– Восемь пуль прошли мимо, но ни одна пчела не укусила... – он силился улыбнуться. – Это всего лишь царапины. Меня забросали землей под обрывом у Исети. Но Медоро нашел меня, он помог мне разрыть землю и окончательно вернул к жизни. Но мне придется исчезнуть, Тайбеле, – говорил Вольф. – Они не прощают своих же собственных ошибок. Я верил, что найду в этой стране царство справедливости. Мудрый, как змей, я оказался наивен, как ребенок. Я так и не научился разговаривать с центурионами и Пилатами, казнившими Христа. Лама Данцон поведет меня на Восток.
– Он жив?
– Да, наш оранжевый старик умеет отводить глаза. На память я оставлю тебе свою тросточку-змею. Трость подарил мне индийский факир. Клянусь, на моих глазах он превратил в этот посох свою змею, танцующую под дудку. Индийцы называют "змеей" тайную силу, дремлющую в основании позвоночника. Когда "змея" встает на собственный хвост, человек становится волшебником, и то, что прежде мешало, становится опорой в его пути к вершинам. Ты хочешь спросить меня о перстне? Я заберу его с собой, хотя по праву он принадлежит тебе.
Вольф откашлялся и продолжил:
– В тот ненастный осенний вечер, когда я достал тебя из летающего сундука, он висел на твоей груди, на узкой ленточке под одеждой. Я сразу понял, что с твоими родителями случилась беда и Бог препоручает мне свое дитя в куцем пальтишке и грубых башмаках. Твоя судьба доказывает, что великие способности познания могут быть развиты практически у каждого человека. Ты и есть тот самый "новый человек". Ты – мой лучший фокус!
Теперь я расскажу тебе о перстне. У него много имен. В северных сагах его называют перстнем Нибелунгов. На авестийском языке его зовут "кровь алой звезды". С тибетского его имя переводится, как "ключ Агартхи". Так называет камень лама Данцон. Данцон говорит, что если перстень берет в руки человек, посвященный в его тайну, внутри алого камня вспыхивает огненная янтра – священный знак. Но я ни разу не видел ее. В рубине мне являлась только "мертвая голова", должно быть, над камнем висит заклятие шеддим?
Я имел неосторожность выступать с перстнем, и кое-кому известно, что он у меня. Я хотел передать перстень Сталину – не удалось, но теперь не жалею. Этот человек хотел встать выше добра и зла, но он забыл уроки Атлантиды.
Я нагрел на примусе дождевую воду. Вольф вымылся в широком китайском тазу и надел белую рубаху.
– Когда-то ключ небес принадлежал мудрейшему из мудрецов, потом перешел к магам, – рассказывал Вольф, – и если маг встречал более сильного волшебника, он должен был отдать ему рубиновый перстень. Потом настало время воителей, и камень достался самому хитрому и жестокому. Казалось, навсегда оборвалась нить, идущая с неба. Я верну перстень в Шамбалу, его дальнейшее пребывание среди людей не только не имеет смысла, но оно опасно для самого человечества. Если он попадет к шеддим ... О, лучше не думать об этом.
Я уношу с собой всю тяжесть этого перстня. А теперь помоги мне собраться.
– Но ведь это мой камень! – я все еще неуверенно пробовал свой голос.
– Если он принадлежит тебе, ты его получишь, когда придет время. Но скоро, уже совсем скоро, волшебный камень будет тебе не нужен. Ты вступишь в комсомол и...
Вольф достал перстень, надел на безымянный палец правой руки и, прикрыв глаза, договорил:
– Камень говорит, что "центурионы" больше не опасны мне. Для них я умер. А тебе... Тебе суждено любить крулевну: девушку с "голубой кровью", так в Польше называют благороднейших пани. Я это видел ясно, как если бы смотрел в большое зеркало.
Я передаю тебе свой аттракцион, но отныне ты будешь работать только иллюзион и ничего больше. Ты никогда не будешь читать звездную книгу времени. Прощай, мой Мальчик-Книга!
Я быстро научился показывать примитивные фокусы и доставать из цилиндра белых мышей и целые километры крашеной марли под горячие аплодисменты легко раненных и выздоравливающих, чувствуя, как на горящем от духоты лице пробивается первый пух.
"Ты еще мал, но скоро ты откроешь женщин, а женщины цирка прекрасны вдвойне, – вспоминал я голос Кинга. – На арене, под гром оркестра раскрывается их красота, как в самые откровенные минуты любви, но они недоступны, как звезды...".
Глава 7 Кельтский крест
Я – запекшиеся губы.
Ты – серебряный родник.
Опознание безымянного тела, выловленного в студеных водах залива, было назначено на полдень следующего дня. Маша вызвалась поехать туда со мной. Мне нелегко в этом признаться, но по необходимости прикасаясь к вещам покойного братца, я испытывал брезгливое опасенье. Его квартира, гараж и даже сходни яхт-клуба несли на себе прозрачные следы, какие оставляют на садовых дорожках слизни и дождевые черви.
Всякое кровное родство для меня свято. В крови растворена память и душа, река бессмертия, протекающая сквозь наши временные тела и образы, но у нас с Маркелом не было общей крови, и всеми силами стараясь быть снисходительным, я напрасно понуждал к лояльности своего строптивого внутреннего зверя.
"Не участвуйте в делах тьмы!" – это апостольское воззвание верно на все времена, но я лишь человек, и у меня свои слабости. Пересчитав наличные, найденные на полу в загородном доме Маркела, я в тот же день купил великолепный "Спортинг" и два ярких шлема. Звездные мгновенья встречи с Машей я хотел украсить пафосом и стилем настоящего "Харлей Дэвидсона". Мой старый верный байк остался пылиться в гараже.
Машу я подхватил на шоссе у последней окраинной станции метро. Она устроилась у меня за спиной, крепко обхватив плечи ладонями. Сквозь куртку, я чуял ее тепло и краем глаза видел изящные колени. Нимб ее волос и руки на моих плечах были похожи на благословение свыше. Принято считать, что первая женщина была сотворена из ребра Адама, как некая присущая ему часть. Нет, в священные тексты вкралась ошибка: женщина – это сотканный из звездного света ореол славы рядом с мужчиной, его заслуга и награда за тяжесть земного боя. Сознаюсь, что подобные мысли приходили мне в голову лишь тогда, когда Маша была рядом.
Раз или два мне показалось, что нас сопровождают две черных колымаги. Но где-то на половине пути зловещее сопровождение отстало.
До Мошкарово мы добрались в три часа пополудни. Провинциальный морг, который я не берусь описывать, был забит до отказа. Должно быть, так случалось на Руси после войн и моровых поветрий, когда погибших собирали вдоль дорог и до весны складывали в ледяном подвале, но и тогда несчастные имели право на белую рубаху и нательный крест.
Телу Мары были оказаны все посмертные почести: отдельный столик и ломкая от крахмала простыня. Я мельком взглянул на хорошо сохранившуюся татуировку: на правом плече скалился "Веселый Роджер". Кельтский орнамент, "кресты" и извивы "священного ясеня" выцвели и размылись.
Мельком я отметил, что от буйной растительности на груди и плечах трупа почти ничего осталось, но эксперт меня уверил, что это обычное явление посмертного облысения, после длительного пребывания в воде и путешествия по каменистому дну. Я вспомнил маленькие, почти женские ладошки Маркела и отогнул простыню – кистей рук у трупа не было, видимо их тоже срезало винтом теплохода вместе с головой.
Вскоре все грустные формальности были завершены.
– Помянем... – на выходе из "покоя" сумрачный Харон, проводник по посмертным кругам провинциального царства мертвых, протянул мне мензурку медицинского спирта.
– Странные существа – человеки. Они уверены, что будут жить вечно, и смело тратят время жизни, словно у них в запасе еще миллион лет. Бывало, привезут иную "колоду", а от него разит дорогим коньяком, в карманах резинки – пачками. Все это рождает в моей душе философскую грусть. Сколь в это тело бабок было вбухано! Кроме плотских утех, душе и вспомнить будет нечего. Никакого смысла в таком кругообороте.
– А в чем смысл кругооборота? Только покороче...
– Нет в нашем языке таких слов. Для ответа на этот вопрос у иных век уходит, но один старец-схимник нам эту дверцу приоткрыл: "Смысл жизни, – говорит, – в стяжании Духа Святого". Чуешь, какой здесь дух тяжелый. Умер человек и воссмердел. А было бы больше духа святого, он бы весь смертный дух из человека вытеснил.
– Философия!
– В нашем деле без этого нельзя.
Харон глотнул из мензурки и поморщился:
– Гадость... Кстати, в крови вашего покойничка алкоголь практически отсутствовал, что составляет ныне редкое явление.
– Странно, я был уверен, что мой братец крепко напился, прежде чем упасть за борт.
– Действительно, странно: пищевод и желудок обожжены грубыми химикатами.
– Он выпил техническую жидкость?
– Вполне возможно.
"Итак, Маркел хватил крепкого растворителя для очистки дизеля? Все это не вяжется с его изнеженным обликом и балованным желудком. Хотя снявши голову, по волосам не плачут..."
– А теперь "бросим макли" и распишись в конце протокола.
Харон выложил передо мной горку заплесневелого тряпья. Я опознал спортивные брюки с лампасами фирмы "Адидас" и трусы от Армани.
Словно оплакивая все безымянные жертвы, в сумерках пошел унылый осенний дождь.
Стемнело, "Спортинг" пожирал километры мокрого шоссе. Впереди ожерельем огней светился мост через неширокую, по-осеннему бурную реку. Мы были уже на середине моста, когда Маша вскрикнула и, как белка, вцепилась в мои плечи. В последнюю секунду я разглядел натянутую поперек дороги цепь, попытался вывернуть руль, но на всей скорости врезался в нее под косым углом. От жесткого удара мотоцикл взбрыкнул задним колесом. Я перелетел через голову, все еще сжимая руль. Дальнейшее выпало из моего сознания...
От удара о воду я оглох, ослеп и провалился в другое измерение, но мое второе "я", жадное до жизни и особенно активное в темное время суток, вытолкнуло бесчувственное тело на поверхность. Я очнулся, взахлеб хватая воздух и выплевывая остатки воды.
Маша! Я судорожно искал, хоть какой-нибудь знак. Метрах в трех левее от меня бурлила вода и все еще сочился свет непогасшей фары – это "Спортинг" отдавал последний салют. Значит, меня снесло течением и Машу тоже.
– Маша! – меня обуяла жуть, какая приходит в конце кошмарного сна, когда ты уже знаешь, что это сон, но все не можешь проснуться. Отдышавшись немного, я стал нырять в глубину, надеясь выловить ее тело. Наконец я наткнулся на нее, но не успел ухватиться за ускользающий край одежды. Я вынырнул и вновь ушел на дно. Теряя сознание от близкого удушья, всплыл, жадно глотая воздух. Маша неожиданно вынырнула рядом со мной, тяжело переводя дух.
– Я искал тебя, Маша... Чуть с ума не сошел...
– А я тебя...
– Сезон фристайла выше пятьдесят седьмой параллели открыт! – я все еще пытался шутить, но веселья не получилось...
– Хоть бы предупредил, я бы купальник захватила!
У Маши зуб на зуб не попадал, но женский яд не растворяется в ледяной воде.
На берегу мы отжали леденеющие куртки. Машу колотила крупная дрожь, но она ухитрялась сделать вид, будто ничего особенного не случилось:
– Да, в воде было теплее! Что это было? Цепь? Откуда?
Я взобрался на насыпь и вышел на мост, ощупал перила, осмотрел дорогу, но ничего не обнаружил. Под мостом темнела бурная река. Огни "Спортинга" погасли. Поднять мотоцикл со дна сейчас было нереально. Коченея на ветру, мы стали голосовать. Мимо нас сквозь дождь проносились редкие машины, обдавая ливнем брызг.
– Посиди здесь... – попросила Маша, и я покорно сел на брошенную покрышку, проклиная себя за бессилие. Но не я придумал этот мир, где трогательная, взывающая о помощи женская красота становится последней надеждой на ночном шоссе.
Наживка сработала: на обочине затормозила шикарная черная колымага. Дверь салона распахнулась. В темноте я не разглядел водителя, кроме того что он невысок и лысоват.
– Командор, подбрось до Москвы, расчет на месте.
– Что-то случилось? – спросил он с резким восточным акцентом.
– На мосту на водяной клин напоролись и на полной скорости – в реку!
– Твоей девушке совсем плехо, – водитель кивнул на Машу. – Садись... Дэнэг нэ надо!
Пока мои соотечественники проносились мимо, обдавая нас брызгами, этот смуглолицый восточный человек отозвался на наш беззвучный вопль. Вот и суди...
– Барри, – представился наш спаситель. – У меня отличный сауна, поехали.
Глядя на продрогшую Машу, я согласился. Барри включил печку и прибавил скорость. Приют замерзающих странников оказался довольно далеко от места аварии. Минут через сорок мы свернули с трассы на глухой лесной проселок. Впереди светились золотистые огни. Колымага затормозила возле трехэтажного особняка, почти дворца, и я облегченно вздохнул, предвкушая банную утеху.
Прямо из подземного гаража, по узкой лесенке мы поднялись в гостиную. Барри зажег люстру. Премилое гнездышко: золоченые рамы картин, ампирная лепнина, камин с малахитовым порталом, люстра радужного богемского хрусталя. На стенах – коллекция сабель и ледорубов, рога и шкуры экзотических зверей.
– Газэль я взял на сафари, а это малабарский тигр, – хозяин подергал за хвост полосатую шкуру.
При свете наш спаситель оказался рыжим – довольно редкий цвет для восточного человека. Ржавый пушок окружал смуглую блестящую "тонзуру". Глаза – черные, непроницаемые, с характерным прищуром стрелка.
Маша сняла куртку, и осталась в тонкой облипшей кофточке. Я ревниво отметил, что Барри заметно косит в ее сторону. Нет, он просто впился в круглый амулет в ложбинке ее груди. Это был маленький равносторонний крестик, заключенный в круг, похожий на крестовину прицела: "кельтский крест", эмблема буйных футбольных фанатов и подозрительных неформалов. Я, на всякий случай, по-дружески обнял Машу, согревая ее плечи, пряча ее от черных непроницаемых глаз Барри.
– Прошу в душ. Здесь есть на каждом этаже. А я пойду включу сауну.
Маша разгуливала по гостиной, трогала безделушки на камине, разглядывала картины.
– Не надо ничего здесь трогать, – как можно мягче попросил я. – Пошли под горячую воду!
– Отлично! Мальчики направо, девочки налево.
– А ты не такая смелая, как я думал...
– Это что-то меняет?
– Да нет, ничего.
В душе я стянул мокрую куртку, свитер. Морщась от боли, разогнул ушибленную руку.
Я стоял под дымящимся водопадом, рядом с душем синел бассейн величиной с мою комнату в коммуналке. Алый, распаренный я вышел из-под душа и выключил воду.
В тишине пустых комнат мне почудились медленные, крадущиеся шаги. Я дернул ручку. Проклятие! Я был заперт снаружи.
– Эй, кто так шутит?
Едва я надел мокрые джинсы и застегнул ремень, в ванной погасли светильники. Тяжесть маленьких, пристегнутых к поясу ножен успокоила меня. Я расстегнул футляр и достал нож. В следующее мгновенье я вышиб дверь из косяка.
Из высокого готического окна падала лунная пряжа.
Я шел на далекий звук водопада на нижнем этаже, но все не мог выйти к лестнице. Внезапно все стихло. Пустая тишина ватным комом заложила уши.
– Маша... Эй, кто здесь? Я сейчас тут все размозжу в этом чертовом доме!
В подтверждение своих слов я грохнул об пол какую-то вазу.
Ванна, где только что плескалась Маша, пуста. Я на ощупь шел по проклятому дому, распахивая бесконечные двери, выбирая для проверки освещенные луной комнаты. Лунный свет обостряет потерянные органы чувств. Тишина жадно ловит звуки, подрагивая, как зверь перед прыжком. Страх за Машу сменяется отупением, словно я плыву в густом лунном сиропе. Парализующий волю взгляд впивается в мой затылок. Ноги становятся ватными, я не сразу ощущаю удушье. На шее скручивают жесткую удавку. Сознание гаснет, проваливается во тьму, но тело продолжает борьбу. Оно яростно рычит и извивается, оно страстно хочет жить и наносит отчаянные удары. Удавка слабеет и мне на секунду удается освободиться, свалить нападавшего и опрокинуть его на мраморный пол. Несколько ударов по гладкому черепу – и душитель судорожно вытягивается, пуская кровавые пузыри. Только теперь я узнаю Барри. Рядом с телом Барри со звоном падает алебарда, я подхватываю оружие с пола, намереваясь довершить расправу.
На мое плечо ложится легкая рука, я вздрагиваю и оборачиваюсь. Маша вынимает из моих рук странное оружие, похожее на мотыгу с перекрученным лезвием:
– Уходим. Скорее!
По потолку скользит свет фар. Из окна второго этажа мы видим, как накачанные молодцы со стволами наперевес берут дом в кольцо и занимают стрелковые позиции напротив окон. Два черных джипа, похожих на подозрительных утренних попутчиков, перекрывают выезд из усадьбы.
Маша вынимает из кармана Барри ключи от машины. Через секунду мы уже внизу, у дверей подземного гаража. Дверь распахивается, и мы лоб в лоб сталкиваемся с одним из "гостей". Боевик отпрыгивает назад и вскидывает к плечу автомат с коротким дулом.
Маша издает короткий резкий крик и в прыжке ногой бьет по запястью боевика снизу, так что оружие отлетает в сторону. Затем следует молниеносный удар под дых с оттяжкой под правое ребро и рубящий удар ладонью в кадык, Адамово яблоко. Говорят, когда-то Адам подавился куском райского яблока, и теперь он комом стоит в горле у всех его потомков. Хрустит хрящ, гулко екают внутренности, и боевик оседает на пол. Дивны, дела твои, Природа-Мать: стройная женская ножка и нежная рука в бою подобны молнии.
Мы прыгаем в черный катафалк Барри и, высадив дверь гаража, разбив задние ворота и своротив джипы, вылетаем на шоссе. По корпусу машины чиркают пули. Позади нас рвут ночь автоматные очереди, ревут моторы, свет фар мечется по дороге. Мы вылетаем на шоссе. За поворотом мелькает глухой "аппендикс" – съезд в лес. Мы выезжаем через кювет, погасив фары и кувыркаясь на ухабах, летим незнамо куда по разбитому тракторами шляху.
– Этот маньяк так пялился на тебя. Он сначала задушил бы меня, а потом...
– Маньяки идут на запах жертвы, – бросает Маша.
– Да, ты не похожа на жертву. У тебя, должно быть, черный пояс по каратэ? Но эти коммандос, откуда они взялись?
– Если за нами подъехали крутые парни, значит им что-то нужно. И нужно от тебя!
– Почему от меня? Остановились-то из-за тебя! Хотя, знаешь... перстень! Но ведь его у меня уже нет! Но ты права: охота началась! И все это как-то связано со смертью Маркела. Все сходится в узелок, завязанный его гибелью. И к Тайбеле, по всей видимости, должен был ехать он, и теперь гоняли бы за ним.
– Лисицы Чингисхана... – едва слышно прошептала Маша.
Я чуть не выпустил руль:
– Где?
– Этот пропавший перстень, по твоим словам, похож на перстень Чингисхана! Ну, ты же писал о нем в своей новелле.
– Так я же наврал с три короба! Просто есть какая-то легенда о пропавшем перстне Бога Войны! И больше ничего!