Я не поверила своим ушам. Мало того, что старушка была в курсе самых последних событий моей жизни. Но она даже не удивилась, увидев меня на пороге своего дома. Более того, она словно ждала меня весь день с нетерпением и вот теперь, наконец, дождалась. Во всяком случае, именно так она встретила меня и больше не задала ни одного вопроса, пока не накормила вкуснейшим обедом и не угостила своей традиционной настойкой. Надо ли говорить, насколько уместным было и то и другое. А едва заметив, что у меня слипаются глаза, тут же уложила на мягкие перины и, несмотря на то, что сгорала от нетерпения, удалилась на цыпочках и не будила меня до самого вечера, вернее до глубокой ночи, потому что я проспала весь день и весь вечер. И это было немудрено, учитывая что позапрошлую ночь я провела на тюремных нарах, а всю прошлую – и вовсе не сомкнула глаз по известным читателю причинам.
Когда я, наконец, открыла глаза, я не сразу поняла где нахожусь. И, только услышав тихий старушечий шепот за дверью, вспомнила все, что со мною стряслось и пожалела, что проснулась. Сон – великий лекарь, он заставляет забыть о всех треволнениях и несчастьях, если не напоминает о них в еще более чудовищных кошмарах. Не помню, что мне снилось, потому что ангел, посылающий мне сновидения, вероятно, сжалился надо мной и послал одно из тех чудесных видений, настолько прекрасных, что человеку не дано вспомнить их после пробуждения, словно наш чересчур реальный мир их не достоин. И тем чудовищнее был переход из волшебного мира грез в кошмарный абсурд реальности.
Ксения Георгиевна то ли молилась, то ли считала петли своего бесконечного вязанья. Но – так или иначе – она не спала. И хотя бы для того, чтобы соблюсти правила приличия, мне нужно было к ней выйти, тем более, что я прекрасно понимала, что является истинной причиной ее бессонницы. Старушка не могла сомкнуть глаз, пока не услышит от меня полный отчет обо всем, что стряслось со мной за время нашей с ней разлуки.
– Выспались, Катенька? – спросила она меня, увидев на пороге гостиной, куда выходили двери той комнаты, что выполняла в этом гостеприимном доме роль гостевой. И я была потрясена ее способностью скрывать нетерпение и какие-либо чувства вообще. Потому что сторонний наблюдатель не заметил бы у хозяйки дома никаких признаков нетерпения или любопытства.
Но я-то прекрасно знала, что истинный смысл ее жизни в том и состоит, чтобы от своих случайных гостей (именно поэтому гость в этом доме представлял собой объект культового поклонения) узнавать все последние новости и включать их в ту масштабную картину жизни губернии, что умещалась в маленькой старушечей головке под седыми, и, скорее всего, накладными буклями.
– Спасибо, Ксения Георгиевна. Давно не отдыхала с таким удовольствием, – ответила я.
– Я думаю, – улыбнулась старушка, давая понять, что причина моих не слишком комфортных ночевок ей очень даже хорошо известна, и тем самым поворачивая разговор в интересующее ее русло. – Чай, кофе?
– Кофе, если можно.
Кофе был великолепный, да еще сдобренный капелькой домашнего ликера, он развязал мне язык, хотя я и без того не собиралась что-либо скрывать от хозяйки приютившего меня дома. В данных обстоятельствах нужно было либо рассказать ей все, либо проскакать мимо, не сбавляя хода. К тому же – Ксения Георгиевна благодаря своей уникальной осведомленности могла сторицей отблагодарить меня за откровенность некоторыми сведениями, острую нужду в которых я с некоторых пор испытывала.
И я рассказала ей все. В ответ попросив лишь об одном – объяснить, откуда ей стало известно о моем аресте.
Ксения Георгиевна слушала меня очень внимательно, временами у меня создавалось ощущение, что у нее в голове что-то щелкает, как косточки на счетах, словно фиксируя и классифицируя факты, сообщенные мной. И в определенном смысле это соответствовало действительности.
Еще раз напомню тем, кто не в курсе: Ксения Георгиевна – человек уникальный. И если бы существовала книга, в которую бы заносились все удивительные человеческие достижения, она по праву заняла бы ней почетное место.
Вот так, походя Катенька Арсаньева высказывает идею, которая спустя полвека сделала ее автора знаменитым на весь мир. Не правда ли, вы поняли, о чем я говорю? Ну, конечно же, о "Книге рекордов Гиннеса". И мне в голову пришла неожиданная и одна из первых в моей жизни коммерческих идей: а не оспорить ли у этого Гиннеса его авторские права? Чем черт не шутит, может он и поделится со мной своими миллионами? Но это, конечно же, шутка. Просто я хотел обратить внимание читателя на еще одно открытие или изобретение (называйте, как хотите) моей любимой родственницы.
– А это ваш приятель постарался, – хитро прищурившись, ответила она на мой вопрос.
– Какой приятель? – насторожилась я, ошибочно предположив, что незадолго до меня за этим столом угощали Алсуфьева.
– Петечка, – успокоила меня Ксения Георгиевна, словно догадавшись о моих опасениях и торопясь их развеять.
– Какой еще Петечка? – переспросила я, не сразу сообразив, кого она имеет в виду.
– Ах, простите, – хохотнула Ксения Георгиевна, для вас он, разумеется, Петр Анатольевич.
– Петр? – удивилась я. – Он-то каким образом у вас оказался?
– А что вас так удивило? Петечку я с пеленок знаю, мы с его бабушкой в приятельских отношениях были, едва ли не с девичества. А сегодня утром он проезжал мимо и заглянул ко мне по старой памяти.
"Так вот оно что… – подумала я, – ну, разумеется, разве мог этот проныра пройти мимо такого осведомленного человека. Не отсюда ли он черпает информацию для своих газетных фельетонов?"
Как вы уже знаете, Петр Анатольевич с некоторых пор почувствовал призвание к литературе, а в последнее время сотрудничал с одной из самых скандальных в губернии газет. И материал для своих статей черпал, где только можно. Но я даже не предполагала до этого часа, что круг его знакомств простирается так широко. Может быть потому, что сама познакомилась с Ксенией Георгиевной чуть больше месяца назад, а до этого даже не предполагала о ее существовании.
Я внимательно посмотрела на невозмутимо улыбавшуюся мне старушку, и любопытная мысль неожиданно пришла мне в голову. Она со своим вязаньем напомнила мне не то жрицу древнего египетского храма, не то Бабу Ягу, которая изображает вязанье только для виду, а на самом деле плетет магическую паутину, в которую попадает по ее желанию всякий проезжающий мимо ее дома человек.
"Уж не колдунья ли ты, бабушка?" – подумала я и обернулась на красный угол в поисках иконы.
– Он ведь тебя разыскивать ехал, вот со мной и поделился, – усмехнулась старушка и еще усерднее заработала спицами. С вязаньем своим она не расставалась ни на минуту, что и натолкнуло меня на мысль о его волшебных качествах.
Видимо, эта фантазия занимала Катеньку не один год, потому что среди ее рисунков я обнаружил нечто подобное. Может быть это не Баба Яга и не иллюстрация к русской народной сказке, как я подумал вначале, а именно портрет ее хорошей знакомой? Хотя нос у нее что-то подозрительно великоват для нормального человека. Но, может быть, это всего лишь художественное преувеличение? Для того, чтобы вы сами могли разгадать эту загадку, я и решил опубликовать этот рисунок среди прочих, хотя он и выпадает из общей стилистики. Так что решайте сами, кого хотела изобразить на нем Катенька Арсаньева.
И Ксения Георгиевна рассказала мне все, что ей стало известно от моего бесшабашного друга. Называя его так, я имею в виду не только его походы в злачные места Саратова за несколько дней до описываемых здесь событий. Мы с Петей остались в дружеских отношениях по сей день, и у меня за эти годы еще не раз были случаи убедиться в том, что он настоящий Сорви-голова, и если у меня хватит сил и здоровья воплотить в жизнь мои планы, то и вы, мой дорогой читатель, в этом сумеете удостовериться.
Ксения Георгиевна рассказала мне все, что ей было известно. И по этим деталям я восстановила остальное: Петр Анатольевич явился ко мне в дом, когда верная стражница Алена еще не совсем пришла в себя от испуга. И больше по ее виду, чем благодаря ее междометиям, понял, что произошло что-то очень серьезное, если не сказать хуже.
Едва выслушав ее невнятный лепет, он бросился в полицейское управление и попытался узнать там всю подноготную моего "дела". И в результате натолкнулся на такую глухую стену молчания и нежелания говорить на эту тему, что взволновался не на шутку.
Именно в это время я в свой камере поглощала страницу за страницей "Графа Монте-Кристо", и даже не помышляла, что кто-то пытается принять посильное участие в моей судьбе. Впрочем, я тогда еще не понимала, насколько серьезно мое положение, и судьба Эдмона Дантеса волновала меня едва ли не больше своей собственной. Покинув здание полицейского управления, Петр продолжил попытки разведать что-то внятное, но уже, так сказать, по неофициальным каналам. И неофициальный путь оказался, как это часто бывает на Руси, значительно продуктивнее.
Так, например, о моей отправке в неизвестном направлении, благодаря уличному мальчишке, оставленному им около здания тюрьмы, Петру стало известно в тот самый момент, когда перевозивший меня возок, вероятно, еще не покинул городской черты. И, надо отдать ему должное, он тут же, невзирая на поздний час, бросился нам вдогонку и наверняка бы догнал и перегнал еле плетущихся казенных лошадок, если бы хоть приблизительно знал, куда меня везут. Потому что передвигался с максимальной для середины девятнадцатого столетия скоростью, оседлав одного из самых дорогих и породистых жеребцов из конюшни своих родителей.
Но, благодаря отсутствию точных сведений, несколько часов кряду во весь опор скакал в почти противоположном нужному направлении и повернул назад лишь тогда, когда окончательно убедился в своей ошибке.
И, тем не менее, оказался в Елшанке ранним утром, то есть на полдня раньше меня. Если бы он задержался здесь подольше, то мы бы наверняка встретились. Но ему не терпелось разыскать мой возок, и он помчался дальше, едва успев выпить чашку чая с пирожком, и в двух словах сообщив последние новости хозяйке.
Едва ли большим преувеличением будет сказать, что все эти сведения вызвали у меня бурный поток слез благодарности. Я поняла, что на свете еще есть люди, на которых я вполне могу положиться. Один из них, вернее, одна – сидела в данный момент напротив меня, а второй – очертя голову прочесывал всю округу, дабы вызволить меня из рук недоброжелателей или не знаю, на что он там рассчитывал. Но поступок его явно был продиктован не столько разумом, сколько чувствами и отчасти был сродни Дон-Кихотовским подвигам. И именно благодаря этому вызывал у меня еще большее уважение. Как всякая женщина, я всегда умела ценить совершенные ради меня безрассудные поступки и тем более безумства.
Не успели слезы высохнуть на моих глазах, как мы услышали топот копыт у крыльца и хриплый мужской голос. Ксения Георгиевна на всякий случай отправила меня в дальние комнаты, но тут же за мной пришла, едва узнав, что за мужчина решился нарушить ее покой в такой час.
Вернувшись в гостиную, в валившемся с ног от усталости мужчине я узнала… кого бы вы думали? Ну, конечно, Петра, и слезы брызнули из моих глаз с новой силой. Не зная, как выразить ему свою признательность, я запечатлела на его челе сестринский поцелуй. Не привыкший к таким моим проявлениям Петр одарил меня настолько изумленным взглядом, что я не выдержала и рассмеялась. Тем более, что его хранившая следы недавнего избиения физиономия представляла собой и без того достаточно забавное зрелище. Она была трехцветная, как приносящая счастье кошка, о чем я и заявила Петру, окончательно его смутив.
– Что это вы, матушка – то плачете, то смеетесь? И смех и слезы, по-другому не скажешь, – притворно заворчала Ксения Георгиевна, но по всему было видно, что и ее тронула такая беззаветная преданность молодого человека, и немного позже она призналась нам в этом.
Она даже всплакнула со мной за компанию, и прошло немало трогательных минут, прежде чем мы смогли заняться делом. А в нашем случае это означало обсудить все последние события и принять единственно правильное в этих обстоятельствах решение.
На это у нас ушла вся ночь без остатка, но разговор этот так важен что, пожалуй, ему следует уделить отдельную главу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Хотел, ничего не меняя, поместить тут эту самую седьмую главу, но передумал, и вот почему. Дело в том, что Екатерина Арсаньева во времена написания данного романа была, несмотря на свой весьма почтенный возраст, автором начинающим. И как все начинающие авторы – находилась в состоянии поиска. В основном поиски эти касались не содержания, с ним Екатерина Алексеевна определилась раз и навсегда, взяв за основу своих литературных произведений свою же собственную жизнь. А вот что касается формы – тут она перепробовала все возможные стили и жанры, пока не остановилась на романе, став, таким образом, одной из основоположниц столь популярного ныне жанра криминального романа или детектива.
Но я бы не простил себе, если бы не познакомил читателя хотя бы с некоторыми из ее экспериментов. Тем более что и в них Екатерина Алексеевна, с моей точки зрения, выглядит более чем убедительно. Таковы ее психологические новеллы, поэмы и наброски романа в стихах. А ее пьесы наверняка могли бы существенно разнообразить репертуар наших театров. Но, к сожаления, ни одна из них не дошла до нас полностью, сохранились лишь отдельные отрывки и сцены. Но даже тот небольшой отрывок, который мне не терпится вынести на ваш суд, надеюсь, убедит вас в справедливости моих слов.
Я считаю, что роман в целом от этого не пострадает, поскольку ее содержание представляет собой начало той самой ночной беседы, о которой пишет автор в конце предыдущей главы. Но драматическая форма, лишенная в силу своей специфики описательности, сделала ее более динамичной и придала ей еще больший драматизм.
Посему милости прошу в Театр Екатерины Арсаньевой.
Явление восьмое
Сцена представляет собой гостиную. Посредине большой обеденный стол, в стороне кресла. Три больших окна задрапированы французскими портьерами.
Те же и Петр Анатольевич, молодой литератор, приятель Екатерины Алексеевны.
КСЕНИЯ ГЕОРГИЕВНА: Петечка, Бог ты мой, как вы нас напугали.
(В сторону) Катюша, можете вернуться, это ваш приятель.
ЕКАТЕРИНА (входя из дверей направо) Петр, как вы узнали, что я здесь?
ПЕТР: Катенька, вы здесь? Я не верю своим глазам… (Бросается к ней) Вас отпустили?
КСЕНИЯ ГЕОРГИЕВНА (подойдя к окну и прислушиваясь): Я понимаю вашу радость, молодые люди, но лучше вести себя потише. Не дай Бог, кто услышит.
ПЕТР: Что я слышу? Вас все еще преследуют? Но как же вам удалось освободиться?
ЕКАТЕРИНА: Право, не знаю, радоваться или печалиться мне по этому поводу.
ПЕТР: Не понимаю.
КСЕНИЯ ГЕОРГИЕВНА: Катенька расскажите ему все, что с вами приключилось прошлой ночью, а я пока прикажу поставить самовар. (выходит)
ЕКАТЕРИНА (усаживаясь в кресла): Приготовьтесь выслушать самую невероятную историю, но, поверьте, я не собираюсь вас мистифицировать.
Далее я позволю себе небольшую купюру, поскольку Катя пересказывает своему приятелю события хорошо вам известные. И сразу перейду к началу "мозгового штурма", то есть тем самым поискам выхода из той непростой ситуации, в которой оказалась наша героиня. Ксения Георгиевна к тому времени уже вернулась в гостиную и принимает в разговоре самое активное участие.
ПЕТР (Обхватив голову руками): В голове не укладывается… Что же вы намерены предпринять?
ЕКАТЕРИНА: Пока я сама этого не знаю, и очень надеюсь на вашу помощь.
КСЕНИЯ ГЕОРГИЕВНА: И то дело. Одна голова хорошо, а три…
ЕКАТЕРИНА: Право же, Ксения Георгиевна, мне так неудобно, что вы оказались втянуты в эту историю…
КСЕНИЯ ГЕОРГИЕВНА: Катенька, если вы хотите меня обидеть…
ЕКАТЕРИНА: Да что вы, у меня и в мыслях этого не было…
КСЕНИЯ ГЕОРГИЕВНА: Вот и прекрасно. В таком случае перейдем прямо к делу. Думаю, что лучше всего вам пока пожить у меня.
ПЕТР: Безусловно. Во всяком случае до тех пор, пока мы не найдем способа доказать вашу невиновность.
ЕКАТЕРИНА: Я до сих пор не верю, что это нужно кому-то доказывать. Неужели Алсуфьев на самом деле подозревает меня?
КСЕНИЯ ГЕОРГИЕВНА: Мне этот молодой человек никогда не внушал доверия…
ЕКАТЕРИНА и ПЕТР (в один голос): Как! Вы и его знаете?
КСЕНИЯ ГЕОРГИЕВНА: У нас с ним есть несколько общих знакомых. И только…
К сожаления, это все, что сохранило для нас безжалостное время, во всяком случае, пока все мои поиски не привели к желанному результату, я не нашел продолжения, хотя и не оставляю надежды когда-нибудь его найти. К счастью, оригинальный текст романа почти не пострадал, за исключением отдельных слов и предложений, которые легко восстанавливаются по смыслу. К нему-то я предлагаю теперь вернуться читателю.
Петр совершенно не ожидал застать меня у Ксении Георгиевны. Прочесав всю округу, он не сумел отыскать никаких следов моего возка, едва не загнал своего жеребца и, отчаявшись, решил вернуться в гостеприимный дом, чтобы с утра продолжить поиски.
Каково же было его удивление, когда предмет его поисков собственноручно усадил его за стол и стал потчевать чаем и пирогами. Он никак не мог прийти в себя от потрясения и долго смотрел на меня, как на привидение. Кроме того, сказывались две бессонных ночи и почти целые сутки в седле. Честно говоря, на Петра было больно смотреть, и по внешнему виду он напоминал арестанта в гораздо большей степени, нежели выспавшаяся и отдохнувшая к тому времени ваша покорная слуга. Да чего там, по сравнению с ним я выглядела курортной барышней, только что возвратившейся с купален.
Чтобы окончательно вернуть его к реальности и немного приободрить, догадливая старушка велела принести шкалик своей знаменитой настойки, которая если не поднимет мертвого на ноги, то сильно скрасит ему загробное существование.
Мысль эта принадлежит не мне, а Петру. Именно так он выразился, пропустив пару стаканчиков, и по этому вы можете понять, что к нему постепенно возвращалась способность шутить и каламбурить. А для него это было первым и основным признаком жизни. И через каких-нибудь полчаса все мы уже смеялись от души, так что сторонний наблюдатель никогда бы не поверил, что является предметом нашей оживленной беседы.
А предмет этот, между тем, был очень серьезен. Если не сказать страшен. Те сведения, которые раздобыл со времени моего ареста Петр Анатольевич, лишь подтверждали серьезность намерений моих врагов. В первую ночь моего заточения он не терял времени даром, проявляя чудеса изобретательности и и лицедейства. Но обо всем по порядку.
Выслушав мою печальную историю, он некоторое время не произносил ни звука, но когда заговорил, остановить его было уже невозможно:
– Теперь у меня не осталось никаких сомнений, – начал он свой монолог, – ваш покойный муж, Катенька, наступил кому-то на очень любимую мозоль. Или, иначе говоря, – прищемил хвост. Не знаю, каким образом ему это удалось, но, судя по всему, последствия этого поступка не дают кое-кому покоя по сей день.