– И вот этой дрянью они очень даже бойко торгуют! - несколько изменившимся голосом продолжал Левушка. - Берут же престарелые щеголи и щеголихи, у кого недохватка зубов и щеки оттого провалились. А как сунут за щеку - то сразу и кожа гладкая, как у молодых, и никакого подозрения насчет коренных зубов!
– Выплевывай, - отсмеявшись, велел Архаров. - Не то проглотишь!
Потом вздохнул и насупился.
– Заварили вы с Федькой кашу… Что такое было в записке доктору? В той, которую хозяйке не в руки ему отдала, а в дверь засунула?
– Да что там могло быть? Что поручик Тучков наведывался по известному делу и просит, коли что, искать его на Пречистенке, в доме Архарова…
– Дурак, - тихо сказал Архаров. - Вот это его и погубило.
– Как погубило?
Левушка еще не знал о смерти доктора и о пожаре.
Архаров рассказал вкратце и завершил так:
– Кабы дело было только в амурах - обошлось бы без смертоубийства. Доктор о побеге что-то такое знал, что не с амурами, а с немалыми деньгами и именитыми людьми связано. Я и князю Волконскому сказал. Он не берется вразумить старую княжну, однако обещал ей написать и сделать внушение…
– Доктор непременно знал, кто девице помог бежать, - задумчиво произнес Левушка. - Однако диковинно, что из-за убийства дом подожгли. Должно быть, тот убийца - особа на Москве известная…
– Вот и я о том же толкую. Что это? Опять?- Архаров прислушался.
– Дождик, - глянув за окно, сказал Левушка.
– Дождик?! Ливень! Так и барабанит! Никодимка, чеши мне волосы, пора ехать должность исправлять. Ты со мной?
Левушка посмотрел на него с недоумением и обидой.
– А ты полагал, нет?
– Ну так собирайся. Как приедем - не забудь Устину или кому другому донесение продиктовать. Пусть и твои труды к делу подошьют.
На Лубянке они обнаружили Матвея Воробьева.
С запойным доктором произошла обычная история - Архаров предложил ему оставаться в Москве, и Матвей согласился, полагая, что, избавившись от петербургских собутыльников, он начнет новую жизнь. Но московские собутыльники завелись тут же и оказались ничуть не хуже.
Захар Иванов отыскал Матвея в непотребном состоянии. Но было не впервой - он знал, где лежит Матвеева укладка со всяким врачебным прикладом, и привез доктора на Лубянку таким, каким нашел, даже не пытаясь как-то протрезвить.
Шварц для таких случаев - что привезут человека не низкого звания, не шибко виновного, и нужно его несколько времени подержать, - имел особую каморку с прочным запором. В той каморке были топчан, покрытый тюфяком и одеялом, стол и стул, а окна не было вовсе. Зато у двери стояло судно, которое арестанты непонятно с чего принялись звать женским именем "параша". Туда и засунули Матвея, здраво рассудив, что до утра от голода не помрет, и жестоко оставив его без опохмелки.
Поэтому доктор, выпущенный на волю, был весьма сварлив.
– Что? В покойниках копаться?! Николашка, да ты сдурел!
– Нужно знать об этом подлеце поболее, - терпеливо повторял Архаров. - Ежели его гнусное рожество решили огнем попортить, и для того целого дома не пожалели, значит, человек на Москве видный, многим известен. И, сдается мне, известен под благообразным видом католического патера. А тут, извольте радоваться, прихвачен с ножом в руках над свеженьким трупом. Матвей, добром прошу! Не то… ты меня знаешь!
– Ты у нас известный архаровец! - согласился Матвей. - Опохмелиться дашь?
– Так ведь опохмелишься в зюзю - и никакого с тебя проку!
– Нет. Я свою пропорцию знаю.
– Оно по тебе и видно…
Архаров искренне надеялся, что переезд отвадит приятеля от запоев, и огорчался, видя неудачу затеи.
Сторговались на кружке пива, за которой был послан прибившийся к Лубянке мальчишка Макарка, употребляемый на побегушках. Платил ему Архаров из своего кармана. Сбегать поймать извозчика, отнести записку, притащить из лавчонки бумагу, перья или сургуч - тут он был незаменим, и Шварц даже как-то подарил ему пряник.
– В вознаграждение за добродетель, - сказал Шварц. - Коли преступление карается, то добродетель непременно должна быть вознаграждаема. Никто из вас не замечает Макаркиного старания - придется вознаградить мне.
И даже намечал обучить Макарку ремеслу.
Тут Архаров возмутился - не хотел делать из мальчишки кнутобойцу. Но оказалось, Шварц совсем не то имел в виду.
– Нам могут понадобиться люди для наружного наблюдения, - объяснил он. - Выследить кого Тимофея не пошлешь - его за версту видать. А мальчик незаметен и скор.
Этот самый Макарка доставил доктору пиво и две воблы. Приведя себя в чувство, доктор отправился в мертвецкую при съезжем дворе, а Архаров занялся иными делами.
Вскоре Матвей явился.
– Есть ли что? - спросил Архаров.
– Немного. Лет твоему покойнику за сорок, может, и все пятьдесят. Черной работой не занимался.
– Ежели по ногтям судить - был землекоп.
– А по ладоням - нет. Ладошки у него мягкие, без мозолей. И не бит никем ни разу, и зубы почти все целы… - тут Матвей протянул через стол нечто желтоватое и совершенно неизвестной Архарову формы.
– Кость ты из него, что ли, выломал?
Матвей расхохотался.
– Эту кость не с моими силенками выламывать! А разве всем Рязанским подворьем навалиться! Слоновая это кость, Николаша. И не мучайся - все равно не догадаешься. Накладные зубы.
– Что-о?!.
Архаров страх как не любил показывать свою неосведомленность и обычно сдерживал удивление. Но тут уж никак не мог, да и одно к одному слепилось - Левушкины пламперы с этим новоявленным изобретением.
– А что слышишь. Накладные волосья есть, накладные титьки и задницы есть, вот до зубов человечество додумалось. Я раньше про такие только слыхал, а вот сподобился и увидеть.
– А как же держатся?
– А вот, - Матвей надел костяное диво на палец. - Так вот насаживаются, схватывают и цепляются. Из чего делаем вывод - человек не простого звания. Для чего-то ему нужно было улыбкой блистать. А у щербатого что за улыбка?
– Впервые вижу, чтобы духовное лицо о своей улыбке беспокоилось… - недоумевая, сказал Архаров. - Хотя щербина - примета…
– И это еще не все…
Тут в дверь архаровского кабинета постучали, и тут же всунулась голова Устина.
– Ваша милость, тут со странным делом пришли.
Для случаев воровства и мелкого разбоя были у Архарова полицейские сыщики, к которым сразу и адресовались жалобщики. Хотя и сам он не брезговал докопаться, кто унес тюк белья у бедной вдовы. Делал это еще и затем, чтобы поучить людей своей методе - внимательному вглядыванию в лицо подозреваемого и подмечанию мелких примет вранья. Но никому, кроме него самого, такие штуки в полной мере не удавались.
"Странное дело" означало, что пришли не с кражей и не с чьим-то пьяным буйством.
– Зови. А ты, Матвей, погоди малость.
Вошел молодой мужчина, одетый скромно, без шпаги, поклонился, перекрестился на образ Николая-угодника.
Лицо простое, округлое, лицо человека трудящегося, не бездельника, взгляд настороженный, чего-то трудящийся человек боится.
И даже известно, чего боится. Увидел хмурую личность обер-полицмейстера, встретил его взгляд исподлобья, малоприятный взгляд - как оно и бывает, когда одна бровь нависает ниже другой, а одно веко чуть толще другого.
Устин вошел следом, готовый записывать все, что скажут. Архаров, довольный таким рвением, указал ему на столик сбоку, обычное место писаря. Устин сел и положил перед собой бумагу.
– Добрый день вашему сиятельству, - сказал мужчина неуверенно. И то - попав в кабинет на Лубянке, не сразу и придумаешь, с чего начать.
– Представьтесь, сударь, - почти любезно предложил ему Архаров.
– Я номера держу в Замоскворечье, в Кадашах, а прозваньем Черепанов Илья, - пытаясь соблюсти достоинство сообщил посетитель. - А прибыл сам к вашей милости, не человека за полицией послал, потому, что дело, сдается мне, шума не терпит… такое вот дело…
И показал глазами на Матвея.
– Это наш полицейский доктор, - объяснил Архаров. - Служит тут. Говорите, сударь.
Узнав о том, что он служит, да еще в полиции, Матвей невольно приоткрыл рот. И тут же захлопнул.
– Мы, Черепановы, держим номера еще с большого пожара.
Больших пожаров на Москве было не счесть, может статься, Черепанов имел в виду тридцать седьмой год, когда от упавшей перед образом свечки порядочно выгорели и Кремль, и Китай-город, и Белый город; может статься, сорок шестой - тогда и на Пречистенке двадцать два дома и три церкви сгорело.
– У нас всякая публика останавливается, и купцы, и духовное звание. А такого, чтобы титулованное лицо - врать не стану, еще не было.
– Что за лицо?
– Сказалось гвардии офицером… - как-то смущенно отвечал содержатель номеров. - Насчет прозвания они просили не беспокоиться…
– Стало быть, пустил ты человека, - сразу избавившись от уважительного тона, перебил Архаров, - беспаспортного, неведомо откуда, какого-то мазурика!…
И замолчал. По глазам Черепанова прочитал, что не до выговоров сейчас.
А тут и Матвей вступился.
– Да что ты, Николаша, буянишь? Вот как раз клевые мазы и шуры и ходят все с паспортами! С новешенькими! Мало ли паспортных бланков из Сенатской типографии крадут! Да мешками!
– Он точно гвардеец, - сказал Черепанов. - Денщик при нем, сейчас у меня сидит под замком, злой, то ревет, как теленок без мамки, то рычит, как цепной пес. А он сам, прости Господи, пулю себе в рот пустил. Затылок разнесло, личико…
Тут Черепанов сглотнул сбитый судорогой в горле ком, но легче ему не стало - лицо застрелившегося гвардейца, видать, как возникло перед глазами, так и не уходило…
– … личико почти цело… кровь в подушку ушла…
– Господи-Иисусе! - с неподдельным ужасом воскликнул Устин.
Архаров тяжко задумался.
Самоубийцы на Москве попадались редко. Народ все больше православный, что такое смертный грех - понимает. Чтобы гвардеец - и вдруг застрелился? Такого быть не должно. Однако Черепанов не врет - выстрел в рот имел место. Гвардеец - значит, узнав про беду, может встрепенуться высокопоставленная родня…
– Что же, поедем смотреть твоего грешника, - решил Архаров. - Но с чего ты взял, будто это дело надобно сохранять в тайне?
– А вел он себя диковинно. Прожил недели две - то не ночует, на рассвете явится, то кого-то у себя тайно принимает, так и смотрит, чтобы ни с кем тот человек не встретился. Сперва, как приехал, довольный был, веселый, в последние дни - будто заживо в аду оказался. Носился где-то, весь почернел. И от хорошей жизни такого не сотворишь, прости, Господи, его душу грешную…
– Хорошо, ступай, подожди там, я тебя в своей карете довезу, - подумав, решил Архаров. - Устин! Сыщи Федора. Скажи - со мной поедет!
Федька сыскался в обществе Левушки - сидели в уголке, обсуждали вчерашнее. Вдвоем и пришли к Архарову, который сцепился спорить с Матвеем: Архаров утверждал, что нет такой причины, от которой себя жизни можно лишить, не сотворил ее Бог, Матвей же почему-то взялся возражать: коли человек так болен, что уже сам себе в тягость, и ближние от него намучались, так ведь разумно будет их от себя освободить. Архаров назвал приятеля нехристем, тот еще как-то отругнулся, и оба были страшно довольны, что есть кому прервать такую милую беседу.
– Матвей Ильич! - закричал с порога Левушка. И тут же полез обниматься.
– Уймись, уймись, - попросил Архаров. - Не до нежностей.
– А что это у тебя, сударь мой? - спросил Матвей, тыча пальцем в металлический ободок миниатюры, что так и висела на Левушкиной шее. - Невестой обзавелся?
– Какая там невеста! Из дому сбежала, архаровцы ее ищут. А я думаю, давно она в Петербурге, может, уже и замуж выскочить успела, такие красавицы в девках не засиживаются, - Левушка потянул ленту, вытащил портрет и показал Матвею.
– Ну, я тебе как доктор скажу, коли мазилка не соврал… В девках-то, может, и не засиживаются, да и на земле не заживаются. Легочная болезнь у твоей красавицы. С того такая тощенькая да румяная. Первая же простуда ее надолго уложит.
Федька невольно прислушался.
Легочная болезнь… не к ночи будь помянута!…
Он вдруг затосковал. Не может умереть такая красавица! Не должна! Сам бы за нее костьми лег! И это было бы даже справедливо - он, Федька, уже много бед натворил, ему и пострадать полезно, а ей-то за что?…
Архарову, пока Матвей дулся, а Федька душой на тот свет вместо Вареньки Пуховой просился, доложили, что карета подана.
– А ты, Матвей, возьми-ка накладные зубы и поузнавай по докторам, чья работа, - попросил Архаров.
– Я тебе и сам скажу, что нездешняя. Разве в Петербурге такое мастерят. И то вряд ли.
– Поспрошай, поспрошай!
– Да куда я потащусь - такой? - пробовал было отнекаться Матвей.
– Куда? Сперва с нами поедешь, - решил Архаров. - Докопаться надо - точно ли этот грешник сам себе в рот выстрелил, может, злодеяние.
Левушка, кстати, не имел намерения ехать смотреть на самоубийцу. Федька - тот получил приказ вместе с начальством производить дознание. Левушка приказов не получал - он не был подчиненным Архарова. Да и Матвей до сего дня - тоже, а только иногда выполнял просьбы. Но как-то так образовалось, что в карету они вколотились целой компанией - на заднем сидении Архаров с Левушкой, на переднем Матвей с очень смущенным Черепановым, там же примостился Федька - дождь лил, как из ведра, и сажать его к Сеньке на козлы Архаров не пожелал - у Сеньки для таких случаев епанча чуть ли не просмоленная, выдержит всемирный потоп, а Федька - в одном мундирчике…
Поехали в Замоскворечье. Не езда - горе: дождь лил с утра, улицы поплыли, в иных местах колеса вязли чуть не по ступицу. Это было вечное московское недоразумение - и старожилы охотно показывали места, где прошлой осенью соседская свинья в луже утонула.
Номера оказались не так уж далеко, за Воскресенским храмом, поблизости от старого Кадашевского монетного двора, и Матвей пошутил: знал Черепанов, где селиться.
Черепанов повел наверх, в коридор, куда выходили двери, числом более десяти. У одной сидела на корточках девка, что-то шила.
– Поди, Анютка, - сказал Черепанов. - Вели хозяйке на стол накрыть.
Он большим ключом отпер дверь - и Архаров, войдя, даже не сразу увидел тело, оно лежало на постели и было загорожено стулом.
– Извольте, - сказал дрогнувшим голосом Черепанов.
– Это ты его уложил? - спросил Архаров.
– Он сам лег. Готовился, значит. Ваше сиятельство, я его не убивал…
– Знаю, что не убивал. Ну, с Божьей помощью…
Архаров шагнул к постели, отодвинул стул, на котором висел простой черный кафтан, нагнулся… и выпрямился.
– Тучков, - позвал он. - Или я совсем с ума сбрел, или…
Не успел он договорить, любознательный Левушка оказался рядом, посмотрел - и ахнул, и прикрыл рот ладонью, и откачнулся назад.
– Что за притча? - удивился Матвей, отстранил Левушку, глянул - и неожиданно для всех широко перекрестился.
– Господи, да что же это делается? - спросил он. - Я же с ним на той неделе штофчик распил…
– Ты знал, что он в Москве? Знал? И не сказал? - напустился на Матвея Архаров.
– Да в чем дело-то? Я-то тут при чем?
Тут Архаров понял, что Матвей действительно ни при чем, и повернулся к Федьке.
– Федя, это знаешь кто? Это ее императорского величества гвардии Измайловского полка поручик Фомин… Помнишь? Тогда, осенью…
– Записка, - вдруг сказал Левушка. - На столе. Можно, я возьму?…
Левушке случалось видеть и убитых, и умерших от чумы, и раненых его же собственной шпагой. Самоубийцу он видел впервые, и зрелище смерти, добровольно избранной, ему оказалось не под силу - он растерялся и очень хотел оказаться где-нибудь подальше. Хуже того - он испытал совершенно беспричинный страх. И ему было необходимо, чтобы Архаров что-то стал делать и заставил трудиться всех. Тогда на душе несколько полегчает - выполнение приказов очень этому способствует.
Он знал, что читать Архаров все равно заставит по привычке именно его, и попросил о приказе.
– Читай вслух, - сказал Архаров, подтащил стул к постели, сел и стал смотреть в лицо красавцу и доброму малому, истинному гвардейцу, Петру Фомину. Как будто просил: да объясни же ты, что стряслось?!.
– "Не могу длить свое постыдное существование. Обещаний, данных известным особам, не сдержал, а только вверг в беду. Не от пули, а от стыда умираю, иного пути для себя не вижу. Лишь смертью своей могу поправить дело. Молитесь за меня, коли хватит духа", - прочитал Левушка. - Господи, спаси и помилуй, что это на него нашло?… И подпись… полностью, со званием…
– Потому я и знал, что гвардеец, - тихо сказал Черепанов. Матвей похлопал его по плечу: да никто тебя не винит, и правильно ты рассудил - в таких записочках про себя врать негоже…
Архаров, пристроив локти на широко расставленных коленях, нагнулся и смотрел в лицо мертвому. Лицо все еще ничего не сообщало. Однако он знал Фомина давно. Помнил его юным красавчиком еще в шестьдесят втором, когда измайловцы первыми поднялись возводить на трон государыню Екатерину. Помнил его в приснопамятном московском семьдесят первом. Помнил кое-что из его проказ - амурного толка были проказы, но случалось и кутить в одном благородном обществе. Помнил… да…
А вот кое-что вспомнилось кстати…
Архаров как-то, уходя, оставил честную компанию за картами, а было это уже крепко заполночь. Играли в фараон - тогда вся столица в него, обезумев, денно и нощно сражалась. Утром узнал - Фомин бился, как лев, и выиграл какие-то бешеные деньги, после чего его в полку недели две не видели и не слышали.
Игрок. И яростный.
Неужто и этот неведомо кому проигрался?
– Читай еще раз, - велел он Левушке.
Он хотел услышать знакомый фоминский голос. Он хотел, чтобы лихой гвардеец, добрый товарищ, СВОЙ, заговорил с того света Левушкиными устами и к написанным словам прибавил еще что-то…
Не получилось.
Все то же - "не от пули, а от стыда"…
Архаров умел брать себя в руки. Как Шварц учил? Обстоятельства - прежде всего. Обстоятельства узнавать сразу, пока обстановка не нарушена и люди что-то помнят. Его бы сюда…
– Кто обнаружил мертвое тело? - спросил Архаров тихо. - Да ты не бойся, сударь, отвечай. Мы его и без паспорта все знаем.
– Горничная… Он денщика с запиской отправил, тот - за дверь было, да дождь припустил, он остался в сенях, а там случилась наша Марьюшка. Дело молодое, остановились, амурничают, пока ливень потише станет. Тут грохнуло. Все забеспокоились, побежали смотреть. Она быстрее всех оказалась. Позвать?
– Не надо.
Архаров не любил допрашивать баб. Околесицы много, толку мало, а если еще и слезы…
– Денщик где? - спросил он.
– Заперли, сперва орал, теперь ревет белугой.
– Тащи сюда.
– Не дури, Николаша, - сказал Матвей. - Тут он еще пуще разревется. Пусть нас в другое помещение проводят.
– Твоя правда. Черепанов, отведи нас куда-нибудь.
– Моя хозяйка в горнице накрыла, чем Бог послал, не откажите.
– Да уж не откажем! - оживился Матвей. - Надо же помянуть.