже умер, поэтому я здесь. Не против, если я поспрашиваю тебя кое о чем?
Он выглядел смущенным, но не стал возражать.
– Мы с Виридовиксом обсуждали тот званый ужин. Он рассказывал, как гладко все прошло.
Без дозволения от глав семейства, мне приходилось быть быстрым и осторожным.
– Ты знаешь, что произошло потом, когда гости и хозяева остались одни?
Дворецкий оставался рядом, чтоб слышать, когда его позовут, после того как все остальные рабы были отосланы. Он был достаточно натаскан, чтоб знать, какие вещи он должен держать в тайне, и иметь достаточно человеческих черт, чтоб хотеть поделиться своим рассказом.
– Сделка сорвалась, – сказал он.
– В чем была проблема?
Он рассмеялся:
– Проблема была в Нове!
– Что, он дал знать остальным участникам встречи, что никакого объединения не будет, вопреки тому, на что те надеялись?
– Верно. От отказался играть, и они могли положить свои костяшки обратно в мешочек с завязками…
Так вот как было дело, я цыкнул зубом.
– Когда Нов утопал прочь после этого, оставив Феликса и Крепито с Присциллом, те трое стали раскидывать мозгами вместе? И не обнялись ли они все на прощанье, когда Присцилл уходил?
– Если ты спросишь меня, – он понизил голос, – Крепито и Феликс уже давно были связаны с Присциллом.
– В тайне от Нова, – прокомментировал я. И тут я понял:
– Нет… нет, не совсем так… Конечно! Нов узнал об этом!
Это объясняло все: его партнеры по бизнесу и Присцилл полагали, что он пригласил их на ужин, чтоб урегулировать разногласия между ними, но на самом деле Нов запланировал устроить им сцену разоблачения. Когда двери были закрыты, а разговор стал тайным, он выложил им, что знает об их давних нежных отношениях, и чем намерен ответить на это: жениться на Северине Зотике, разорвать освященное веками братство, возможно, сменить жилье после свадьбы, вести дела в одиночку и вышвырнуть их из бизнеса. Это ужаснуло Феликса и Крепито, так как они не только теряли свои доли, но и теряли любой интерес, который ранее представляли для Присцилла. Он не был тем человеком, которому нужны бесполезные партнеры. Они были бы отогнаны от обоих бортов лодки!
– Феликс и Крепито, должно быть, высрали целую нильскую дельту дерьма. А как это воспринял Присцилл?
– На удивление спокойно, – сказал дворецкий.
До этого момента я держался молодцом, но тут слишком остро почувствовал, что это мой первый день на свежем воздухе. Волнение и жар от костра угрожали мне обмороком. Я прервал разговор. Я должен был сосредоточиться на борьбе с этой внезапной дурнотой.
Дворецкий в этот день сделал достаточно для правды и правосудия, я почувствовал, как он снова замыкается в себе.
Мы небольшой группой наблюдали последние всполохи благовонного дыма, когда Виридовикс по римскому обычаю отправлялся к своим собственным богам.
– Он был принцем! – пробормотал я. – Хотя и посвятивший всего себя поварскому искусству. Классический пример. Мы с ним провели его последнюю ночь способом, о котором может мечтать любой повар – за отличным вином, уворованным у хозяев… фактически, – вздохнул я, – я был бы не против узнать, какого года было то вино, чтоб купить амфору и распить в его память…
– Тебе нужен он…
Дворецкий остановил паренька, с опухшими глазами человека, вставшего гораздо раньше привычного для него времени, который вышел вперед, чтоб принести возлияния на костер.
– Гален заведует нашим винным погребом.
– Спасибо! Гален, ты можешь сказать мне какого вида фалернское предпочитают Феликс и Крепито – не "фаустину" случаем?
– Фалернское? – он остановился. – Только не здесь! Ты должно быть имел в виду сетийское – они считают, что оно лучше – одна из их причуд.
Сетийское вино упоминалось в меню Виридовикса, определенно.
– Ты уверен, что не делалось исключения ради особого случая? Здесь было хорошее вино в ту ночь, когда ваш хозяин умер. Оно было в синем стеклянном графине с серебряным сверкающим горлышком…
Тон парня стал еще более уверенным.
– Ничего подобного я не отпускал той ночью.
– Нам был дан приказ произвести впечатление, – подтвердил дворецкий. – Только золотые кувшины украшенные драгоценными камнями.
– Твой графин не из моего погреба, – заверил меня Гален. – Я не могу припомнить, что когда-либо вообще видел такой.
– И его никогда не возвращали в твою кладовку?
– Нет. Я уверен. Я не упустил бы из вида необычного вида графин, так как хозяйки требуют подавать им днем напитки в изящной посуде.
– Это очень интересно! – сказал я удивленный. – Мне интересно, мог бы его принести кто-то в качестве подарка?
– Присцилл, – вставил еще один парень, с лицом круглым и румяным как яблоко, который жадно прислушивался к нашему разговору.
– Я отвечал за обувь, – объяснил он. В самой гуще событий, он снимал гостям обувь, когда они приезжали. – Присцилл принес блестящий стеклянный графин.
– Я улыбнулся румяному парню:
– А там был флакон для специй, из такого же стекла?
Он не колебался:
– Ох, у Присцилла это было в сумке, которая лежала рядом с его плащом. Он уже было ушел после ужина, но вдруг вспомнил про нее и помчался, чтоб поставить ее на буфет рядом с графином. Он даже принес немного мирры в небольшой сумке, которой он немного отсыпал, чтоб сделать подарок завершенным…
Какая трогательная идея. Я едва мог сдержать свое восхищение: образцовый гость!
LVI
Я огляделся вокруг ища глазами посудомойку Антею, но казалось, что только вид пылающего костра окончательно убедил ее в смерти повара, с перекошенным лицом она рыдала на руках двух плачущих близких подруг, как обычная девочка-подросток. У меня было к ней несколько вопросов, но я оставил их.
Незадолго до того, как дым рассеялся, я узнал фигуру, приближающуюся к сторожке. Это был один из рабов Северины.
– Она хочет, чтоб ты пришел к ней на обед, – проворчал в своей обычной манере, без всякого вступления, этот раб-привратник.
– Благодарю, но я не могу.
– Она будет недовольна! – сказал он.
Я устал от его хозяйки, пытающейся наложить на меня руку, когда у меня были собственные планы, но чтоб избавиться от него, я сказал, что отменю ранее назначенную встречу, если получится (даже пробовать не хочу). Затем я закинул один конец своего черного плаща через плечо и стал смотреть на огонь, как скорбящий, который погрузился в меланхолические раздумья о скоротечности жизни, неизбежности смерти, способах спасения от фурий, умиротворении судьбы (и как побыстрее вежливо смыться с этих похорон).
Когда раб ушел, я бросил свой венок и вылил свое масло в костер, сказал несколько слов, обращаясь к душе повара, затем забрал своего наемного ослика и покинул сцену.
На месте, где когда-то стоял киоск пирожника, я натянул поводья в задумчивости.
Я должен был четко определить, что я намерен теперь делать. Я работал на Северину просто с целью оставаться достаточно близко, чтоб изучить ее как подозреваемую. Должно быть настало время выбирать, на чьей стороне я на самом деле нахожусь.
Все же начинало казаться, что предположение Северины, кто убил Гортензия Нова, могло оказаться верным. Присцилл, например, мог это сделать, после того как Нов упрямо отказался от слияния империй. И было очевидно, Поллия и Атилия ответственны за другую попытку – при помощи отравленного пирога.
Я рассматривал ту цепочку событий, которую мог проследить вполне удовлетворительно: Присцилл подбросил отравленные специи, которые и убили Виридовикса. Убийство, которое убирало главного свидетеля того, что произошло в тот вечер на кухне – но это убийство было случайны. Если бы тем вечером я не отправился в столовую расследовать дело, Виридовикс никогда бы не кинулся туда. Никто не мог этого запланировать. Бедный Виридовикс пал жертвой несчастливого стечения обстоятельств.
По очевидных и очень значительным причинам я жаждал отомстить за смерть повара. По столь же значимым социальным причинам у этой мести не было шанса.
Правда у меня было достаточно доказательств, чтоб просить магистрата обвинить Аппия Присцилла. Но факт был в том, что Виридовикс был рабом. Если бы я дал показания, что Присцилл убил его, причем ненамеренно, то, если дело и дойдет до суда, то это не будет уголовным процессом по случаю убийства, а будет гражданским иском со стороны Гортензиев за утрату своего раба. Хуже того, обвинение против Аппия Присцилла, касалось бы только компенсации за утраченное имущество. Ни один суд не назначит большую цену за галльского военнопленного; всего лишь повар, и даже не из Александрии! Двести сестерциев, самое большее.
Это оставляло мне единственную надежду отомстить за Виридовикса действуя не напрямую: надо было доказать, что произошло с его мертвым хозяином, и призвать к ответу этого преступника. Все, что я знал, было тем, что не случилось. Я мог назвать подозреваемых и их мотивы, но наличие мотива для убийства, в наши лишенные предрассудков времена, было недостаточно, чтоб кого-то публично осудить. Они предпринимали попытки, но, насколько я знал, потерпели неудачу. Снова, возможно, некого обвинить.
Наконец, была Северина Зотика. Северина, которая имела отличный мотив, когда Нов согласился жениться на ней, и который исчез, как только он умер до того, как они обменялись брачными договорами.
Может быть у нее был иной мотив, но я не мог понять, какой.
Почему похороны всегда вызывают зверский аппетит? Мне пришлось отбросить мысли о жизни, смерти и мести. Все, чем я мог сейчас заниматься, это безрезультатно вспоминать восхитительные пироги.
Какая глупость заставила землевладельца разрушить такое общественно благое заведение? Минний был ценным активом в отношениях с соседями, вне зависимости от размера уплачиваемой им арендной платы. Выгнав его, Гортензий Феликс, должно быть сделал свое имя нарицательным на всем Пинции, как символ бессмысленного разрушения. Ну, землевладельцы к этому привыкли. Кто знает, по каким лабиринтам бродят извращенные мысли арендодателей?
Хотя в этом случае ответ, к сожалению, был очевиден: Минний слишком много знал. А что он мог знать? Это просто: Минний знал, кто покупал торты для вечеринки.
Это было опасное знание. На мгновение я даже подумал, что пирожник может быть уже мертвым. Возможно, в одну из темных ночей после отравления Гортензия Нова зловещие фигуры быстро помчались с холма, от имения вольноотпущенников, избили несчастного короля пирожных пока он спал, и зарыли его труп на месте разрушенных печи и палатки… Нет. Я все еще был болен и бредил. Один взгляд на место киоска меня убедил, что тут никто не копал. (Я был внуком садовника, но более того, я служил в армии, а армия учит всех нас, как копать неподатливую почву.) После длинного и жаркого римского августа, было бы заметно, если бы кто-то попытался ковырять иссохший склон холма. Только солнце заставило раскрыться эти огромные трещины, где яростно суетливые муравьи сновали туда-сюда с зернами сорняков, в то время как более разумные ящерицы просто грелись. Только колеса и копыта когда-либо утрамбовывали поверхность этой дороги.
Минний мог быть мертв, но если итак, то его здесь не было. А если его здесь не было, то в отсутствии других доказательств, я так же мог надеяться, что он жив.
Итак, куда бы он отправился? Вспомнив мои предыдущие встречи с ним, я подумал, что он сам дал мне ответ: "…В те времена я торговал вразнос фисташками в Эмпории…"
Я повернул осла к подножию холма и отправился через весь Рим.
Мне понадобился час, чтоб найти его, но в итоге я справился. Так что час был потрачен не зря.
Эмпорий стоит на городском берегу Тибра, под сенью Авентина. Это главный рынок в Италии для продуктов, которые ввозят морским путем, проще говоря, самый большой, самый богатый рынок в Империи – центр мировой торговли. Вы можете купить там все, что угодно, от финикийского стекла до галльской оленины, индийские рубины, британская кожа, аравийский перец, китайский шелк, папирус, соленая рыба, порфир, маслины, амбра, слитки олова и меди, или тюки шерсти медового цвета; и из самой Италии все: строительные кирпичи, черепица, керамическая столовая посуда, оливковое масло, фрукты и вино, все что угодно, но только при условии, что вы готовы покупать в оптовых количествах. Нет смысла вежливо просить человека, чтоб он выбрал для тебя самый лучший мускатный орех; это должны быть двадцать мешков, или тебе придется побыстрее убраться, пока он не подкрепит свою насмешку крепким пинком. Для таких бездельников за пределами рынка есть прилавки, если кто хочет чего-то вкусного к семейному ужину.
Я был знаком с похожим на пещеры интерьером Эмпория, где барки с Тибра толкались в очередях, прежде чем они пристанут, и разгружались у пандусов скрипучие повозки, которые грохотали по суше от Остии, с тех пор, когда ростом я был еще только по колено Македонцу. Я знал в Эмпории больше людей, чем мой шурин, Гай Бебий, хотя он и работал там (разумеется, если бы на тебя не обрушилось бедствие в виде его свадьбы с твоей сестрой, кто хотел бы знать Гая Бебия?). Я даже знал, что несмотря на то, что помещения казались были битком набиты товарами, и в Эмпории был хороший день для торговли, то когда приставали правильные суда, деньки бывали и получше. Имейте в виду, что и здесь властвуют обыкновенные законы человеческой жизни: если ты заглянул за особого рода розовым мрамором, который твой архитектор рекомендовал для ремонта в атриуме, вероятно последние пластины его уже забрал вчера какой-то пекарь для своего отвратительного мавзолея, и что когда ты спросишь, когда можно ожидать следующей поставки, то получишь ответ, мол, легат, это зависит от каменоломни, от грузоотправителя, от ветров, и честно говоря, кто его знает? В лучшем случае, ты купишь себе флакон сирийских духов, чтоб не зря потратить время на поездку, а потом бросишь его на пороге, когда приедешь домой.
Оставим это. Моя поездка была успешной.