* * *
На обратном пути мои мысли были далеко. Я даже не смогла бы сказать, о чем точно я думала, скорее всего, это были какие-то обрывки мыслей, ничего конкретного, но все равно я испытывала нехорошее чувство тревоги. С одной стороны – я понимала, что это только к лучшему, что все повернулось именно так, но с другой стороны – я опять не знала, что делать. За прошедшие двое суток я ни на шаг не приблизилась к своей цели – найти хотя бы ниточку, ведущую к Нике. Как-то он там, бедный малыш?
Дома меня ждала записка от Селезневых, в которой они просили приехать к ним как можно скорее, поэтому я, несмотря на то, что изрядно проголодалась и замерзла, не стала задерживаться, а сразу же велела Степану ехать на Казачью, решив, что, стало быть, есть какие-то новости.
У Селезневых я застала Позднякова. Елизавета Михайловна так и не выходила из своей комнаты, поэтому мне и сегодня не удалось ее увидеть. Гвоздикин отсутствовал, пропадая второй уже день неизвестно где. Валерий же Никифорович сидели с Михаилом Дмитриевичем в кабинете и, судя по их напряженным лицам в момент моего появления, обсуждали что-то важное. Я вошла, и генерал буквально кинулся ко мне:
– Здравствуйте, Екатерина Алексеевна, наконец-то вы прибыли!
– Здравствуйте, – ответила я, – что-то случилось? – Мне уже успело передаться их беспокойство.
– Да, – кивнул головой Поздняков, – случилось.
– Присаживайтесь, – предложил генерал, показывая мне на диван. – Михаил Дмитриевич, дайте, пожалуйста, Екатерине Алексеевне письмо.
Поздняков снова кивнул, взял со стола распечатанный конверт и протянул мне. Селезнев принялся нервно расхаживать по комнате. Я открыла конверт и достала сначала лист бумаги, на котором было что-то написано по-французски. Однако, прежде чем читать, я вынула из конверта еще один лист, сложенный вчетверо и, развернув его, увидела каштановый локон, который, без сомнения, принадлежал Нике. Мои руки дрогнули и на глаза выступили слезы. Я поспешно смахнула их, завернула лист и принялась за чтение. Вот что я прочла:
"Господа Селезневы, – говорилось в письме, – если Вы хотите, чтобы Ваш сын был жив, то Вам следует приготовить сумму в семьдесят тысяч рублей. О том, в какое время и при каких условиях нужно передать деньги, Вы узнаете следующим письмом. А пока – отправляем Вам локон Вашего малютки, чтобы Вы не сомневались в том, что он у нас."
Я закончила чтение и подняла глаза на генерала:
– Но здесь не сказано, что вы получите сына, если передадите им деньги.
– Но ведь именно это имеется в виду! – воскликнул Валерий Никифорович, остановившись передо мной. – Разве не так? Зачем же еще им понадобился Ника? Разве не только из-за денег?
– Возможно, – сказала я с некоторым сомнением. – Да, должно быть, вы правы. Семьдесят тысяч…
– Да, – подал голос Поздняков, – сумма немаленькая…
– Ерунда! – снова воскликнул генерал. – Я готов отдать им втрое больше, только бы они вернули Нику!
– Не волнуйтесь, Валерий Никифорович, – произнесла я, наблюдая за тем, как он мерит широкими шагами комнату. – Будем надеяться, что они вернут его, как только получат деньги.
– А что у вас? – спросил меня генерал. – Вы узнали о… – тут он бросил быстрый взгляд на Позднякова.
Михаил Дмитриевич, нисколько не обидевшись, понял ситуацию и деликатно отошел к окну. Селезнев приблизился ко мне, напряженно ожидая ответа. Я несколько понизила голос и сказала:
– Да, Валерий Никифорович, я была в монастыре. Должна вам сообщить, что ваш друг скончался полгода назад и что перед смертью он просил у вас прощения.
– Вот как? – тихо переспросил Валерий Никифорович и помолчал. Его лицо разгладилось, он задумался, затем перекрестился, – Царствие ему Небесное. Так он действительно был монахом?
– Последние два с половиной года, – подтвердила я.
– Ну, что ж… Оно и к лучшему, да простит меня Господь. Я его давно хотел простить… – он покосился на меня. – А теперь и вовсе… Однако, – Селезнев снова повысил голос и Поздняков вернулся к нам, – что нам делать с письмом? У вас двоих есть какие-нибудь мысли?
– Ну, во-первых, – начала я, глядя на Позднякова, – теперь уже не возникает сомнений, что человек, по крайней мере, участвовавший в похищении, принадлежит к сословию благородному. Его выдает владение французским…
– Oui, vous avez raison, – подтвердил Поздняков. – Однако возникает другой вопрос – местный ли это господин или искать нам его следует среди недавно прибывших?
– Хороший вопрос, – заметила я. – Думаю, что искать его нужно и там, и там. Поскольку господа Селезневы сами прибыли совсем недавно, это затрудняет расследование. Если бы они жили здесь давно, то, думаю, круг подозреваемых значительно сузился, ведь тогда можно было бы сразу же начать с недавно прибывших.
– Резонно. Но почему вы думаете, что это не мог сделать коренной житель? – парировал Поздняков.
– Я думаю, милый Михаил Дмитриевич, – вздохнула я. – Я даже готова подозревать всех подряд, в том числе и себя, – неудачно пошутила я.
В дверь постучали.
– Entrez, – сказал генерал.
В комнату вошел лакей и сообщил, что прибыл нарочный из полиции и просит господина Позняка по срочному делу.
– Pardon, – извинился Михаил Дмитриевич, – я на минутку.
Он вышел, и мы остались вдвоем с Селезневым.
– Mon Dieu! – вздохнул генерал. – Почему это должно было случиться с нами?
Я скромно промолчала, поскольку не знала ответа на столь риторический вопрос. Кроме того, моя голова была занята другим – я думала о сумме выкупа. Семьдесят тысяч по нашим временам – это целое состояние. Похитители решили сыграть по-крупному. Отчего-то сама эта сумма наводила меня на какие-то смутные размышления, которые никак не могли принять четкие формы. И, тем не менее, у меня было стойкое ощущение, что вот совсем недавно я слышала о такой же сумме и точно так же была поражена ею… Неужели?!
В комнату вернулся господин Поздняков. Его лицо было бледным и сосредоточенным.
– Валерий Никифорович, осмелюсь доложить, – официально начал он, – что найден труп вашей горничной Глафиры Онучкиной. Требуется, чтобы его опознали. Кто поедет?
– Не может быть! – едва ли не в голос воскликнули мы.
– Non, c`est exact, – сказал Поздняков. – Ее обнаружил приказчик одной из лавок, расположенных неподалеку от Глебучева оврага. Некто Еремей Малахов. Девушка была задушена.
– Но это точно она? – переспросила я.
– Да, при ней найден пашпорт.
– Да, у Глаши был пашпорт, я сам его выправлял, – грустно ответил генерал. – О, Господи, что же это значит?!
– Возможно, то, что она не была причастна к похищению, и именно поэтому от нее избавились.
– Я еду с вами, – сказал Селезнев. – Одну минуту.
Он вышел из комнаты, и мы с Поздняковым переглянулись. Дело принимало совершенно иной оборот.
– Получается, Михаил Дмитриевич, что слуги были ни при чем… – проговорила я.
– Возможно, – кивнул Поздняков, потерев переносицу. – Однако их непричастность все же еще не доказана, ведь каким-то образом злодеям все-таки удалось проникнуть в дом.
– А что, если кто-то из них был им просто знаком, – начала высказывать я свои подозрения. – Что, если это был кто-то, кто был вхож в этот дом? Как вы думаете, Михаил Дмитриевич?
– А что, у вас есть какие-то соображения? – заинтересовался он.
– Возможно. Я вот что думаю…
Однако договорить мне не удалось, поскольку в кабинет вошел, одетый в серый камлотовый сюртук, генерал, а буквально следом за ним появился лакей, сообщивший, что прибыл господин Лопатин.
– Серж? – удивилась я и тут же смутилась под брошенными на меня удивленными взглядами.
– Я не могу сейчас его принять, – проговорил генерал. – Нам нужно ехать и, к тому же, я совершенно не в состоянии вести разговоры о делах.
– Так что доложить? – поинтересовался лакей.
– Ничего, – ответил генерал. – Мы сейчас спустимся, и я извинюсь.
Мы вышли в коридор и стали спускаться по лестнице.
– Скажите, – обратилась я к генералу, – а как Катенька? Вы отправили ее в столицу?
– Да, конечно, – ответил он мне рассеянно. – Еще вчера. Оказалось, что госпожа Игнатьева едет туда же, поэтому за Катюшу я могу не волноваться. Прасковья Александровна любезно согласилась взять мою дочь с гувернанткой с собою.
Мы спустились вниз и при виде Лопатина, ожидающего нас в прихожей, мое сердце радостно затрепетало. Я и не подозревала, что буду так рада его видеть. Он увидел нас и поклонился, сняв цилиндр.
– Bon suar, – сказал Серж. – Я, вижу, прибыл не вовремя, pardon.
– Это мне нужно извиниться, – ответил генерал. – Вы, Сергей Александрович, не сочтите за труд, приезжайте завтра, часам к трем. Если, конечно, у вас какие-то срочные дела.
– Хорошо, – ответил Лопатин. – Мне действительно нужно кое о чем переговорить с вами. Однако это может и подождать.
– Что-нибудь с банком?
– Сущие пустяки, – отмахнулся Лопатин.
– Ну что ж, тогда отложим разговор до завтра, – сказал генерал, и мы стали одеваться.
Я, признаюсь, не могла отвести взгляда от Сержа. Оказывается, я уже успела привязаться к нему и, следовало признаться, хотя бы себе самой, что мне его не хватало. Он перехватил мой взгляд, и я почувствовала, что заливаюсь румянцем. Только не это!
Между тем, на улице уже начинало смеркаться. Снег прекратился, однако мороз усилился, да и ветер не перестал. Мы вышли на освещенное крыльцо, и я обратилась к своим спутникам:
– Господа, дело в том, что я отпустила кучера, поскольку сегодня нам пришлось предпринять дальнюю и утомительную поезду, поэтому прошу вас…
– Позвольте мне, – вмешался Лопатин. – Екатерина Алексеевна, я с радостью провожу вас.
Генерал тихонько хмыкнул, а Поздняков деликатно отвернулся.
– Mersi, monsier, – смущаясь, словно девочка, поблагодарила я Лопатина. – Если вас не затруднит…
– О, нет, конечно! – воскликнул он.
Мы попрощались с Селезневым и Поздняковым, условившись о встрече завтра же, у генерала, а затем сели в лопатинский возок.
Расположившись напротив меня, Серж начал говорить мне о том, что эти два дня показались ему настоящей вечностью.
– Отчего же? – кокетливо спросила я, тут же отругав себя за предательски дрожащие руки и общее волнение. Мне следовало вести себя иначе!
– Оттого, что вас не было рядом, mon ange, – был мне ответ.
Я помолчала.
– Что же ваша сестра, Серж? – решила я перевести разговор в более безопасное русло. – Как ее самочувствие?
– Плохо, – вздохнул он. – Думаю, что теперь она вряд ли оправится, – с нескрываемой печалью проговорил Лопатин.
– Да, потеря ребенка это по-настоящему большое горе, – заметила я, тут же подумав о Нике. – Далеко не многие матери могут оправиться после него…
– Отчего вы так говорите? – поинтересовался он. – В вашем голосе звучит нечто, заставляющее меня подумать, что вам это горе знакомо непонаслышке.
– Нет, слава Богу, я этого не испытала. Просто в последнее время… – я замолчала, не решаясь рассказать ему о происшедшем.
– Что же? – переспросил он.
– Просто в последнее время я слышала еще об одной печальной истории, – отчего-то я не смогла рассказать ему о Нике, хотя мне и хотелось поделиться с ним. Вместо этого я рассказала о судьбе Матрены Филипповны Степкиной.
– Да, действительно печальная история… – сказал он, когда я замолчала. – Боюсь, что мою сестру ожидает такая же участь…
– Не говорите так, – ответила я. – Натали молода, она вполне может оправиться от случившегося с ней несчастья.
– Я не уверен, – проговорил Серж.
Сани остановились, и кучер крикнул, что мы прибыли. Пора было прощаться. Я ужасно устала за этот день, и мне хотелось остаться одной, но в то же время, мне хотелось побыть с Сержем… Как удивительно устроена человеческая природа! Порой в нас поселяются внешне противоречивые желания, которые внутри ничуть друг другу не мешают. Меня всегда поражало это единство противоположностей…
Позволю себе маленькую ремарку, относительно приведенного выше рассуждения на тему диалектики. Дело в том, что, по временам, ma tante склонна философствовать и, смею вас заверить, не всегда эти высказывания скучны и неинтересны. Однако, как я уже говорил, наш век требует динамизма, а толстые романы, действие которых развивается не спеша и объем которых вполне позволяет порассуждать над некоторыми вещами, считаются пережитком прошлого. Именно поэтому мне приходится оставлять эти философские высказывания моей родственницы, так сказать, за бортом, однако иногда я все же позволяю не убирать в тексте несколько фраз, подобно той, что была приведена чуть выше. Но вернемся к жанру…
– Благодарю еще раз, – сказала я Сержу, – за то, что проводили.
– Не стоит, мне всегда приятно оказать вам маленькую услугу, – заметил он. – Когда я могу иметь счастие увидеть вас снова?
– Думаю, что завтра вечером, – ответила я. – До свидания.
– Я буду с нетерпением ждать новой встречи, – сказал он и взял мою руку, чтобы поцеловать.
Я вышла из саней и направилась к своему дому. На улице заметно стемнело, а мне предстояло пройти через небольшую аллею, которая обычно бывает освещена несколькими фонарями. Однако на этот раз они почему-то не горели.
Я не спеша шла по дорожке, думая о Серже и одновременно сердясь на себя за эти мысли. Честное слово, я вела себя как влюбленная девчонка! Мне это не нравилось, но я не находила в себе сил отказаться от встреч с ним или хотя бы заставить себя смотреть на него, как на всех прочих мужчин. Пусть и признавая его очевидное превосходство и красоту, но более отвлеченно. Признаться, я не думала, что когда-нибудь, кто-то из мужчин, сможет вызывать во мне хотя бы какие-то романтические чувства. Все они меркли, как только я вспоминала об Александре, так, по крайней мере, было до сих пор. А теперь… Что же мне делать?
Я так увлеклась своими мыслями, что не услышала шагов позади. Когда же, наконец, мое внимание привлек шум сзади, было уже поздно. Я не успела обернуться, как мне на голову обрушился удар такой силы, что звездное небо надо мной мгновенно померкло, и я провалилась в темную пустоту…
Глава седьмая
Очнулась я в своей комнате и, более того, в своей кровати, хотя и не смогла определить время – ставни были закрыты, и в комнате горела лампа. Я подумала, что пролежала без сознания несколько часов и сейчас, должно быть, глубокая ночь. В углу дремала Алена. Голова болела и, протянув руку, я смогла нащупать преогромную шишку прямо на затылке. Прикосновение доставило болезненные ощущения, и я не смогла сдержать стон.
– Слава Богу, очнулись! – воскликнула Алена, всплеснув руками. – А уж мы-то волновались!
– Что случилось? – спросила я, поморщившись от боли.
– Так ведь что? – тут же начала она суетиться. – Напали на вас, барыня, вот что!
Я попыталась вспомнить, как это было. Да, я возвращалась домой, затем меня кто-то догнал и ударил по голове. Было больно и отчего-то очень холодно. Потом какие-то голоса, огонь, а дальше я не помнила ничего.
– Почему в аллее не горели фонари? – спросила я.
– Так ведь… – начала было она. – Как это, не горели?
– Так. Когда я возвращалась, фонари не горели, хотя было уже темно и вы все прекрасно знали, что я должна вернуться.
– Нет, барыня, – покачала головой Алена. – Вы чего-то путаете. Горели они, светильники эти, – твердо сказала она. – Вас барин-то когда к дому принес, помню я, горели фонари.
– Какой барин? – удивилась я.
– Как какой? Господин Лопатин, сами.
– Сергей Александрович?
– Ну да, – кивнула она. – Они же и за доктуром послали.
– Но почему? – я чего-то не понимала, потому что прекрасно помнила, что Серж поехал домой.
– Это что, было ограбление? Где мой кошелек?
– Нету! А он при вас был? – встревожилась Алена. – И много денег было?
– Нет, не много. Рублей пять, не больше.
– Ну, это не велика потеря для вас, – облегченно вздохнула она. – А остальное, не извольте беспокоиться, все целехонькое.
– Хорошо. Значит, ограбить хотели, – задумчиво проговорила я. – Однако странно…
– Да и то! Вот с фонарями что-то путаете… Может, вам бульону принести?
– Бульону? – переспросила я, думая о другом. – Алена, а что доктор сказал?
– А чего они скажут? Сказали, что полежать вам надо. Что повезло вам, могли и насмерть зашибить. Да уж куда насмерть-то? Итак, почитай, сутки пролежали без памяти-то…
– Как сутки? – воскликнула я.
– Так ведь нынче-то уже четверг, Екатерина Алексеевна.
– Не может быть! – простонала я. – Неужели же я целые сутки пролежала? – Алена кивнула. – А что, кто-нибудь приезжал?
– А как же? Приезжали от генерала Селезнева. Я велела им сказать, что вы больны. Затем этот, господин Поздняков, сами приезжали, справлялись, как вы. Да это недавно было, всего с час назад.
– А сколько сейчас времени? – в отчаянии спросила я.
– Так ведь уже шестой час вечера.
– Что? Не может быть!
– Да как же не может? – обиделась горничная. – Вот, смотрите сами, – и она не поленилась, принесла со столика тяжелые бронзовые часы. Стрелки показывали четверть шестого.
Дверь в комнату немного приоткрылась и в щель просунулась Стешкина голова в цветастом платке.
– Ну как барыня? Очнулись? – тихонько спросила она Алену.
– Очнулись, очнулись, – ответила та.
– Вот и слава Богу, – Стешка тут же осмелела и вошла. – Екатерина Алексеевна, там вас барин давешний спрашивают. Чего передать?
– Кто?
– Господин Лопатин. Я сказала, что вы не в себе, так они велели пойти посмотреть.
– Передай, что я приму.
– Как это "приму"? – возмутилась Алена. – Доктур что сказал? Сказал, что вам вставать никак нельзя!
– Прекрати, – оборвала я ее. – Лучше подай мне халат, малиновый.
– Ох, барыня, барыня, – запричитала она.
– А ты, Степанида, ступай и проводи господина Лопатина в малую гостиную. Проси подождать, поняла? – Та кивнула и направилась к дверям. – Да, и еще. Скажи Манефе, чтобы чаю подала.
– Чаю? Да вы ж ничего не кушали со вчерашнего утра! – снова заголосила Алена. – Разве ж чай нужен? Вам, Екатерина Алексеевна, сейчас бы бульончику куриного похлебать, да и поспать бы…
– Молчи, подавай халат! – прикрикнула я и попыталась подняться.
Признаюсь, чувствовала я себя отвратительно. Голова гудела, меня мутило, я с трудом смогла одеться и кое-как дала себя причесать, терпя ужасную боль всякий раз, как Алена прикасалась гребнем к огромной шишке. Вид у меня был, конечно, жуткий – темные круги под глазами, восковой оттенок кожи, но я даже порадовалась этому. Нечего, мол, господин Лопатин, вас баловать. А особенно, Екатерина Алексеевна, нечего позволять себе всяческие романтические бредни, через которые, смею заметить, вы и пострадали накануне. Не будь ваша голова забита мечтами о дожидающемся вас сейчас господине, глядишь, и не случился бы с вами подобный конфуз! Так отчитывала я себя, с трудом спускаясь по лестнице.
Но, несмотря на мое плохое самочувствие, любопытство оказалось сильнее. Что же все-таки произошло вчера? И почему Серж вернулся?