"Ты кто,- говорю,- солдат?" - "Солдат".- "А где винтовка?" - "Я ее бросил".- "А зачем ты стрелял в нас?" - "Да как же, всех нас выгнали, приказали".- Идем к полковнику. Привел. Рассказал. Полковник кричит: расстрелять его, мерзавца! Я говорю: он, господин полковник, без винтовки был. Ну, тогда, говорит, набейте ему морду и отпустите. Я его вывел. Иди, говорю, да не попадайся. Он пошел. Вдруг выбегает капитан П-ев, с револьвером. Я ему кричу: его отпустить господин полковник приказал! Он только рукой махнул, догнал того… Вижу, стоят, мирно разговаривают, ничего. Потом вдруг капитан раз его! Из револьвера. Повернулся и пошел… Утром смотрел я - прямо в голову".
"Да,- перебил другой офицер,- я забыл сказать. Знаете, этих австрийцев, которых мы не тронули-то, всех чехи [51]перебили. Я видал, так и лежат все, кучей".
Я вышел на улицу. Кое-где были видны жители: дети, бабы. Пошел к церкви. На площади в разных вывернутых позах лежали убитые… Налетал ветер, подымал их волосы, шевелил их одежды, а они лежали, как деревянные.
К убитым подъехала телега. В телеге - баба. Вылезла, подошла, стала их рассматривать подряд… Кто лежал вниз лицам, она приподнимала и опять осторожно опускала, как будто боялась сделать больно. Обходила всех, около одного упала, сначала на колени, потом на грудь убитого и жалобно, громко заплакала: "Голубчик мой! Господи! Господи!…"
Я видел, как она, плача, укладывала мертвое, непослушное тело на телегу, как ей помогала другая женщина. Телега, скрипя, тихо уехала…
Я подошел к помогавшей женщине…
"Что это, мужа нашла?"
Женщина посмотрела на меня тяжелым взглядом. "Мужа",- ответила и пошла прочь…
Зашел в лавку. Продавец - пожилой, благообразный старичок. Разговорился. "Да зачем же нас огнем встретили? Ведь ничего бы не было! Пропустили бы, и все".- "Поди ж ты,- развел руками старичок…- все ведь эти пришлые виноваты - Дербентский полк [52]да артиллеристы. Сколько здесь митингов было. Старики говорят: пропустите, ребята, беду накликаете. А они все одно: уничтожим буржуев, не пропустим. Их, говорят, мало, мы знаем. Корнилов, говорят, с киргизами да буржуями. Ну, молодежь и смутили. Всех наблизовали, выгнали окопы рыть, винтовки пораздали… А как увидели ваших, ваши как пошли на село, бежать. Артиллеристы первые,- на лошадей, да ходу. Все бежать! Бабы! Дети! - старичок вздохнул.- Что народу-то, народу побили… невинных-то сколько… А из-за чего все? Спроси ты их…"
Я прошел на главную площадь. По площади носился вихрем, джигитовал текинец.
Как пуля, летала маленькая белая лошадка, а на ней то вскакивала, то падала, то на скаку свешивалась до земли малиновая черкеска текинца.
Смотревшие текинцы одобрительно, шумно кричали…
Вечером, в присутствии Корнилова, Алексеева и других генералов, хоронили наших, убитых в бою.
Их было трое.
Семнадцать было ранено.
В Лежанке было 507 трупов.
На Кубани
Из Ставропольской губернии мы свернули на Кубань.
Кубанские степи не похожи на донские, нет донского простора, шири, дали. Кубанская степь волнистая, холмистая, с перелесками. Идем степями. Весна близится. Дорога сухая, зеленеет трава, солнце теплое…
Пришли в ст. Плотскую, маленькую, небогатую. Хозяин убогой хаты, где мы остановились,- столяр, иногородний. Вид у него забитый, лицо недоброе, неоткрытое. Интересуется боем в Лежанке.
"Здесь слыхать было, как палили… а чевой-то палили-то?"
"Не пропустили они нас, стрелять стали…" По тону видно, что хозяин добровольцам не сочувствует.
"Вот вы образованный, так сказать, а скажите мне вот: почему это друг с другом воевать стали? из чего это поднялось?" - говорит хозяин и хитро смотрит.
"Из-за чего?… Большевики разогнали Учредительное собрание, избранное всем народом, силой власть захватили - вот и поднялось". Хозяин немного помолчал. "Опять вы не сказали… например, вот, скажем, за что вот вы воюете?"
"Я воюю? - За Учредительное собрание. Потому что думаю, что оно одно даст русским людям свободу и спокойную трудовую жизнь".
Хозяин недоверчиво, хитро смотрит на меня. "Ну, оно конечно, может, вам и понятно, вы человек ученый".
"А разве вам не понятно? Скажите, что вам нужно? что бы вы хотели?" - "Чего?… чтобы рабочему человеку была свобода, жизнь настоящая и к тому же земля…" - "Так кто же вам ее даст, как не Учредительное собрание?"
Хозяин отрицательно качает головой.
"Так как же? кто же?"
"В это собрание-то нашего брата и не допустят".
"Как не допустят? ведь все же выбирают, ведь вы же выбирали?"
"Выбирали, да как там выбирали, у кого капиталы есть, те и попадут",- упрямо заявляет хозяин.
"Да ведь это же от вас зависит!" - "Знамо, от нас,- только оно так выходит…"
Минутная пауза.
"А много набили народу-то в Лежанке?" - неожиданно спрашивает хозяин.
"Не знаю… много…"
Идем из Плотской тихими, мягкими, зелеными степями. В ст. Ивановской станичный атаман [53]с стариками встречают Корнилова хлебом-солью, подносят национальный флаг. [54]День праздничный, оживление… Казаки, казачки высыпали на улицы, ходят, шелуша семечки. Казаки - в серых, малиновых, коричневых черкесках. Казачки в красивых, разноцветных платках.
Нас встречают радушно. Из хат несут молоко, сметану, хлеб, тыквенные семечки.
На площади кучками толпятся войска: пешие, конные. Бравурно разносятся военные песни. В кружках танцуют наурскую лезгинку. Казаки, казачки, угощая кто чем, с любопытством разговаривают с нами.
"Ну вот, я говорил вам, что на Кубани будет совсем другое отношение, видите",- говорит кто-то.
Поднялись выступать. Шумными рядами строятся войска. Около нас плачут две старые казачки: "молоденькие-то какие, батюшки… тоже поди родных побросали…"
Мимо проходит юнкерский батальон. Молодой, стройный юнкер речитативом-говорком лихо запевает:
Во селе Ивановке случилась беда,
Молодая девчонычка сына родила.
И со смехом, гулко подхватывают все экспромт юнкера:
Трай-рай-ра-ай-раааай,
Молодая девчонычка сына родила…
На Кубани повеяло традицией старой Руси. Во всех станицах встречают радушно, присоединяются вооруженные казаки.
В ст. Веселой остановились отдохнуть. В нашей хате - старый казак с седой бородой, в малиновой черкеске, с кинжалом, газырями. Рядом с ним его жена - пожилая, говорливая казачка. И муж и жена подвыпили.
"Россию восстановим! Порядок устроим! Так, братцы, так или нет?!" - кричит оглушительным басом казак, ударяя себя кулаком в грудь. "А вы с нами пойдете?" - "Пойду, провалиться - пойду… я уж записался. Старый пластун с вами пойдет, понимаете?" - и казак затянул:
Поехал казак на чужбину далеку
На север на славном коне вороном,-
жена подхватила сильным, визгливым голосом.
Из Веселой надо переходить железную дорогу Ростов - Тихорецкая. Жел.-дор. линия занята большевиками. Мы должны прорываться - и, чтоб поспеть на раннем рассвете перейти, выступаем в 8 часов вечера.
Приказано: не курить, не говорить, двигаться в абсолютной тишине. Момент серьезен.
В темноте ночи тянутся темные ряды фигур, сталкиваются, цепляясь винтовками, звеня штыками.
Хочется спать. Холодно. Идем…
Черная темнота начинает сереть. С края горизонта чуть лезет бело-синий рассвет. Уже можно разобрать лица.
Теперь - недалеко от жел. дороги.
Остановились. Холод сковывает тело. Люди опускаются на землю.
"Господа, кто хочет греться по способу Петра Великого!" - зовет капитан. Встают, плотная куча людей качается, толкается, все лезут в середину.
Впереди ухнули взрывы - это наша конница рвет мосты.
Встать! Шагом марш. Идем… Уже вдали виднеются здания, жел. дорога и станица - значит, авангард прошел благополучно. Подходим к ст. Ново-Леушковской, наша рота заняла станцию.
Здесь мы охраняем переправу обоза.
Но через полчаса летит с подъехавшего бронированного поезда и рвется на перроне большевистская граната. Снаряды рвутся кругом станции, бьют по обозу. Видно, как черненькие фигурки повозок поскакали рысью. Но обоз уже переехал, и мы уходим от Леушковской по гладкой дороге меж зелеными всходами. Прорвались.
До отдыха - Старо-Леушковской - верст восемь. Мы идем открытой степью, а вправо и влево от дороги рвутся посылаемые с бронированных поездов гранаты, подымая землю черными столбами. Сейчас маленький гребень и скроемся. Перешли его. Долетели два снаряда. Смолкло, стало легче, неприятное напряжение упало. Зашагали быстрей.
"Ну переход сегодня! Дойдем до Старо-Леушковской и - 72 версты!"
"А усталости почему-то не чувствуется".- "Когда гранатами кругом кроет - не почувствуешь, а вот приди в станицу…"
Разместились в Старо-Леушковской. Принесли в хату соломы. Пристают к хозяйке с ужином. "Да, ей-Богу, ничего нема",- отговаривается недовольная хозяйка. Но достали и ужин, нашли и граммофон, захрипевший "Дунайские волны".
"Сестры, вальс! generale! Вальс!"
Два офицера закружились по комнате с Таней и Варей.
Березанская
Стало совсем весенне. Степь изумрудна - на бархате черного фона. Солнце сияет. Ветер ласковый, трепетный. Мы прошли Ирклиевскую - идем на Березанскую. По пути по рядам пошел разговор: "станица занята большевиками - придется выбивать".
Долетели выстрелы. Авангард столкнулся - будет бой. Остановились. Приказано: обойти станицу - ударить с фланга.
Корниловский полк уходит с дороги влево, идет зеленой пашней.
Легли за складкой. Трещат винтовки в стороне авангарда. Встали, двинулись густой цепью. В котловине видна Березанская. Только вышли на гребень, по нас засвистали пули, часто, ожесточенно. Упало несколько раненых, но цепь движется вперед, оставив на месте неподвижно лежащих людей и склонившихся над ними сестер.
Опять залегли. Над головами посвистывают пули. К цепи подходит шт.-кап. Садовень. "Вторая рота, снимите шапки… князь убит".
Не все расслышали. "Что? что?" - "Князь убит",- пролетело по цепи.
Все сняли шапки, перекрестились.
"Господа, кому-нибудь надо сходить к телу князя. Нельзя же бросить",- говорит Садовень.
Я встал, пошел вперед по указанному направлению.
На зеленом поле, под голубым небом лежал красивый князь, немного бледный. Левая рука откинута, лицо повернуто вполоборота. Над ним склонилась сестра Дина Дюбуа.
"Убит",- говорит она тихо.
"Куда?" - "Не могу найти - нигде нет крови".
Я смотрю на бледного князя и вспоминаю его радостным, танцующим лезгинку.
А кругом, отовсюду трещит стрельба. Наши цепи везде движутся вперед. В станице раздаются беспорядочные выстрелы. Большевики бежали. Далеко по полю лавой летит кавалерия…
Подвели Князева коня, с трудом положили мы тело поперек седла, и, поддерживая его, я повел коня к станице.
У маленького хуторка думаю получить подводу. Встретил товарища. Вошли во двор. Посреди стоит испуганная женщина…
"Хозяин дома?"
"Нема",- лепечет она.
"Где же он?" - "Да хиба ж я знаю, уихал".
Объясняю, что мне надо. Женщина от перепуга не понимает.
"Коней моих возьмете… так что я делать буду",- вдруг плачет она.
"Да не возьму я коней. Мне довести убитого надо. Давай телегу, сама садись, поедем с нами…"
Вместе запрягаем лошадей. На двор вбегает другая женщина, рыдая и причитая: "та як же можно, усих коней забирают…"
Я пошел узнать, в чем дело. На соседний двор въехали кавалеристы,.стоят у просторного сарая, выводят из него лошадей. Около них плачет старуха, уверяя, что это кони не военные, не большевистские, а их, крестьянские…
"Много не разговаривай!" - кричит один из кавалеристов.
Я пробую им сказать, что кони действительно крестьянские. "Черт их разберет! здесь все большевики",- отвечает кавалерист.
Они сели на своих коней, захватили в повода четырех хозяйских и шумно, подымая пыль по дороге, поехали к станице.
У ворот, согнувшись, плакала старуха: "Разорили, Господи, разорили, усих увели…"
Я уложил на телегу тело князя, взял с собой хозяйку и поехал. При въезде в станицу лежали зарубленные люди, все в длинных красных полосах. У одного голова рассечена надвое.
Хозяйка смотрит на них вытаращенными, непонимающими глазами, что-то шепчет и торопливо дергает вожжами.
По улицам едут конные, идут пешие, скрипят обозные телеги. По дворам с клохотаньем летают куры, визжат поросята, спасаясь от рук победителей.
Нашел свой район - въехал на широкий зеленый двор, обсаженный тополями. Навстречу вышли Таня, Варя, офицеры. Осторожно сняли князя, положили на солому под деревом. Заплакали Таня, Варя и офицеры один за другим.
Ушли в хату, поставили часового.
Хата казачья. У печи готовит старая казачка, ей помогает молодая. Лицо обеих заплаканы. Старая сдерживается, у молодой прорываются рыдания, и она порывисто утирает лицо концом фартука. Трехлетний мальчик, крепко обхватив ее ногу, прижался и испуганно смотрит на нас.
"О чем плачешь, хозяйка?" - Обе молчат, только молодая громко всхлипнула.
"Расскажи, может, чем поможем…"
Молодая бросила работу, уткнулась в фартук, зарыдала. Старая со слезами начала рассказывать: "Сына маво, мужа ее вот, наблизовали, а теперь вот из станицы ушли, кто знает куды… может, и убили…"
"Да кто его мобилизовал-то?"
"Кто, хиба ж мы знаем кто? Большевики, что ли, так их называют…"
"Да зачем же он, казак, а пошел? ведь не все же пошли?"
"Как не итти-то? На двор пришли за ним. Говорят, расстреляем… ну и взяли, а теперь вот…"
Обе женщины плакали.
Вечером ушли в заставу. Ночь холодная, ветер сильный и злой, небо темное, ни зги не видно…
Расставили в степи караулы. Ветер пронизывает насквозь. Нашли маленький окопчик. Две смены залезли туда, а часовой и подчасок ходят взад и вперед в темноте большой дороги. Ветер гудит по проволоке и на штыках…
Новая смена. Старая спряталась в окопчике. Четыре человека скорчились, плотно прижавшись. Тепло. Тихий разговор. "Слыхали? Корнилов приказал старым казакам на площади молодых пороть?" - "Ну? за что?" - "За то, что с большевиками вместе против нас сражались".-"И пороли?"-"Говорят, пороли".
Наутро мы уходим на станцию Выселки.
Укладываем на подводу тело князя, а в дверях хаты, жалко согнувшись, плачет старая хозяйка. "Что ты, бабушка?"
"Как что,- наш-то, может, тоже так где лежит",- всхлипывает старуха…
Выселки
Вся армия идет на Журавскую. Мы - на Выселки. Они заняты большевиками, и Корниловскому полку приказано: выбить.
Идем быстрым маршем. Все знают, что будет бой. Разговаривают мало, больше думают.
Спустились в котловину, поднялись к гребню и осторожно остановились. Командир полка собрал батальонных и ротных, отдает приказания…
Громыхая, проехали на позицию орудия. Развели по батальонам, а командир полка с штабом остался у холмика.
Мы вышли в открытое поле. Видна станция Выселки, дома, трубы. Идем колонной. Высоко перед нами звонко рвется белое облачко шрапнели. "Заметили, началось",- думает каждый.
"В цепь!" - раздается команда. Ухнули наши орудия. С хрипом, шуршаньем уходят снаряды. Вдали поднялась воронкой земля. Звук. Разрывы удачны. "Смотрите, господа, там цепи, вон движутся!"
Идем широко разомкнувшись-полк весь в цепи. Визжат шрапнели, воют гранаты. Мы близимся…
Вот с мягким пеньем долетают пули. Чаще, чаще…
Залегли, открыли огонь…
"Варя! Таня! Идите сюда! Где вы легли? Ну, зачем вы пошли - говорили же вам!" - слышу я сзади себя.
Во второй цепи лежат Варя и Таня в солдатских шинелях, с медицинскими сумками…
"Цепь вперед!" Поднялись. Наша артиллерия гудит, бьет прямо по виднеющимся цепям противника.
"Смотрите! смотрите! отступают!" - несется по цепи.
Видно, как маленькие фигурки бегут к станции.
Их артиллерия смолкла. Наша усиленно заревела.
"По отступающему - двенадцать!" Все затрещало. Заварилась стрельба. Чаще, чаще… Слов команды не слышно…
С правого фланга, из лощины вылетела лавой кавалерия, карьером понеслась за отступающими, блестят на солнце машущие шашки…
Мы идем быстро. Мы недалеко от станции. Впереди, перебежав полотно, бегут уже без винтовок маленькие фигурки. Пулеметчик прилег к пулемету, как застыл. Пулемет захлопал,рвется вперед. Маленькие фигурки падают, бегут, ползут, остаются на месте…
Мы на полотне. Кругом бестолково трещат выстрелы. Впереди взяли пленных. Подпор. К-ой стоит с винтовкой наперевес - перед ним молодой мальчишка кричит: "пожалейте! помилуйте!"
"А… твою мать! Куда тебе - в живот, в грудь! говори…" - бешено-зверски кричит К-ой.
"Пожалейте, дяденька!"
Ах! Ах! слышны хриплые звуки, как дрова рубят. Ах! Ах! и в такт с ними подп. К-ой ударяет штыком в грудь, в живот стоящего перед ним мальчишку…
Стоны… тело упало…
На путях около насыпи валяются убитые, недобитые, стонущие люди…
Еще поймали. И опять просит пощады. И опять зверские крики.
"Беги… твою мать!" Он не бежит, хватается за винтовку, он знает это "беги"…
"Беги… а то!"-штык около его тела,-инстинктивно отскакивает, бежит, оглядываясь назад, и кричит диким голосом. А по нему трещат выстрелы из десятка винтовок, мимо, мимо, мимо… Он бежит… Крик. Упал, попробовал встать, упал и пополз торопливо, как кошка.
"Уйдет!" - кричит кто-то, и подпор. Г-н бежит к нему с насыпи.
"Я раненый! раненый!"-дико кричит ползущий, а Г-н в упор стреляет ему в голову. Из головы что-то летит высоко, высоко во все стороны…
"Смотри, самые трусы в бою, самые звери после боя",- говорит мой товарищ.
В Выселках на небольшой площади шумно галдят столпившиеся войска. Все толкаясь лезут что-то смотреть в центре.
"Пленных комиссаров видали?" - бросает проходящий офицер.
В центре круга наших солдат и офицеров стоят два человека, полувоенно, полуштатски одетые. Оба лет под сорок, оба типичные солдаты-комитетчики, у обоих растерянный, ничего не понимающий вид, как будто не слышат они ни угроз, ни ругательств.
"Ты какой комиссар был?" - спрашивает офицер одного из них.
"Я, товарищ…" - "Да я тебе не товарищ… твою мать!" - оглушительно кричит офицер.
"Виноват, виноват, ваше благородие…" - и комиссар нелепо прикладывает руку к козырьку.