- Он бежал из Тавромения и спрятался в какой-то пещере, оттуда его в конце концов выкурили римляне. И если рабы поедали друг друга, то их царь был найден наполовину съеденным червями - да, такими же самыми червями, которые, как говорили, мучили Суллу в последние годы его жизни здесь, на берегу Чаши, перед тем, как он умер от апоплексии. Это говорит о том, что прожорливые черви, как и низкие люди, подтачивают всех - и великих и малых. Пронзительно кричавшего и разрывавшего ногтями свое тело Эвна вытащили из пещеры и посадили в тюрьму в Моргантине. Колдуну по-прежнему являлись видения, становившиеся все более и более ужасными, и под конец он уже просто бредил. В конце концов черви его сожрали, и этим печальным событием окончились первые восстания рабов.
Воцарилось глубокое молчание. Экон сидел с широко раскрытыми глазами, у Олимпии в глазах стояли слезы. Муммий беспокойно ерзал на своем ложе. Тишину нарушили шаги раба, выносившего на кухню пустые подносы. Я оглядел комнату и всмотрелся в лица прислуживавших за столами рабов - каждый из них неподвижно стоял за спиной гостя, к которому был приставлен. Ни один из них не ответил мне взглядом, не смотрели они и друг на друга, а просто стояли, уставившись в пол.
- Послушайте, Дионисий, - заговорил Метробий голосом, зазвучавшим в полной тишине противоестественно громко, - сюжет божественной комедии падает вам прямо в руки! Назовите ее "Эвн в Сицилии" и позвольте мне ее поставить!
- Право, Метробий! - одернула его Гелина.
- Я говорю вполне серьезно. Все, что нужно сделать, - это лишь определить ход событий. Дайте-ка подумать: самодовольный сицилийский землевладелец и его сын, который, разумеется, будет влюблен в соседскую дочку, потом учитель этого сына, хороший раб, пытающийся присоединиться к восстанию, но в конце концов выбравший добродетельный путь и спасающий своего юного хозяина от самосуда толпы. Для придания комедии гротескной окраски можно выпустить на сцену и самого Эвна, плюющегося огнем и несущего всякий вздор. Пусть там будет и Рупилий в образе напыщенного хвастуна. Он ошибочно принимает за Эвна хорошего раба, учителя хозяйского сына, и хочет его распять, но в последний момент молодой хозяин спасает своего учителя от смерти, расплатившись с ним за спасение своей собственной жизни. Подавление восстания происходит за кулисами, и все кончается счастливой песней! Самому Плавту было бы не под силу придумать что-либо лучшее.
- Надеюсь, что вы предлагаете это в шутку, - резко возразила Иайа.
- Все это звучит довольно отвратительно, - заметил Ората, - особенно если учесть обстоятельства.
- О, дорогой мой, вы правы, - согласился Метробий. - Просто я слишком давно не выходил на сцену. Итак, продолжайте, Дионисий. Мне остается надеяться лишь на то, что ваш очередной рассказ о зверствах прошлого будет не менее увлекательным.
- Боюсь, что вы будете разочарованы, Метробий. Со времен Эвна на Сицилии было много восстаний рабов. Центром последнего, и самого крупного из этих восстаний, были Сиракузы, а происходило оно во времена правления консула Мария, тридцать пять лет назад. Масштабы второго восстания были столь же обширны, как и первого, под руководством Эвна, но, боюсь, эта история не столь колоритна.
- Не было огнедышащих колдунов? - поинтересовался Метробий.
- Нет, - продолжал Дионисий. - Только тысячи опасных рабов, грабящих и насилующих, коронующих лжецарей и бросающих вызов Риму. Вот является полководец, чтобы распять вожаков, заковать остальных в кандалы. Закон и порядок торжествуют!
- Так будет всегда, - мрачно заметил Фауст Фабий, - пока рабы будут настолько глупы, чтобы пытаться изменить естественный порядок. - Сидевшие с обеих сторон от него Ората и Муммий глубокомысленно закивали, выражая свое согласие.
- Хватит этих мрачных историй, - решительно заявила Гелина. - Давайте сменим тему. Думаю, пора немного развлечься. Метробий, может быть, что-нибудь прочтете? - Актер покачал своей седой головой. Гелина не настаивала. - Тогда, может быть, песня… да песня - это то, что поднимет всем настроение. Метон… Метон! Метон, позови нашего мальчика, что так божественно поет.
Я увидел странное выражение на лице Фауста Фабия. Пока мы ожидали прихода раба, Гелина осушила еще один кубок вина и настояла на том, чтобы мы последовали ее примеру. Отказался только Дионисий. Вместо вина раб принес ему в серебряном бокале пенистый напиток.
- Во имя Геракла, что это такое? - спросил я.
- Дионисий пьет это два раза в день, перед вторым завтраком и после обеда, и пытается уговорить остальных поступать точно так же. Это зелье выглядит ужасающе, не так ли? Но, разумеется, если Ората может пить мочу… - Олимпия расхохоталась.
- Это была не моча, а напиток из перебродившего ячменя.
- Я лишь сказал, что он выглядел как моча, - напрасно оправдывался Сергий. - В этом напитке не содержится ничего экзотического - или, наоборот, такого обычного, как моча… - Он отпил из бокала. Но это и не зелье: в нем нет ничего магического. Просто пюре из водяного кресса, виноградных листьев да ряда лекарственных растений для дезинфекции, улучшения зрения и очищения организма…
- Чем и объясняется то, что Дионисий может читать долгими часами, говорить целыми днями, при этом никогда не чувствует себя усталым - даже если все его слушатели падают от усталости!
Раздался общий хохот. Затем появился юный грек с лирой. Это был Аполлон, тот самый раб, что встречал Марка Муммия в банях. Я взглянул на Муммия. Он зевал и нарочно не выказывал интереса к происходящему. Светильники притушили, и комната оказалась во власти теней.
Аполлон пел по-гречески, и я понимал только отдельные слова и фразы. Может быть, то была пастушья песня - мне доводилось слышать такие в зеленых полях и высоко в горах, среди похожих на пряжу облаков, а возможно, и легенда, потому что я слышал, как его золотой голос произносил имя Аполлона. Или это была песня любви, потому что я слышал его слова об угольно-черных волосах и о взглядах, пронзавших как стрелы, была в этой песне и грусть утраты, в припеве часто звучало: "Больше никогда, никогда, никогда".
Какова бы она ни была, ее никак нельзя было бы назвать песней счастья. Гелина слушала с сдержанной напряженностью, и выражение ее лица понемногу становилось таким же подавленным, каким было при нашей первой встрече. Даже Метробий слушал с каким-то трепетным почтением, полуприкрыв глаза. Как странно, что такая грустная, задушевная мелодия вызвала только одну слезу среди всех собравшихся в комнате. Я заметил, как она скользнула по серой щеке Марка Муммия.
Я смотрел на Аполлона, на его трепетавшие губы, весь облик его был чудесен, поющий юноша был частью божественной гармонии. Меня пробрала дрожь. Кожу покалывало, но не от пафоса его песни и не от внезапно залетевшего в комнату холодного дыхания моря. Просто я понял, что через три дня он умрет вместе со всеми другими рабами, и никогда, никогда уже больше не будет петь.
Сидевший напротив меня во мраке теней Муммий, прикрыв рукой лицо, плакал.
Глава восьмая
Нас поселили в небольшой комнате южного крыла дома, в которой стояли две роскошно убранные кровати, а пол устилал толстый ковер. Обращенная на восток дверь выходила на небольшую террасу с видом на купол бань. Экон пожаловался на то, что от нас не был виден залив, на что я ответил, что нам следовало радоваться, что Гелина не поселила нас на конюшне.
Он стянул с себя тунику и качался на пружинах кровати, как маленький. Я остановил его легким шлепком по лбу.
- Ну, так что же ты обо всем этом думаешь, Экон? Как, по-твоему, наши дела?
Он на мгновение поднял глаза к потолку, затем приложил открытую ладонь к носу.
- Да, я с тобой согласен. На этот раз мы, кажется, уперлись в глухую кирпичную стену. Полагаю, что заплатят мне в любом случае, но ждать, чтобы я раскопал это все за три дня? Фактически же осталось всего два - завтрашний и день похорон. Третий - день траурных игр, и если Красс будет стоять на своем, это будет и день уничтожения рабов. А подумать как следует - так у нас всего один день, потому что как можно надеяться на какой-то успех в день траура? Экон, тебе не показалось, что кто-то из убийц сидел с нами за столом?
Экон изобразил руками роскошные кудри Олимпии.
- Ученица художницы? Это несерьезно. - Он улыбнулся, и пальцы его сложились в виде стрелы, пронзавшей ему сердце.
Я тихо рассмеялся и натянул на себя темную тунику.
- Хоть одному из нас сегодня будут сниться приятные сны.
Я погасил светильники и долго сидел на краю кровати, чувствуя босыми ногами плотную мягкость ковра. В окне были видны холодные звезды и восковой бледности луна. Рядом с окном стоял небольшой дорожный сундук, в который я спрятал окровавленную тунику и сложил наши вещи, в том числе кинжалы, захваченные нами из Рима. Над сундуком висело зеркало из полированного металла. Я встал и шагнул к отражению своего залитого лунным светом лица.
Я увидел тридцативосьмилетнего мужчину, удивительно здраво оценивающего свои многочисленные разъезды и опасности, связанные с его занятием, широкоплечего, упитанного, с полосками седины в черных вьющихся волосах - не молодого, но и не старого. Нельзя сказать, чтобы это лицо было слишком красиво, но и отнюдь не уродливо, хотя и с несколько плоским, чуть загнутым носом, широким подбородком и спокойными карими глазами. Очень симпатичный, подумал я, не слишком избалованный Фортуной, но и не забытый ею. Человек с собственным домом в Риме, с постоянной работой и красивой женщиной в постели, ведущей его дом. С сыном, носящим его имя. И что с того, что унаследованный им от отца дом был полуразвалившимся, что работа его порой выглядела малопочтенной и часто бывала опасной, что женщина эта была рабой, а не женой или что сын был не его крови и пораженный немотой - все равно в конечном счете очень счастливый человек.
Я подумал о рабах на "Фурии", об их затравленных, полных муки взглядах, о предельной безысходности их отчаяния. Подумал о том юноше, что напомнил мне Экона, о том, как он смотрел на меня со своей жалобной улыбкой, словно я имел власть помочь ему, просто потому, что был свободным человеком, в его глазах я был подобен какому-то богу.
Я чувствовал себя усталым, но заснуть не мог. Выдвинув себе кресло из угла комнаты, устроился на нем поудобнее. И вспомнил юного раба Аполлона. В голове у меня словно эхом отдавались звуки его песни. Я вспомнил рассказ философа об Эвне, который изрыгал огонь и поднял своих товарищей на безумный мятеж. В какой-то момент я, должно быть, задремал, потому что привиделся мне Эвн в зеркале за моей спиной, из ноздрей которого и между зубов с шипящим свистом вырывались языки пламени. Из-за другого моего плеча на меня смотрело окровавленное лицо Луция Лициния, с одним полузакрытым глазом - труп, но почему-то способный что-то бормотать, однако так тихо, что разобрать я ничего не мог. Он что-то выстукивал по полу. Я в недоумении тряхнул головой и сказал ему, чтобы он говорил громче, но вместо этого он стал цедить кровь между губами. Кровь попала мне на плечо и колени. Я посмотрел вниз и увидел окровавленную тунику.
Она корчилась и шипела. По ней ползали тысячи червей, могильных червей, тех самых, для которых все равно кого пожирать - раба или диктатора. Я хотел отбросить тунику в сторону, но не смог пошевелиться.
Мне на плечо легла тяжелая рука. Я открыл глаза и увидел в зеркале лицо человека, с чуть отвисшим подбородком и сонными глазами. Я зажмурился от отраженного зеркалом яркого света фонаря, который держали чуть сзади, выше моей головы. Рядом со мной стоял гигант в одежде солдата. Его испачканное грязью лицо выглядело уродливым, как театральная маска. "Телохранитель" - подумал я, мгновенно узнав этот тип. Было бы в высшей степени несправедливо и жестоко, если бы кто-то в этом доме послал убийцу, чтобы разделаться со мной.
- Я вас не разбудил? - Голос его был грубым, но на удивление вежливым. - Я постучал в дверь и могу поклясться, что услышал ваш ответ, поэтому и вошел. Увидев вас в кресле, я решил, что вы не спите.
Некоторое время я смотрел на него молча.
- Что вам здесь нужно? - спросил я его наконец.
Лицо солдата расплылось в доброжелательной улыбке.
- Марк Красс просит вас прибыть в библиотеку, что на первом этаже. Если вы, разумеется, не очень заняты.
Я в один момент сунул ноги в сандалии и стал было искать при свете его фонаря подходящую для такого случая тунику, но телохранитель сказал, чтобы я шел так, как есть. В течение всего нашего разговора Экон тихо посапывал. Он, видимо, видел во сне Олимпию и не желал расставаться с ней.
Винтовая лестница вела в открытый сад, из которого небольшие стоявшие на земле светильники отбрасывали странные тени на труп Луция Лициния. Библиотека была чуть дальше по коридору, в северном крыле здания. Стражник указал мне на дверь справа, проходя мимо которой предостерегающе прижал палец к губам. "Госпожа Гелина спит", - пояснил он. Пройдя еще несколько шагов, он открыл дверь в левой стене и ввел меня внутрь.
- Гордиан из Рима, - объявил он.
За квадратным столом, стоявшим поперек комнаты, сидел человек в плаще. Поблизости стоял другой телохранитель. Человек чуть повернулся на своем стуле без спинки, ровно настолько, чтобы бросить на меня взгляд одним глазом, потом вернулся к своему делу, сделав какой-то знак. Оба телохранителя вышли.
После длинной паузы он встал, сбросил плащ, который был на нем - что-то вроде древнегреческой хламиды, что римляне часто надевали, посещая Чашу, - и повернулся ко мне с приветствием. На нем была обычная туника из суровой ткани, простого покроя. Выглядел он немного растрепанным, как если бы долго ехал верхом. Улыбка была усталой, но не была неискренней.
- Так, значит, вы Гордиан, - проговорил он, облокачиваясь на заваленный документами стол. - Ну, а кто такой я, вы, наверное, знаете.
- Да, Марк Красс.
Он был ненамного старше меня, но седины у него в волосах было значительно больше - и неудивительно, учитывая трудности и трагедии, пережитые им в ранние годы жизни. Бегство в Испанию после самоубийства его отца и убийства брата противниками Суллы. Мне случалось видеть его в Форуме, когда он произносил свои речи либо разъяснял свои интересы на рынках, всегда в сопровождении узкого круга секретарей и подхалимов. Было немного неспокойно видеть его в такой интимной обстановке - с неприбранными волосами, усталыми глазами и немытыми руками, на которых были видны следы повода.
В конце концов, несмотря на свое баснословное богатство, он был совершенно обычным человеком. "Красс, Красс, богатый как Крез!" - ходила по городу частушка, и народное воображение римлян рисовало его образ как человека, купающегося в роскоши и предающегося излишествам. Но люди, знавшие его, видели совершенно иной образ. Одержимость Красса богатством выражалась не в стремлении его к роскоши, которую можно купить за золото, а к максимальной власти, которую он мог бы сосредоточить в своих руках.
- Удивительно, как это мы не встретились раньше, - он говорил хорошо поставленным голосом. - Я, разумеется, знал о вас. Например, по тому прошлогоднему делу девственниц-весталок. Вы, как я понимаю, были на стороне Каталины. Я слышал также, как Каталина с похвалой отзывался о ваших методах. Да и Гортензий тоже. Я узнаю ваше лицо, как мне кажется, именно по Форуму. Я предпочитаю работать со своими людьми.
- Владеть людьми, хотите вы сказать?
- Поймите меня правильно. Если я, скажем, хочу построить новую виллу, то целесообразнее будет купить образованного раба или обучить уже имеющегося, способного, чем нанимать какого-нибудь модного архитектора за грандиозный гонорар. Я предпочту купить архитектора, а не услуги архитектора. В этом случае я могу пользоваться им снова и снова, и без особых затрат.
- Но некоторые специальности выходят за пределы способностей рабов, - заметил я.
- Да, думаю, что это так. Например, вряд ли можно, пригласив раба на обед с гостями Гелины, рассчитывать на то, что он сможет поддерживать с ними оживленную беседу. Вы услышали что-нибудь ценное, с тех пор как прибыли сюда?
- Говоря по правде, да.
- Да? Расскажите. В конце концов вас нанял я.
- Я думал, что за мной послала Гелина.
- Но вас привез сюда мой корабль, и ваш гонорар будет выплачен из моего кошелька. Это делает меня вашим нанимателем.
- И все же, с вашего позволения, я предпочел бы до времени сохранить свои догадки при себе. Порой информация подобна соку, выдавленному из грозди винограда: он должен перебродить в темном и спокойном месте, вдали от пытливых глаз.
- Понимаю. Хорошо. Я не буду вас торопить. Откровенно говоря, ваше присутствие здесь не больше чем трата вашего времени и моих денег. Но Гелина настаивала, и поскольку убили именно ее мужа, я решил пойти ей навстречу.
- А самому вам не любопытно узнать, кто именно убил Луция Лициния? Как я понимаю, он был вашим родственником и многие годы управлял вашей недвижимостью.
- Вообще не имеет значение, кто его убил. Гелина, конечно, рассказала вам о сбежавших рабах и о буквах, нацарапанных у ног Луция? Сам тот факт, что это случилось с одним из моих родственников, на одной из моих собственных вилл, возмутителен. И закрыть на это глаза невозможно.
- И все же есть много оснований считать, что рабы в этом преступлении невиновны.
- Какие такие основания? Ах да, я забыл, ваша голова - это своего рода шкатулка, в которой медленно бродит истина. - Он зловеще улыбнулся. - Метробий, несомненно, мог бы много наговорить на эту тему, но я слишком устал, чтобы слушать эти разговоры. Ах, эти счета - сплошной скандал. - Он отвернулся от меня и склонился над лежавшими на столе свитками, всем своим видом показывая, что мне у него больше делать нечего. - Я и понятия не имел о том, что Луций стал таким неосторожным. С побегом раба Зенона в этих документах вообще нет никакого смысла…
- Я вам больше не нужен, Марк Красс?
Погруженный в свои счета, он, казалось, меня не слышал. Я огляделся в комнате. Пол был покрыт толстым ковром с геометрическим рисунком в красном и черном цветах. У стен справа и слева сплошь тянулись полки, забитые свитками, одни из которых были просто свалены в кучу, другие же аккуратно разложены по ящичкам. В стене напротив двери было два узких окна, выходивших во внутренний двор перед домом, ставни которых были закрыты от холода, а изнутри на них были плотно сдвинуты темно-красные шторы.