– Какого черта! - отвечал князь, продолжая бой. И даже распорол Левушке рукав рубахи. Делать этого не следовало - вложив душу в удар, он чересчур открылся и тут же ощутил на шее острие клинка.
Левушка молча стоял перед ним, чуть приоткрыв рот, и его круглая мальчишеская рожица окаменела. Он был готов вонзить шпагу противнику в горло - и князь вдруг понял, что так оно и будет.
Но сказать ничего не мог - от злости лишился употребления языка.
Архаров тоже вытащил шпагу - для того, чтобы ударом снизу прервать это противостояние и заставить противников разойтись.
– А ведь и всего-то просил вас, сударь, что два слова сказать, - скучным голосом произнес он. - Получали ли письма от господина Фомина и было ли в тех письмах что, связанное с его кончиной. Про полученные вами письма мы знаем. И нам остается думать, что и про кончину вам тоже немало известно.
– На Лубянку меня свезете? - спросил князь. - Стыдно дворянину якшаться с кнутобойцами!
– Стыдно дворянину лгать! - выпалил Левушка. И чуть было не затеял снова драться, но Архаров неожиданно переложил шпагу в левую руку и поднес к его груди плотно сбитый кулак. И глянул сердито.
– Пошли отсюда, Тучков. Дури много, а толку мало.
– Как скажешь, Архаров.
Они неторопливо вдели шпаги в ножны, повернулись и пошли прочь, не озаботившись прощальными поклонами.
– Кажись, врага нажили, - сказал Архаров уже в карете.
– Дурак он, - отвечал Левушка, - а не враг. Засел на Знаменке, как сыч в дупле, одна злость в нем осталась.
– Почуял?
– А то…
Какое-то время ехали молча. Левушка все не мог понять, что мешает князю Горелову вернуться в Санкт-Петербург. Кроме всего прочего, московское прозвище "копыто" там уж не будет в употреблении. Наконец спросил.
– Полагает себя особой столь высокого ранга, что его явление переполошит весь двор, и тут же ему припомнят приверженность к покойному государю, - объяснил Архаров. - А десять… больше, двенадцать лет прошло! Для государыни он - все равно как если бы из Америки приехал. Ну, князь, эко дело, мало ли при дворе князей.
– Может, он как раз этого боится? Не того, что переполошатся, а того, что не заметят? - разумно предположил Левушка.
– И то верно. Только сам себе в этом признаваться не желает. Князь!
– Дурак, - подтвердил прежнюю свою оценку Левушка.
– Но сей дурак что-то знает про Петрушу Фомина, царствие ему небесное… - тут Архаров осекся. Коли верить попам, самоубийцу на том свете ждало отнюдь не царствие небесное, а вечные муки.
Однако ж Фомин попал в беду не только по своей глупости и доверчивости. А еще и потому, что некий преображенский капитан-поручик, оказавшись на обер-полицмейстерском посту, проворонил появление в Москве шулерской шайки, которая совсем уж нагло орудует, пускаясь во всякие маскарады и не смущаясь убийствами.
Несколько поразмыслив, Архаров решил, что он имеет право просить для Фомина царствия небесного. Имеет - и все тут…
– А это, Николаша, Москва, - отвечал, не заметив богословской ошибки, Левушка. - Вот и старая дура знает что-то, хочет найти Варвару, а молчит. Вроде как ты правильно сделал, что меня послал, я тут не чужой, родни - хоть ее на плац выводи, рота образуется, а молчат! И косточки за спиной перемывают. Что в Петербурге - то сплошной разврат, а они тут - ангелы небесные!
– Все Гришке Орлову с братцами их богатства простить не могут, - по-простому добавил Архаров. - Кто ж вашим-то детям мешал впутаться в революцию?
Считалось хорошим тоном именовать июньские события 1762 года именно так, не бунтом, не государственным переворотом, - революцией, а совсем уж утонченно - шелковой революцией, потому что при смене царствующей особы крови почти не пролилось - разве что из разбитых в драках носов. А что касается загадочной смерти Петра Федоровича - так тут один только Алехан Орлов и знает правду. Может, и впрямь, как было объявлено, геммороидальные колики, геморрой - не та хвороба, которой хвастаются, как знать, возможно, государь ею и страдал. А может, и что иное…
– Им до князя Орлова тянуться - не дотянуться! - убежденно сказал Левушка. - Что он от государыни на прощание получил, это их с государыней дело. А отдарит по-царски! Им так не отдарить - кишка тонка!
– А что?
– Ты Ивана Лазарева помнишь?
Архаров задумался - вроде бы, так звали придворного ювелира. Оказалось - да.
– Ему его жены дядя камушек продал. А камушек - что грецкий орех, вот такой. Вывезен с востока. Чистейшей воды армаз, чуть в голубизну отдает. Сказывали - двести каратов! Цена ему - не выговорить, и потому Лазарев даже не всякому такой товар показывает. Князю Орлову показал. И вот теперь переговоры о продаже ведутся. Лазарев пятьсот тысяч просит…
– Ого!
– Ну, столько князь не даст, - уверенно заявил Левушка. - А если цену чуть спустят, он камень выкупит. Он знаешь что сказал? Второго такого алмаза в России нет, так я этот государыне подарю на именины, и пусть его вправит в навершие скипетра. Будет в российском скипетре доля и от нас, Орловых. Вот как он мыслит! Никто из москвичей до такого бы не додумался - отдать полмиллиона за красивый жест!
– За что?
Левушка вздохнул - незнание Архаровым языков его порой угнетало.
Они заговорили о деле. Как-то само собой получилось, что Левушка принял участие в охоте на шулеров, и Архаров даже не задавался вопросом, насколько он, московский обер-полицмейстер, правомочен давать поручения петербургскому гвардейцу. И более того - он был уверен, что и Левушка таким вопросом не задается. Тем более - речь шла о людях, которые едва не довели до самоубийства недоросля Вельяминова и погубили-таки измайловца Фомина.
Вдобавок - смерть доктора Ремизова.
Связана ли она каким-то образом с французскими шулерами? Пока ниточка одна - католический патер-убийца со вставными зубами и грязными ногтями. Ниточка ли - Бог весть, а потянуть надобно.
– Ну-ка, сведем все вместе, - решил Архаров. - Доктора убили потому, что он мог разболтать мне и тебе нечто, связанное с побегом. Побег девицы сам по себе - не такое событие, чтобы из-за него людей губить. Оная девица прихватила с собой драгоценности, и драгоценности приметные, напомни-ка…
– Брошь, в которой редчайший жемчуг, и табакерку, где под эмалевой картинкой вправлен немалый солитер. И еще всякие безделушки.
– Так. Нужно будет послать людей по ювелирам и по скупщикам - не вынырнули ли где эти жемчуг и солитер. По внешней видимости, эта история отношения к шайке и игральному притону, где Вельяминов дурью маялся, не имеет, но сейчас у нас пусть будет всякое лыко в строку… Марфа!
– Что - Марфа?
– Она всегда под ручной заклад деньги дает.
– Николаша, да коли все Зарядье, и вместе с Марфой, с торгов продать - вряд ли столько денег наберется, сколько эти вещицы стоят.
– Ты не понял. Она и других, кто деньги под заклад дает, по Москве знает, и скупщиков краденого - по старой памяти…
– А что, разве раньше твои архаровцы к ней с такими вопросами не бегали? - удивился Левушка.
– Бегали, сам посылал, так ведь о мелочах речь шла, ложки там серебряные или шуба какая-нибудь на чернобурках… Она и выдала тех, кто по мелочи промышляет. А тут нам нужен человек, который в состоянии за табакерку хотя бы четверть ее настоящей цены дать. Но, знаешь, сдается мне, это выйдет напрасный труд.
– Мне тоже, но проверить не мешает, - задумчиво сказал Левушка. - Но тогда уж и петербургских ювелиров со скупщиками тоже. Напиши в петербургскую полицию. Сдается, эта Варвара Пухова с любовником своим в Петербург укатила. Не в деревню же!
– Коли в деревню, чтобы там отсидеться, пока старая княжна не подобреет, то драгоценности должна была продать в Москве, там их и подавно покупать некому… Нет, не с того конца мы за дело беремся. Ей, чтобы убежать и затаиться, проще всего было взять деньги, и такая возможность у нее имелась. А она унесла приметные вещицы… Понять бы, какого черта! Ладно, Марфа подскажет, где ее женихов искать…
Тут он вспомнил, что один из четверых - уже на том свете.
– Федька докопался, что в побеге замешан француз-волосочес вместе с лакеем, - напомнил Левушка. - Надобно за тем французом послать и побеседовать с ним при любезном содействии герра Шварца…
Тут Архаров шлепнул себя по лбу.
– Дурак, вертопрах!
– Ты, что ли?
– А то кто же! Заболтался тут с тобой о беглых девицах!
Архаров тут же велел Сеньке гнать на Лубянку, благо было недалеко. По дороге растолковал Левушке, что к особняку князя Горелова нужно приставить наблюдение. Наружное наблюдение, как называл его Шварц. А именно - уже имеющего некоторый навык Макарку и кого-нибудь еще из молодых архаровцев. И чтобы друг дружку сменяли.
На Лубянке обнаружился приехавший из деревни и посвежевший секретарь Саша Коробов. Он сидел с теми архаровцами, что были на тот момент свободны от дел, и рассказывал про непостижимые разуму лекарские затеи деревенского знахаря.
– Вот объясните мне, почему, коли больное место он непременно красной шерстинкой обвяжет, а не зеленой, почему именно красная шерсть лечит? - спрашивал он. - Или те же травы. Почему настойка на двадцати трех разных корешках? А если взять двадцать два - то уже не то? Откуда это все берется?
Архаров не стал слушать рассуждения, тут же послал Демку за Макаркой и еще одним пареньком, которого подобрал и привел Устин. Тот был из поповичей, сынок какого-то давнего знакомца, и умел красиво писать. По отцовской линии идти решительно не желал, а желал учиться в университете. Нашла коса на камень, в поповском доме разразилась гроза, и вольнолюбивый сынок скрылся на время, надеясь, что родители когда-либо поумнеют. Звали его Максимкой, а фамилия самая что ни на есть иерейская - Крестовоздвиженский.
Архаров и без отца Никона вспомнил, что "Максим" означает "величайший". Парень действительно был довольно высок и крепок для пятнадцати лет, грамотен, и Архаров подумал, что это было бы неплохое приобретение для Лубянки.
Макарка с Максимкой оказались поблизости. Тут же, на Лубянской площади, стоял дом Новикова - того, что издавал небезызвестный журнал "Трутень". Новиков прославился тем, что не побоялся сцепиться с другим журналом, "Всякая всячина", который издавала не более не менее как государыня Екатерина. Споры шли о каждом слове, и в конце концов оба журнала были закрыты - породив, тем не менее, всевозможных последователей. И сам Новиков, затеяв издавать "Живописца", впредь был умнее - да и нелепо было бы ругать комедию неизвестного автора "О, время!", написанную, право, весьма забавно и с просвещенным взглядом на вещи. Вот он и похвалил, как бы не ведая, что это - творчество государыни, развлекавшее ее чумным летом семьдесят первого года.
Дом был интересен архаровцам потому, что, по слухам, там время от времени собирались московские масоны. Что такое "масон" - архаровцы имели темное понятие, а Тимофей - тот убеждал всех, будто так на французский лад стали звать себя мазурики. Нелепо было бы, если бы под боком у полицмейстера и впрямь завелся притон, поэтому за домом приглядывали. Оттуда и привел Демка мальчишек.
Случайно вышло, что они встали перед Архаровым возле Саши Коробова, который докладывал о своем лечении, но уже без красных шерстинок.
Архаров хмыкнул: Макарке было, по его словам, четырнадцать, Максиму Крестовоздвиженскому - пятнадцать, а нельзя сказать, что Саша выглядел старше их обоих. Ростом - так Макарка был самый длинный, но у Максимки уже пробивались черные усы. Саша же, беловолосый и маленький, худенький - хоть в обручальное кольцо его продевай, бриться - брился, но об этом догадаться было мудрено, такой нежной кожей наделил его Боженька. А двадцать шесть лет парню. Никодимка с Потапом извелись, пытаясь его откормить.
– Вот что, братцы, - сказал Архаров. - Нужно за одним домом присмотр наладить. Демьян, ты за главного. Парнишки - тебе в подмогу. Спросите на Знаменке дом Горелова. Покрутитесь вокруг него, только осторожно. Хозяина непременно должны навещать всякие сомнительные людишки. Докопаться! Кто таковы, где проживают… Устин!
– Чего угодно? - бодро спросил Устин.
Архаров посмотрел на него с удовольствием - бывший дьячок иногда, сам того не замечая, выглядел бойко и молодцевато, невзирая на малый рост и плотненькое сложение. Должно быть, выходило по пословице: с кем поведешься, от того и наберешься. И не поверишь, что этот архаровец совсем недавно, рыдая в три ручья, просился на эшафот…
– Прочитаешь им из показаний и донесений все, что есть про подозрительных французов. Может, которого-нибудь сразу опознают. Возьми показания Вельяминова, Тучков тоже тебе должен был продиктовать. Другое - сегодня к этому князю Горелову шел человек, денщик господина Фомина. То ли шел, да не дошел, то ли он там побывал и оставил письмо. Попробуйте узнать. Саша! Пойдешь с ними. Коли будут говорить по-французски или по-немецки, парнишки не поймут, вся надежда на тебя.
Саша растерялся, но тут же сообразительный Демка стал придумывать, во что его нарядить. На сей предмет в подвалах у Шварца с дочумного времени уже было прикоплено кое-какое добро и даже дамские платья. Они-то и навели на мысль.
Эта мысль вызвала у Устина протест. Он вспомнил, что и в Святом писании не велено в платье иного пола одеваться.
– Скажи это нашей государыне, - посоветовал Левушка. Все знали, что Екатерина любила одеваться кавалером, лишь после шелковой революции стала отходить от этой забавы.
– А как именно не велено? - полюбопытствовал Максимка.
Они пустились в рассуждения, и оказалось, что попович грамотнее дьячка: бабам в мужское переодеваться не след, а насчет мужиков ничего не сказано.
– Мальчишек погонят прочь, а девку никто не тронет, - подводя итог прениям, сказал Демка. - Почему-то им во всем послабление.
Архаров вспомнил, как Шварц толковал про те послабления в пыточном деле, - и промолчал.
Но когда Саша всерьез воспротивился, он прикрикнул на своего секретаря так, что архаровцы невольно шарахнулись и заткнулись. Один только Левушка захохотал - и никакого с ним не было сладу, пока сам не угомонился.
Полчаса спустя команда из четырех человек - Демьяна, Макарки с Максимкой и переодетого Саши в премилом кокетливом белом чепчике с голубенькой ленточкой - отправилась на Знаменку. Шли пешком, по отдельности, чтобы там, даже не встречаясь, неприметно занять свои места.
По дороге к Горелову на Знаменку архаровцы сделали крюк и стянули на Ильинке большую шляпную картонку. Ее повесили Саше на локоть, и теперь он мог беспрепятственно совать нос во все дворы, якобы потеряв бумажку с адресом и отыскивая заказчицу наобум лазаря.
Отправив эту экспедицию, Архаров и Левушка вошли в кабинет и послали Клашку Иванова за обедом в ближайший трактир. Их на Москве развелось чуть ли не полтораста. Тот, что у Мясницких ворот, звался "Татьянка" - хозяин утверждал, что у него, и только у него, кутила когда-то со своими молодцами известная налетчица Татьянка из Ростокинских лесов. Очевидно, он был привычен к буйствам, потому что и архаровцев привечал.
На худой конец, всегда можно было потребовать той каши, что готовил в верхнем подвале Филя-Чкарь для узников, и сдобрить ее толченым салом. Но Архаров, сам не брезговавший едой из Филиного котла, хотел побаловать Левушку.
– Не удивлюсь, когда они выловят там того волосочеса, что ходит к княжне Шестуновой, - сказал Левушка. - А чего бы тебе, Николаша, не послать меня туда вызнать про волосочеса и про лакея, как бишь его… Павлушку?
– Ну и чего ты добьешься? Либо княжна из глупости примется его покрывать, либо он пропал, сгинул и адреса не оставил.
– А коли княжна поумнела?
Архаров только рукой махнул - не могла она за столь короткий срок поумнеть!
И оказался неправ.
Когда пообедали, вернулся Федька, сказал, что Черепанов помог договориться с попом. Тот недоволен, но коли заплатят - отпоет Фомина, как полагается. Кроме того, Федька обшарил все имущество покойного и смутился отсутствием бумаг. У него хватило ума заглянуть в печку. Там нашелся пепел, но старый или новый - Федька сказать не мог. На вопрос о Степане отвечал - нет, денщик не вернулся, сгинул.
Явился Клаварош, который вместе с Тимофеем Арсеньевым разбирал драку возле церковной лавки.
Это было вечное горе Архарова - заступая на полицмейстерский пост, он не подозревал, что теперь в ответе за Божьи храмы…
Государыня определила главную задачу полиции - благочиние. И всякий, кто, в пьяном виде придя поставить свечку Николаю-угоднику, говорил в храме чересчур громко, уже подпадал под соответствующие статьи Наказа полицейским от 1766 года. Равным образом, коли какой батюшка в престольный праздник своего храма затеет крестный ход, Архаров должен был посылать архаровцев следить - чтобы в лавках по пути продвижения хода не торговали спиртным. Самое занятие для людей, которым полагается вылавливать мошенников. А тут еще и такая морока повисла на Архарове, как соблюдение всевозможных строительных правил. Это тоже все еще было в ведении полиции. Хорошо хоть, многое он мог спихнуть на канцеляристов и на старых офицеров - пусть их и мало, однако все грамотные. Сам же норовил высвободить время для сыска.
Потом он выслушивал очередной доклад - о фонарях. Их количество росло - когда Архаров вступил в свою неожиданную должность, то обнаружил, что бунт и тут прогулялся: была чуть ли не тысяча, осталось втрое меньше. И теперь их ставили чуть ли не по сотне новых в месяц, на больших улицах - через каждые сорок саженей, в кривых переулках - чаще, чтобы не оставалось темных уголков. Удовольствие было недешевое - один столб с фонарем обходился казне в рубль, и Архаров сам проверял, где их устанавливают.
В разгар доклада заглянул Устин и сказал, что прибежал Макарка со Знаменки, смертельно перепуганный. Архаров решил дослушать до конца, так что Макарку сразу к нему не пустили. Оно и к лучшему - перед тем, как войти в кабинет, парнишка успел отдышаться.
– Чего принесся? - спросил Архаров.
– Ваша милость посылала за гореловским домом на Знаменке посмотреть, не будет ли гостей-французов…
– Ну, что, были?
Макарка рухнул на коленки.
– Ваше сиятельство, Николай Петрович, простите дураков!
– За что прощать-то? - удивился Архаров.
– Мы господина Коробова потеряли!
– Как потеряли? - Архаров был ошарашен и не скрыл этого.
– Сами не знаем, одна шляпная картонка, какую ему держать дали, осталась! И та вся истоптана!
– Вставай, дурак, и говори вразумительно. Не то Шварца позову, - пошутил Архаров.