- По-моему, он не считает, что убийство было совершено именно вашим скальпелем, - поправил я. - Просто, по его мнению, убийца воспользовался оружием, похожим на скальпель.
Красовски досадливо махнул рукой.
- Ну да, конечно. В гетто на каждом шагу валяются скальпели, и все как один являются копией моего. Вайсфельд, не морочьте мне голову своей щепетильностью! Пропал-то как раз мой инструмент. И значит, я - самый настоящий подозреваемый. А почему? Потому что я связан с контрабандистами. Так и полагает этот ваш знакомый. Что за ерунда! Вы ведь тоже считаете меня преступником, разве нет? Вы же знаете, что я пускаю налево лекарства и перевязочные материалы. Вы же знаете, что я вор! Да? А раз вор - значит, и убить мне ничего не стоит. Верно? Ну, скажите же, скажите мне: "Ты еси муж, сотворивый сие!" А? Так ведь, кажется, наш еврейский пророк Нахум говорил нашему же еврейскому царю Давиду? Так повторите это! - он говорил вполголоса, но мне казалось, что голос его вот-вот сорвется на крик. - Я продаю аспирин и бинты, корпию и кодеин. То есть, не продаю - на кой мне здесь марки или тем более боны? Меняю. Меняю все это на сигареты и самогон, который чехи в Лимбовицах гонят из яблок и слив. Думаете, я раскаиваюсь в этом? Черта с два, доктор Вайсфельд. Лекарства… Кому они нужны, эти лекарства? Больным? Не смешите меня, больные обречены - с лекарствами ли, без лекарств, с врачами или без них. Что мы можем, доктор? Что можете вы, с вашим швейцарско-индийским опытом? Что могу я? Так лучше я возьму упаковку аспирина и получу за нее бутылку сливовицы. Выпью сам и напою больного, которого должен оперировать и который умрет прямо на столе, потому что у меня нет ни анестезии, ни антисептика. А если не на столе, так через день-два после операции. Аспирин… - он махнул рукой. - Ну, так кто-нибудь и без него перенесет приступ головной боли!
- Я не считаю вас убийцей, - сказал я. - Но не стоит заблуждаться, доктор Красовски. Порядочным человеком я вас тоже не считаю. Вы, действительно, преступник.
Красовски, наконец-то, взглянул на меня. Его лицо не выражало никаких эмоций. Он не чувствовал себя оскорбленным моим замечание. Просто чуть заметно пожал плечами, словно в некотором удивлении.
- Преступник? Как и вы, доктор Вайсфельд, - спокойно ответил он. - Как и вы. И ваша помощница. Мы все - преступники. Разве вы не получаете усиленный паек, в то время, как большинство несчастных обитателей Брокенвальда только что не пухнут с голоду? Разве вы не пишете в своих карточках "неработоспособен", зная, что такая запись иной раз равносильна смертному приговору? Но нет, вы получаете паек - почти два года, Вайсфельд, почти два года, не считая того злосчастного месяца, когда я вышвырнул вас из медицины, обвинив в некомпетентности. Не было у меня другого козла отпущения, а начальство вдруг озаботилось обилием тифозных больных. Какая муха их укусила? Впрочем, неважно. И вот, все эти месяцы, нисколько не терзаясь угрызениями совести, вы пишете роковые заключения о нетрудоспособности наших несчастных соплеменников, не задумываясь над истинным смыслом вашей подписи в учетной карточке. Вы согласились на роль помощника ее величества Смерти, надеясь уцелеть… - Красовски устало снял очки, протер стекла, но вместо того, чтобы вновь водрузить их на тонкий нервный нос, отложил в сторону. - Да, - он вздохнул. - Вы помощник смерти. Я тоже, разумеется. Преступник? Да, я преступник. И вы тоже. Тоже, Вайсфельд. Мы преступники - хотя бы потому, что, будучи евреями, приняли правила игры, предложенные нашими врагами. Вы бывали в Польше, доктор Вайсфельд. Раньше, до всех этих кошмаров. В нормальной довоенной жизни. Разве у вас не возникало чувство брезгливости по отношению к тамошним евреям - бородатым и пейсатым, с их нелепыми для сегодняшнего человека одеждами, торчащими из-под жилетов кистями, с их мелочной регламентацией жизни? Разве вы не старались - на уровне инстинкта, доктор, на уровне подсознательном - подчеркнуть свое отличие от них и свою близость с нынешними нашими тюремщиками? Разве и сейчас вы не чувствуете, что лучше понимаете эсэсовца Заукеля, чем раввина Шейнерзона? Разве вы не сострадаете в большей мере немецкой аристократке фон Сакс, ставшей женой грязного еврея Ландау и по собственной воле оказавшейся в гетто, чем любой несчастной еврейке, прибывшей в Брокенвальд с очередным транспортом из Берген-Бельзена или Белостока?
Я промолчал. Впрочем, ему не нужен был мой ответ. Он продолжал - монотонно, глядя покрасневшими глазами в мою сторону, но мимо меня:
- Я родился в Лодзи, Вайсфельд. Боже, как я стыдился тамошних своих соплеменников, их вида, их говора! Мой отец был адвокатом, уважаемым человеком, а я мечтал уехать из Польши, куда глаза глядят, уехать туда, где никто не заподозрил бы меня в кровной связи с этими средневековыми созданиями. И уехал - в Берлин. Стал врачом. Обзавелся приличной практикой - в Берлине… А потом пришли нацисты. И я разделял их неприязнь к евреям - к тем евреям, из моего детства. К польским евреям, к литовским евреям… А Гитлер объединил меня с ними. Гитлер вернул меня в старую Лодзь. Не буквально, разумеется, - уголок его рта дернулся. - Мне просто напомнили, что германофила, поклонника Бисмарка доктора медицины Йозефа Красовски бабушка в детстве называла вовсе не Йозеф и даже не Юзеф, а Йоселе. И укачивала песенкой "Афн дер припечек брент а файерл…" Помните такую песенку, а Вайсфельд? Неужели вам в детстве бабушка ее не пела? Вот эту, послушайте, - он пропел строку старой детской песенки. И засмеялся.
На мгновение я даже подумал, что он привычно пьян, но нет - Красовски выглядел трезвым и усталым человеком. Мне хотелось поскорее уйти, но я не знал, как это сделать. Видимо, он это почувствовал, вновь взглянул на меня. Глаза его были сухими, но с лихорадочным блеском, вполне сочетавшимся с румянцем на щеках.
- Идите, доктор, - сказал он после короткой паузы. - Идите, вас ведь ждут. И подумайте над моими словами. Только не думайте слишком много и слишком часто. Иначе вы пойдете по моей дорожке и растеряете последние остатки самоуважения. Просто скажите себе: "Я, доктор Иона Вайсфельд, такой же преступник, как нелюбимый мною доктор Красовски. И чем дольше я проживу на этом свете и в этом гетто, тем большим преступником стану"… - он немного помолчал, потом сказал другим тоном: - Кстати говоря, вы правы. Я не убивал Макса Ландау. Можете еще раз сообщить об этом вашему дружку. Я не убивал, хотя бы потому, что он мне нисколько не мешал. И еще потому, что вчера весь вечер и большую часть ночи пил. Почти до утра. Данный факт могут подтвердить мои соседи, которые не сегодня-завтра донесут на меня, - он криво усмехнулся. - Впрочем, ваш друг Шимон Холберг, по-моему, уже знает об этом.
Я оставил доктора Красовски сидеть за столом в одиночестве. Коридор был уже пуст, только у выхода топтался полицейский. Я вышел на улицу - полицейский посторонился, выпуская меня из здания.
Здесь моросил легкий дождь и пахло свежестью, столь редкой для Брокенвальда. Правда, так могло показаться после насыщенной медикаментозными ароматами атмосферы медблока.
За время моего отсутствия Луиза и Холберг ушли довольно далеко. Правда, они шли медленно, прогулочным шагом, так что мне удалось их нагнать на углу улиц Галки и Скворечни. В других обстоятельствах я бы посмеялся такому сочетанию.
Моя помощница и новый сосед между тем болтали как старые знакомые. Заметив мое приближение, они остановились. Меня поразила улыбка Луизы. Впрочем, когда я подошел, она тотчас посерьезнела.
- Вот и вы, Вайсфельд, - сказал г-н Холберг. - Насколько я понимаю, доктор Красовски изливал вам свою обиду на меня. Между прочим, я действительно не считаю его виновным. Хотя инструменты следовало бы хранить более тщательно.
- Мне бы тоже не пришло в голову, что кто-то заберется в кабинет и украдет скальпель, - вступился я за своего начальника. - В конце концов, откуда ему знать, что среди тех, кто регулярно приходит в медицинский блок, может оказаться потенциальный убийца?
- Разве дисциплина требуется только в случаях критических? - возразил г-н Холберг. - Надеюсь, что происшествие послужит ему хорошим уроком. Но что же мы стоим? Пойдемте, мы ведь собирались проводить госпожу Бротман.
- Как ваши глаза? - спросил я.
- Гораздо лучше, благодарю вас.
Некоторое время мы шли молча. Улица была пуста, никто не попадался навстречу, кроме полицейских патрулей, шагавших по мостовой с уверенностью механизмов.
- Ваш Красовски не безнадежен, - сказал вдруг г-н Холберг. - По крайней мере, регулярно бреется. Не смейтесь, Вайсфельд, это очень точный показатель. Особенно в местах, подобных Брокенвальду. Путь вниз начинается с безразличия к вопросам гигиены… - с этими словами он повернулся к Луизе, шедшей рядом молча. - Госпожа Бротман, я не хочу отнимать у вас время, поэтому ответьте мне на несколько вопросов сейчас, пока мы еще не дошли до вашего дома. Итак, вы познакомились с Максом Ландау вскоре после…
- Вскоре после прихода в Германии нацистов, - закончила Луиза. - Да, именно так. Он тогда в очередной раз приезжал в Вену. Девять лет назад, в тридцать четвертом. Приехал один - раньше он приезжал вместе с труппой, - поставил несколько спектаклей с непрофессиональными актерами - не из классического репертуара, очень мрачные, они не пользовались особым успехом, а венские нацисты, уже чувствовавшие свой близившийся триумф, устроили настоящую травлю в своих газетах… Мы познакомились после одного из спектаклей, в доме моих друзей.
- Вы были близки? - уточнил г-н Холберг - без всякой необходимости, на мой взгляд.
- Вас интересует, были ли мы любовниками? - Луиза отвечала равнодушным голосом, вернее - рассеянным. Видно было, что ее занимают другие мысли. - Нет, разумеется. Но если вы имеете в виду другую близость, не телесную - да. Хотя это продолжалось около месяца - пока он не уехал.
- И больше не виделись?
- Нет. Встретились уже здесь, в Брокенвальде… - она остановилась, коротко взглянула на нас.
- И вы, конечно, помнили его все эти годы.
- И да, и нет. Слишком много событий произошло. Я вспомнила о нем - здесь, при встрече. О нем и о его жене… - Луиза, до того исподлобья смотревшая на моего друга, отвернулась. - Господин Холберг, я восхищаюсь ее поступком. Я сочувствую ее страданиям…
- Страданиям? - бывший полицейский хмыкнул. - Да, конечно. Вы имеете в виду болезнь мужа?
- При чем тут болезнь? Я имею в виду его чудовищное отношение к ней, - ответила Луиза.
- Чудовищное отношение? - г-н Холберг чуть замедлил шаги, бросил на меня вопросительный взгляд.
- Да, это так, - подтвердил я. - Не далее как накануне спектакля мы с госпожой Бротман были свидетелями отвратительной сцены… - я вкратце пересказал новому соседу историю скандального появления в медицинском блоке Макса Ландау и его жены. - Если говорить о вопиющей неблагодарности, то тут у господина Ландау было не так много конкурентов. Разумеется, - поспешно добавил я, - не гоже так говорить об убитом.
- Нет-нет, я думаю, в нашем случае говорить можно все, - сказал Холберг. - Мы ведь не сплетнями занимаемся, а пытаемся пролить свет на тайну его убийства, - мне показалось, что последняя его фраза была обращена не столько ко мне, сколько к моей помощнице, с явной неохотой рассказывающей о покойном. - А почему вы говорите о неблагодарности, Вайсфельд? За что господин Ландау должен был благодарить свою жену?
- Госпожа Ландау - урожденная баронесса фон Сакс, - ответила за меня Луиза. - Старинный немецкий род, по-моему, одним из предков был легендарный поэт Ганс Сакс. Непрямым, возможно, но тем не менее. Так что в жилах госпожи Ландау текла чистейшая нордическая кровь, арийская, без малейшей примеси, - мне показалось, что в голосе моей помощницы прозвучала скрытая и не совсем уместная ирония. - Так что никто бы ее не отправил в гетто, если бы она сама не захотела этого. Мало того. Нужно было не просто принять решение, нужно было еще и добиться его реализации. Насколько мне известно, власти Рейха не позволяют арийским супругам евреев сопровождать последних в гетто.
- По большей части - да, вы правы, - сказал Холберг. - Но нет правил без исключений - даже в Рейхе. Например, существуют так называемые еврейские дома в Берлине, в Дрездене. Наверняка еще где-то, возможно, в Гамбурге. Как раз в Дрездене мне довелось прожить в одном таком доме три дня. Нечто вроде маленьких гетто, в которых живут смешанные немецко-еврейские семьи. При выходе в город их обитатели должны надевать повязки со звездами Давида. Как и в нашем гетто. Да, такие четырехэтажные еврейские дома-гетто в арийских городах. Но вы говорили о жене режиссера Ландау. О ее благородстве и его неблагодарности. Право, я не уверен, что в подобном случае следует говорить о благодарности или неблагодарности. Человек вообще существо по большей части непредсказуемое… Тем не менее - да, интересно. С ней вы тоже познакомились в Вене, госпожа Бротман?
- Да. Сначала приехал Макс, спустя какое-то время - Лизелотта. В Россию они отправились вместе.
Мы подошли к двухэтажному дому, возвышавшемуся между двух одноэтажных и явно нежилых зданий с наглухо забитыми окнами и дверями.
- Пришли, - моя помощница вздохнула с явным облегчением. - У вас еще есть вопросы ко мне, господин Холберг? Если да - задавайте. Я не могу пригласить вас в гости, надеюсь, вы понимаете. В одной комнате нас шестеро, и ваш визит смутит моих соседок.
Холберг осмотрелся по сторонам. В узком проходе между домом, в котором жила Луиза, и стеной соседнего здания стояла парковая скамейка с изрезанной непристойными надписями спинкой.
- Что, если мы присядем? - предложил он. - На несколько минут.
Луиза пожала плечами. Она была недовольна, но первой подошла к скамейке и села. Рядом сел г-н Холберг, я примостился в некотором отдалении.
- Итак? - Луиза выжидательно посмотрела на моего соседа. - Что еще вас интересует? Кроме наших встреч с покойным восьмилетней давности?
- Кое-что совсем недавнее, - ответил Холберг. - Например, виделись ли вы с Максом Ландау в день убийства?
Госпожа Бротман какое-то время смотрела на него, словно решая - стоит ли отвечать. Видимо, решившись, она расстегнула сумку и извлекла из нее средних размеров плоскую картонную коробку.
- Вот, - Луиза протянула коробку мне, хотя смотрела при этом на моего друга. - Они мне больше не нужны.
В коробке что-то негромко звякнуло. Приподняв крышку, я обнаружил около десятка одинаковых ампул с прозрачной жидкостью. Машинально взяв одну из них, я пощелкал ногтем по узкому запаянному горлышку, сбивая образовавшиеся пузырьки.
- Осторожно… - вполголоса шепнул г-н Холберг. Я быстро вернул ампулу на место, опустил крышку и протянул коробку Луизе. Та отрицательно качнула головой
- Вот наказание, да говорю вам - осторожнее, спрячьте это… - проворчал мой новый знакомец. Он буквально вырвал из моих рук коробку с ампулами, после чего она исчезла в недрах его арлекинского пальто.
Следует признать, что он сделал это вовремя: через несколько секунд с нашей скамейкой поравнялся полицейский. Синий страж уже дважды проходил мимо, всякий раз посматривая на Луизу оценивающим взглядом. Теперь же он остановился рядом с нами. Был он относительно молод - лет тридцати - и неплохо сложен. Да и австрийский мундир времен первой мировой войны выглядел на нем почти щегольски - во всяком случае, не был ни чересчур свободен, ни чересчур тесен. Запястье правой руки охватывал ремешок дубинки. Дубинкой он время от времени поигрывал: то сжимал ее в руке, то оставлял раскачиваться на шнурке.
Луиза на него не смотрела, зато он, уже не скрываясь, осмотрел ее с ног до головы. Оставшись удовлетворен осмотром, он перевел взгляд на меня, затем - на г-на Холберга.
- Господа никак не сторгуются? - спросил насмешливо полицейский.
Я похолодел. Мне подумалось, что он имеет в виду коробку с ампулами. Обнаружение ее сейчас сказалось бы на моей дальнейшей судьбе и судьбе Луизы Бротман роковым образом - вне зависимости от содержимого. Я почти не сомневался, что ампулы похищены из медблока.
Поэтому я в полном недоумении выслушал сказанные развязным тоном слова г-на Холберга:
- Да нет, господин офицер, все в порядке. Просто комната занята. Надо немного подождать. Пять минут удовольствия, но ради этого приходится мокнуть под дождем…
"Господин офицер" смерил его недоверчивым взглядом, но лицо моего приятеля было столь безмятежно, что полицейский просто кивнул, в очередной раз выпустил дубинку, заплясавшую на ремешке, и двинулся дальше. Уже миновав скамейку, он вновь остановился и, повернувшись, бросил Луизе:
- Я зайду к тебе после смены. Надеюсь, ты уже освободишься, - после чего сошел с тротуара на мостовую и зашагал прочь.
- Ничего не понимаю… - сказал я растерянно. - О какой торговле идет речь? О чем мы торгуемся?
- Он счел меня проституткой, - бесстрастным голосом объяснила Луиза. - А вас, доктор Вайсфельд, и вашего друга - моими клиентами. Ничего удивительного, на этой улице живут только незамужние женщины. Некоторые из них промышляют проституцией.
Лицо мое вспыхнуло.
- Что за чудовищное подозрение… - от волнения я даже начал заикаться.
- Оставьте, - г-н Холберг похлопал меня по плечу. - Нет времени обсуждать эти глупости, - он повернулся к Луизе. - Присядьте, прошу вас, мне неловко с вами говорить сидя, а я чертовски устал от сегодняшней беготни.
Г-жа Бротман послушно села.
- В коробке - обезболивающее? - спросил сыщик.
- Да. Морфин.
Я не верил собственным ушам:
- Морфин? Откуда? У нас нет ни одной ампулы!
- Неужели вы думаете, что я украла бы лекарство у тех несчастных, которых мы обслуживаем? - с негодованием спросила Луиза. - Мне бы такое в голову не пришло!
- Я понимаю, но…
- Ампулы оттуда же, откуда у доктора Красовски - спиртное. Из Лимбовиц. Я купила у контрабандистов, - в ее голосе слышался вызов, порожденный, видимо, моим нелепым предположением. - У меня оставались две золотые цепочки, серьги с бриллиантами и кольцо с изумрудом. Дорогие вещи, старинные. Наследство. В свое время я оставила их себе - просто как память. Прежде, чем… - Луиза помолчала немного. - Прежде, чем дала обет послушания.
- Дала что? - очередное заявление мой помощницы, которую, я, как оказалось, совсем не знал, повергло меня в неменьшее изумление, чем появление на свет божий коробки с ампулами.
- Я готовилась к монашеской жизни, - объяснила она как ни в чем не бывало. - Вскоре после отъезда Макса из Вены. Нет, одно с другим никак не связано. Совпадение, не более того.
- Вы собирались уйти в монастырь? - я все еще не мог в это поверить и даже не обращал внимания на недовольное хмыканье г-на Холберга.
- Не совсем так. Я хотела связать свою судьбу с братством Иисуса. Мой духовник, отец Серафим, посоветовал мне оставаться в миру и даже не носить монашеского одеяния, но при этом вести скромную и богобоязненную жизнь, соблюдая часть монашеских обетов. Я не успела пройти все этапы посвящения, - сказала она с нотками сожаления в голосе. - Может быть, здесь… Мне очень повезло. Мой духовник тоже в Брокенвальде. То есть, так, конечно, говорить нельзя. Но я вообще не ожидала, что когда-нибудь встречу его.
Г-н Холберг негромко кашлянул.