– Вы услышали многое, – сказал достопочтенный Пирс Роули, обращаясь к присяжным, – и многое из того, что вы услышали, носит противоречивый характер. Вы слышали свидетелей, которые говорили, что они что-то видели, а потом, как по волшебству, заявляли, что ничего не видели. Вы должны решить, как отгадать эту загадку. Поскольку я не вправе сказать вам, как это сделать, я лишь скажу, что стоит верить самому рассказу, а не его опровержению. Вы не знаете, заплатили этим свидетелям за то, чтобы они сказали, будто видели что-то, или за то, чтобы они сказали, будто ничего не видели. Мне ничего не известно о маклерах по свидетельским показаниям, но хорошо известно о злостных евреях и о том, на какие ухищрения они способны, дабы заполучить свободу. Мне известно, что раса лжецов может с помощью звонкой монеты сделать лжецом честного человека. Я надеюсь, вас не обманут дешевые трюки и вы не позволите этой алчной расе губить души христианских мужчин, женщин и детей в Лондоне и думать, что они могут убивать безнаказанно.
На этом присяжные удалились, чтобы вынести свое решение.
Это августейшее собрание отсутствовало не более получаса.
– Каково ваше решение? – спросил судья Роули.
Старшина присяжных медленно поднялся со своего места. Он снял шляпу и причесал пальцами влажные редеющие волосы.
– Мы считаем мистера Уивера виновным в убийстве, как вы и велели, ваша честь. – Головы он так и не поднял.
Толпа завопила. Я не сразу понял, был то вопль радости или возмущения, но вскоре увидел не без удовольствия, что толпа приняла мою сторону. В воздух снова полетели огрызки и мусор. В задних рядах мужчины вскочили со своих мест и кричали о несправедливости, папизме и абсолютизме.
– Вы желаете что-либо сказать, прежде чем будет оглашен приговор? – обратился ко мне судья, пытаясь перекричать шум.
Было видно, что он хотел побыстрее покончить с этим делом и как можно скорее удалиться, не утруждая себя наведением порядка в зале. Должно быть, я слишком замешкался с ответом, так как он ударил молотком и сказал:
– Очень хорошо. Учитывая тяжесть и жестокость преступления, я не вижу причин для снисходительности, в особенности когда евреи заполонили город. Я не могу стоять, опустив руки, и одобрительно кивать, ведь это было бы все равно что позволить представителям вашей расы убивать христиан, когда им это вздумается. Я приговариваю вас, мистер Уивер, к повешению за самое ужасное из всех преступлений – убийство. Приговор будет приведен в исполнение в ближайший день казни, через шесть недель.
Он снова ударил молотком, поднялся и вышел из зала суда в сопровождении четверых судебных приставов.
Через мгновение еще двое приставов взяли меня под стражу, чтобы препроводить назад в Ньюгейтскую тюрьму. Я был осужден за убийство и приговорен к смертной казни. Мне случалось совершать преступления, включая тяжкие, но незаконность этого приговора заставила меня рассвирепеть. Мой друг Элиас Гордон выкрикивал со своего места, что несправедливость будет наказана. Дядя кричал мне, что использует все свое влияние, дабы изменить мою судьбу. Я их почти не слышал. Слышал слова, но не понимал их смысла.
Я очнулся, когда приставы стали меня уводить, схватив за обе руки. Мышцы моего тела напряглись, и я даже подумал, не попробовать ли мне вырваться. А почему бы и нет? Я был сильнее их. Какую силу может иметь закон в отношении меня после того, как со мной так несправедливо поступили?
Но тут прямо перед нами возникла она – женщина с желтыми волосами. Ее хорошенькое личико раскраснелось, по щекам струились слезы.
– О, Бенджамин, – запричитала она, – не покидай меня! Я без тебя умру!
В это было трудно поверить, поскольку она прожила без меня всю свою жизнь и выглядела вполне крепкой и здоровой. Тем не менее силу ее чувств было трудно объяснить. Она бросилась ко мне, обвила мою шею руками и стала осыпать поцелуями лицо.
При иных обстоятельствах – скажем, если бы меня только что не осудили на смерть – я был бы в восторге от внимания такой милой дамы. Теперь же я лишь раскрыл рот от изумления. Приставы оттолкнули женщину, и она разрыдалась, крича о творящейся несправедливости. А потом повернулась, и это было потрясающе естественное движение, которому мог бы позавидовать любой акробат на Варфоломеевской ярмарке. Ее белоснежная грудь, изрядно выступающая из глубокого выреза лифа ее платья, коснулась руки одного из моих охранников.
Покраснев от восторга и, возможно, от неловкости, пристав замер. Женщина тоже остановилась. Она слегка наклонилась, но этого было достаточно, чтобы ее грудь прижалась к его руке. Пристав в изумлении уставился на свою руку и на плоть, которой она касалась. Другой пристав тоже смотрел, сгорая от зависти к своему компаньону, которому привалила неожиданная удача прикоснуться к женской груди. В момент всеобщего замешательства с ловкостью вора-карманника женщина вложила что-то в мою руку. Правильнее сказать, там было несколько предметов, а вскоре я более точно понял, что их два. При соприкосновении они издавали резкий металлический звук и были тверды и остры на ощупь.
Я знал, что это, даже не глядя. Я держал в руках подобные вещи и даже пользовался ими в юности, когда зарабатывал свой хлеб, нарушая закон. Это были отмычка и напильник.
События нескольких последних дней разворачивались так быстро и так неожиданно, что я перестал что-либо понимать, но значение этих двух вещей понял точно. Я знал: кто-то так истово желает, чтобы я был осужден и приговорен к повешению, что готов идти на любые нарушения закона.
Но кто-то столь же истово желает меня освободить.
Глава 2
Как я оказался в столь ужасающем положении? Я даже не знал, с чего начать распутывать эту головоломку, но был уверен, что мои несчастья каким-то образом связаны с услугами, которые я оказывал мистеру Кристоферу Аффорду, англиканскому священнику, служившему в церкви Святого Иоанна Крестителя в Уоппинге.
Пребывая в меланхолии после того, как Мириам вышла замуж за христианина, я забросил свои дела. В течение нескольких месяцев я вообще не работал, предпочитая проводить время в пьянстве и распутстве или в мрачных раздумьях, а иногда сочетая и то и другое. Поэтому, получив три записки с пометкой "срочно" от своих кредиторов, я решил: пора сделать то, что я сам себе обещал сделать давным-давно, а именно выйти из ступора и приняться за дела. Итак, я надел темное платье и чистую сорочку. Я смыл сонливость со своего лица, зачесал назад волосы, связав их на затылке черной лентой, наподобие парика и, наняв экипаж, отправился на Йорк-стрит, где мистер Аффорд назначил мне встречу.
Отправляясь к нему в то утро, я не подозревал, что спустя тридцать лет опишу свои поступки на бумаге, но если бы я знал об этом, то обратил бы большее внимание на нескольких развязных парней, окруживших меня, как только я вышел из экипажа в Вестминстере. Этим четверым парням было суждено стать своего рода предзнаменованием, хотя они этого не подозревали.
Они окружили меня, скорчив насмешливые улыбки. Я принял их за вездесущих воришек, наводнивших улицы после краха "Компании южных морей", унесшего с собой богатство нации. Но они были преступниками иного сорта.
– Ты кто, виг или тори? – прорычал один из них, на вид самый крупный и, возможно, самый пьяный.
Я знал, что близятся шестинедельные выборы и что кандидаты заранее вербуют сторонников, устраивая буйные вечеринки в тавернах, где люди из низших слоев, как эти, не имевшие права голоса, могли урвать свою долю спиртного. Причина щедрости политиков была вполне ясна. Они рассчитывали, что их неотесанные гости станут вести себя так, как вели себя эти парни, а именно в грубой форме агитировать за их партию.
Поскольку дело было ранним утром, я мог только предположить, что громилы еще не ложились спать. Я осматривал их небритые лица и поношенную одежду и прикидывал, какой вред они могут мне причинить.
– А вы кем будете? – спросил я в свою очередь.
Их главарь засмеялся:
– Почему я должен тебе отвечать?
Я достал из кармана пистолет, который всегда носил с собой, и направил его в лицо главаря.
– Потому что вы начали этот разговор, и я хочу узнать, насколько он вас интересует.
– Прошу прощения, сэр, – промолвил он, значительно преувеличивая мое положение. Он снял шляпу и, прижав ее к груди, начал кланяться, как турок.
На меня это раболепие не произвело никакого впечатления.
– В какой вы партии? – спросил я снова.
– Вигов, если позволите, сэр, – ответил другой мужчина. – Кем еще нам быть, если не вигами. Мы ведь рабочий люд, как вы видите, а не лорды, как ваша честь, чтобы быть тори. Мы были в таверне, где за выпивку заплатил мистер Хертком, виг от Вестминстера. Поэтому мы теперь виги и готовы ему услужить. Мы вовсе не желали вам вреда.
Мне было глубоко наплевать на вигов и на тори, я ими особо не интересовался, но все-таки мне было известно, что партия вигов представляла новые деньги и не придавала большого значения Церкви и что ей были нужны сторонники вроде этих парней.
– Убирайтесь вон, – сказал я, размахивая пистолетом.
Они побежали в одну сторону, я пошел в другую. Через минуту я забыл о происшествии и стал думать о предстоящей встрече с мистером Аффордом.
Я не был знаком со многими священниками, но благодаря литературе я представлял их маленькими благодушными человечками, проживающими в аккуратных, но ничем не примечательных домиках. Я удивился, увидев роскошный дом, в котором жил мистер Аффорд. Люди, избирающие религиозную стезю, редко имеют виды на будущее либо потому, что вышли из бедных семей, либо потому, что были младшими братьями, которые, по существующим строгим правилам, лишались права наследства. Но в данном случае речь шла о священнике, который один занимал роскошный дом на модной улице. Трудно было сказать, сколько в доме комнат и каких, но вскоре я узнал, что кухня была отменного качества. Когда я постучал в парадную дверь, краснощекий слуга сказал мне, что я не могу войти через парадный вход.
– Идите по черной лестнице, – сказал он.
Меня расстроило подобное обращение, и я готов был дать отпор, но потом решил, что не стоит принимать это близко к сердцу. Полагаю, таким раздражительным я был вследствие злоупотребления вином накануне. Тем не менее я подавил злость и направился к боковому входу, где полная женщина, у которой руки были толще, чем икры моих ног, направила меня к большому столу, стоящему в углу. За столом уже сидел мужчина, из бедняков, не старый еще, но дряхлеющий, с седоватыми волосами, без парика: на голове с редеющими, коротко остриженными волосами, кроме широкополой соломенной шляпы, ничего не было. Одежда на нем была простая, из неокрашенного полотна, но новая. Единственным украшением служил оловянный значок грузчика, приколотый справа на груди. Сам не знаю почему, но, будучи незнаком с этим человеком, я сразу подумал, что эту одежду ему купил мистер Аффорд, причем недавно – возможно, для этой встречи.
Вскоре на кухне появился еще один человек, в черной одежде с белым шарфом, которую обычно носят священнослужители. Он вошел крадучись, заглядывая в комнату, как приглашенный к обеду гость. Увидев меня, он притворно улыбнулся.
– Бенджамин! – воскликнул он с большим энтузиазмом, будто мы хорошие знакомые. – Проходите, проходите. Рад, что вы смогли прийти, как я просил, несмотря на неожиданность просьбы.
Он был высокого роста, полный, если не сказать толстый. Лицо было впалым и напоминало серп луны. На нем был парик с бантом сзади, новый и тщательно напудренный.
Признаюсь, меня немного разозлило такое вольное употребление моего имени. Я видел человека впервые и не ожидал подобной фамильярности. Подозреваю, если бы я стал называть его Кристофером или просто Китом, ему бы это вряд ли понравилось.
– Считаю честью нанести вам визит, сэр, – сказал я, слегка поклонившись.
Он жестом указал на стол:
– Проходите, присаживайтесь. Присаживайтесь. Ах да. Куда делись мои хорошие манеры? Бенджамин, этого парня зовут Джон Литтлтон. Он проживает в моем приходе и на себе испытал милосердие церкви. Кроме этого, он хорошо знает приход и его жителей. В последние дни он мне много помогал, и я подумал, что он может оказаться полезным и вам тоже.
Я повернулся к парню, как его назвал священник, чтобы дружески пожать ему руку.
Он с готовностью ответил на мое рукопожатие, возможно почувствовав облегчение оттого, что по сравнению с нашим хозяином я оказался более открытым человеком.
– Приятно познакомиться, – сказал он радостно. – Бенджамин Уивер, я видел вас на ринге. И не раз. Я видел, как вы задали жару тому ирландцу, Фергюсу Дойлю, и как намяли бока тому французу, не помню его имени. Но самый лучший матч, скажу я вам, сэр, был, когда вы дрались с Элизабет Стоукс. Она была лучшей среди женщин-бойцов. Таких больше нет.
Я сел рядом с мистером Литтлтоном.
– Жаль, что бойцовское искусство среди женщин теперь в упадке. Нынче их заставляют сжимать в кулаках монеты во время матча, чтобы не выцарапали друг другу глаза. Та, что разжимает кулаки и теряет монету, признается побежденной.
– Да, зрелище не то. Вот Элизабет Стоукс могла уж врезать так врезать. – Он повернулся к мистеру Аффорду. – Вот была баба! Злобная, как одноногая крыса, и быстрая, как намазанный маслом итальяшка. Я даже подумал тогда, мистеру Уиверу с ней не справиться.
– Да уж, не поздоровилось мне, – сказал я весело. – Когда дерешься с женщиной, всегда возникает одна и та же проблема. Если проиграешь, стыда не оберешься. Если выиграешь, никакого почета, ибо считается, что победить женщину пара пустяков. Мне вообще надо было отказаться от этого боя, но подобные схватки всегда делают хорошие сборы. Устроители не могли упустить такого прибыльного дела, да и мы, бойцы, тоже.
– Хотелось бы только, чтобы девушки тоже выступали раздетые до пояса, как мужчины. Было бы на что посмотреть, если бы у них титьки болтались туда-сюда. Прошу прощения, мистер Аффорд, – добавил он.
Розовое лицо Аффорда покраснело.
– Ну, – сказал он, потирая руки, будто готовился взвалить на себя штабель древесины, – не подкрепиться ли нам прежде, чем приступить к делу? Как вы на это смотрите, мистер Уивер? Можно предложить вам крепкого темного эля? Это любимый напиток тех, кто усердно трудится.
– В последнее время я трудился не так усердно, как следовало бы, – сказал я, – но эля выпью с неменьшим удовольствием.
После выпитого накануне вина у меня, как водится, раскалывалась голова, и кружка горячего эля мне совсем не помешала бы.
– Я думал, он так и не предложит, – тихо, словно по секрету, сказал мне Литтлтон. – Я чуть не умер от жажды, пока мы вас ждали.
Аффорд позвонил в колокольчик, и вошла девушка-служанка, с огромными руками. Ей было от силы шестнадцать, она сутулилась, и, судя по ее лицу, природа не была к ней особенно щедра. Но у нее был веселый нрав, и она нам мило улыбалась. Она выслушала наставления мистера Аффорда и вскоре вернулась с кружками, наполненными элем, который почти не давал пены.
– А теперь… – сказал мистер Аффорд, садясь к нам за стол. Он достал симпатичную табакерку из китовой кости. – Не желает ли кто-нибудь щепотку табаку? – спросил он.
Литтлтон покачал головой:
– Я предпочитаю трубку. – Он тотчас достал упомянутый прибор и начал набивать его травой из миниатюрного кожаного кисета.
– Боюсь, мне придется попросить вас воздержаться в моем присутствии, – сказал Аффорд. – Я не переношу вони горящего табака. Он ядовит и чреват пожаром.
– Неужели? – сказал Литтлтон. – Ладно, тогда уберу.
Вероятно, дабы продемонстрировать свое превосходство, Аффорд превратил нюханье табака в целое представление. Он зажал щепотку пыли между указательным и большим пальцами и начал нюхать, с важным видом поднося ее по очереди к каждой ноздре. Затем он постучал себе по носу и чихнул три или четыре раза. Наконец он отставил свою игрушку и победоносно посмотрел на нас, демонстрируя, что на его лице не осталось ни пылинки табака.
Я всегда находил ритуал нюханья табака чрезвычайно скучным. Мужчины красовались друг перед другом, соревнуясь, кто может вдохнуть больше табака, кто лучше всех чихает, у кого самый красивый разрез ноздрей. Аффорд тоже явно красовался, но обнаружил, что зрители не способны в полной степени оценить его искусство.
Он нервно закашлял и ухватил за ножку серебряный, начищенный до блеска бокал с вином.
– Полагаю, вам интересно узнать, какое задание вы будете для меня выполнять. Я прав?
– Конечно, я готов выслушать ваши пожелания, – сказал я, прилагая усилия, чтобы изобразить уверенность. После нескольких месяцев безделья механизмы моей машины по ловле воров нуждались в смазке.
Я взглянул на мистера Литтлтона. Он смотрел на свою быстро пустеющую кружку эля, что давало мне возможность внимательно изучить его лицо. Мне показалось, что я где-то видел его раньше, но не мог вспомнить где, и это не давало мне покоя.
– Боюсь, сударь, я оказался в трудном положении, – начал Аффорд. – В очень неприятном положении, из которого я не могу выйти сам, а отыскать помощь, как вы поймете, дело непростое. Я многократно читал в своей церкви проповеди. О, простите, я забыл. Как иудей вы, возможно, незнакомы с церковными ритуалами. Видите ли, во время нашего богослужения священник часто выступает с длинной речью – ну не слишком длинной, я надеюсь, – затрагивая религиозные или нравственные проблемы, которые, по его мнению, являются важными для его прихожан.
– Мистер Аффорд, я знаком с концепцией проповеди.
– Конечно, конечно, – сказал он, несколько разочарованный, что я лишил его возможности закончить свое определение. – Я так и знал. В любом случае в последние месяцы я посвящал свои проповеди теме, очень близкой моему сердцу и очень близкой сердцам моей паствы, ибо большинство моих прихожан – это трудовой люд из низших слоев рабочих. Как вы понимаете, это мужчины, чья работа оплачивается понедельно, и для них утрата заработка на несколько дней или неожиданная болезнь, требующая расходов на врача, может привести к полному обнищанию. Я воспринимаю их жизнь как свою, сударь, и выступаю от их имени. Я выступаю за право трудовых людей этого города получать достойную заработную плату, чтобы они могли достойно содержать свои семьи. Я выступаю против жестокости тех, кто обрекает своих работников на столь жалкое существование, что соблазнительность быстрого заработка гнусными преступлениями, грех прелюбодеяния и пьяное забытье растлевают их тела и души, да, тела и души. Я выступаю против всего этого.
– Как мне кажется, вы выступаете против них в данный момент, – заметил я.
Мистер Аффорд снова удивил меня своей покладистостью. Он засмеялся и по-дружески похлопал меня по плечу.
– Вы должны простить, если я слишком много говорю, Бенджамин, но, когда речь идет о бедняках и их благополучии, я могу говорить без конца.
– Ваше неравнодушие заслуживает восхищения, сэр.