Раздраженный голос на пару с мокрой тряпкой, теперь крайне неприятно раскачивающейся, прогнал мой прекрасный сон. Я испуганно открыл глаза, и Антуанетта осталась в прошлом. Я действительно лежал в кровати, но место было мне неизвестным. Большой, залитый солнечным светом зал, в котором в два длинных ряда стояли кровати одна за другой. Большинство занимали больные, как предположил мой постепенно пробуждающийся разум. Некоторые кровати были отгорожены балдахинами и занавесами от любопытных взглядов. Там, видимо, лежали хворающие, которые нуждались в особом покое. Между ними ревностно сновали женщины в одеянии монахинь Августинского ордена. Они подметали пол, перестилали кровати и заботились о больных.
Широкое лицо, склонившееся надо мной и не имеющее ничего общего с белокурым ангелом Антуанеттой, тоже было обрамлено черным монашеским покрывалом. Мясистые ноздри дрожали гневом, а надутые губы искривились в выражении упрека. Большие глаза метали на меня неодобрительные взгляды. Сильные руки, при первом взгляде от которых было трудно ожидать таких нежных прикосновений, вызвавших у меня воспоминания, держали маленькую оловянную миску с водой и влажный платок, с которым я познакомился вначале более, а потом - менее приятно.
- Где я? - спросил я и повернул голову, чтобы осмотреться. Это имело два последствия. Во-первых, я увидел другие кровати с больными, как и монахинь и послушниц, которые заботились о постельном белье. Во-вторых, сильная боль пронзила мою голову. Я вернулся обратно на ложе, закрыл на короткое время глаза и издал подавленный стон.
- Вы в Отеле-Дьё, месье, там, куда вас принес ваш друг. Очень легкомысленно было с вашей стороны присоединиться к толпе сброда в Новом городе, - монахиня глубоко вздохнула. - Если бы волхвы знали, что Париж в день их именин устроит праздник шутов и привлечет так много отбросов на улицы, - отбросов, каких и не сыщешь на всем белом свете! - они бы, возможно, выбрали другой срок для своего посещения у нашего Господа Христа.
Когда я спокойно лежал на подушке, головная боль стихла и дала место размышлениям. Я вспомнил ужасные вчерашние события, мое бегство и укрытие в бочке, которая вдруг рухнула на землю. Но я не мог припомнить сброд, с которым я якобы связался, несмотря на все усилия воли. И еще одно было мне неясно.
- Вы говорили о моем друге, достопочтенная сестра, - сказал я и снова открыл глаза. - Где теперь он?
- Ушел прочь, после того как он разбудил брата Портария и обратил внимание на вас.
Я почесал голову, отчаянно пытаясь отыскать утраченные воспоминания.
- Было так поздно?
Ответ прозвучал укоризненно:
- Все молебны были давно отслужены, а до заутрени оставалось еще несколько часов.
- Итак, около полуночи.
- Можно и так выразиться, месье Сове.
- Вам известно мое имя? - с удивлением спросил я.
- Ваш друг назвал его брату Портарию. Вы не похожи на переписчика, но такое случается, когда люди попадают к оборванцам. Возможно, вы даже в том и не виноваты, если выбрали себе друзей среди нищих.
- С чего вы это взяли?
- Потому что попрошайка, который доставил вас сюда, представился как ваш друг.
- Каким именем он представился?
- Я не была при этом, я не знаю, - теперь все еще строгое лицо монахини-августинки приняло более мягкое выражение, и она продолжила:
- Но я не хочу упрекать вас, это позволено только нашему Высшему Судии. Вчера весь Париж превратился в сумасшедший дом. Вы слышали, что мэтр Аврилло, al mosenier ordo sancti benedicti coelestinensis, был убит самым бесстыдным образом? Ко всему прочему - еще и во дворе Гран-Шатле, на глазах у прево! Если такое могло произойти, где же тогда христианин должен чувствовать себя в безопасности, спрашиваю я вас?
Я не знал ответа, да он мне был безразличен. Совсем другие вопросы, как сильный град, стучали в моем мозгу. Следствием снова стала головная боль. И я чуть не задохнулся от неожиданного приступа страха. В этом холодном, суровом январе мне стало жарко как в солнечный июльский день, и я почувствовал капли пота на своем лбу.
Я был убийцей мэтра Аврилло!
Нет, конечно, это был не я, Господь мой свидетель! Я же хотел спасти целестинца. Но кто мне поверит? Как друга нищих, очевидного для других и самого догадывающегося об этом, меня подозревали и преследовали. Знали ли преследователи меня в лицо, даже мое имя? Но как это случилось, что я невредимый лежу в Отеле-Дьё, прямо под башнями собора Парижской Богоматери? Я чуть было не спросил об этом монахиню, однако соображение, что отправляю себя сам под нож, заставило меня промолчать.
- Что с вами, месье, упадок сил? - монахиня приложила платок к моему лицу и велела одной из послушниц, одетых в белое, принести крепкий куриный бульон.
- У меня закружилась голова при мысли, что могло произойти со мной вчера ночью, - объяснил я и ничуть не солгал при этом. - Убийство брата ордена! Убийца известен?
- Нет, только человек, который убил мэтра Аврилло. - Я изобразил удивление:
- Разве это не одно и тоже? Монахиня покачала массивной головой:
- Смерть облата вызвала понесшая лошадь мэтра Жиля Годена, нотариуса в Шатле. Без сомнения, почтенный муж выше всяких подозрений.
- Без сомнения, - пробормотал я и подумал, о мрачном всаднике на белом в яблоках коне, который всего лишь сбил с ног мирянина и напоследок обвинил меня в убийстве.
- Вина в смерти мэтра Аврилло падает не на него, а на нищего из толпы, которая присоединилась к процессии фламандских послов. Мессир Годен отлично видел, как нищий толкнул бедного Аврилло ему под лошадь. Потом этот сын дьявола скрылся в темной ночи, - при упоминании злодея монахиня-августинка поспешно осенила свою грудь крестом.
- И его не смогли поймать?
- Нет, месье. Возможно, правы те, кто утверждает, что в День волхвов не только небо, но и ад открывается, чтобы выпустить демонов в мир и закрывается снова в полночь, - она снова перекрестилась. - Убийца остался непойманным. В погоне за ним королевские лучники схватили другого сына Сатаны.
Послушница принесла суп и протянула его монахине, которая поставила миску с водой и положила платок на качающуюся скамеечку, чтобы покормить меня с грубой деревянной ложки. Приятное тепло растеклось по моему желудку, давно лишенному еды. И мой рот наслаждался вкусом птичьего мяса, свиного сала, гороха и молока, сдобренным яйцом, инжиром и шафраном.
Лишь когда последняя ложка вкусного супа была проглочена, я спросил:
- Кто этот сын Сатаны, которого схватили лучники?
- Дьявол из собора Парижской Богоматери, горбун! - прошептала она с широко раскрытыми глазами и снова, как я едва мог видеть, осенила себя крестом.
- Квазимодо, - пробормотал я и вспомнил странный ночной эпизод, в котором перемешались прекрасная цыганка, поэт Гренгуар, Квазимодо и его закутанный в плащ спутник.
- Вы его уже знаете, хотя недавно в Париже?
Я прикинулся дураком, однако чуть не выдал себя. Пришлось поспешно ответить:
- Я был во Дворце правосудия, когда звонаря выбрали Папой шутов.
- Позор! Бесстыдство! - заругалась монахиня. - Такое злое создание выбрать Папой - пусть даже шутов, - это насмешка над нашим святым Папой в Риме. Этот Квазимодо одержим злыми духами. Он доказал это, когда вчера вечером попытался украсть девушку. Мне не хочется даже думать о том, для какого жестокого, бесстыдного ритуала ему была нужна жертва, - ее изборожденный морщинами лоб и глаза, заблестевшие и отведенные в сторону, выдали, что монахиня как раз основательно размышляла над этим.
- Собственно откуда вы знаете, достопочтенная сестра, что этот Квазимодо - сын дьявола?
- Ну, сами посмотрите на него! - ответила она тоном глубокого убеждения. - Его дикость и его сверхчеловеческая сила свидетельствуют об этом. Вам надо было видеть, как Квазимодо карабкался по фасаду Собора, словно церковь была деревом, а он - обезьяной на ветках. Он играет большими колоколами, словно они котята. И его уже видели во многих местах Собора в одно и то же время!
- Да, это действительно доказательство, - сказал я робко, вопреки рассудку. Прошлым вечером я убедился, как легко ложные обвинения могут превратиться в кажущуюся истину. - Если этот Квазимодо такой чертовский парень, почему его тогда терпят в соборе Парижской Богоматери?
- Потому что он доверенное лицо архидьякона, - ответила сестра с приглушенным голосом и беспокойным взглядом, словно боялась, что ее могут подслушать.
Теперь у меня была третья версия.
По словам Жеана Фролло, Квазимодо был братом, по словам Пьера Гренгуара - сыном, по словам августинки - доверенным лицом архидьякона. С недоумением я посмотрел на монахиню.
- Как такое почти животное может стать доверенным лицом столь почтенного, образованного клирика?
- Тогда зовите Квазимодо слугой Фролло, его преданным псом - это одно и тоже. Вы даже можете назвать отца Клода Фролло отцом Квазимодо. У нашего архидьякона нет супруги, но он вырастил сразу двоих сыновей.
- Как же такое возможно?
- В молодости, когда Клоду Фролло не было еще и двадцати лет, он изучал после теологии со всем рвением медицину, свободные искусства и языки, когда Господь Бог решил подвергнуть его тяжелому испытанию. Это было жарким летом 1466 года, тогда дыхание чумы опалило весь город Париж и все графство. Черная смерть забрала и родителей Фролло, и на его плечи вдруг легла обязанность заботиться о младшем брате Жоаннесе, который в то время лежал еще в колыбели. Отец Фролло отдал дитя жене мельника, чтобы она выкормила своим молоком и воспитала младенца. И видимо, того было недостаточно, потому что судьба одарила его в тот же год вторым сыном, Квазимодо. Это было…
Августинка вдруг замолчала резко. Ее слегка розовая кожа лица побледнела, в глазах отразился ужас и обреченность, словно она заглянула в лицо призрака И действительно аскетические черты лица человека, одетого в темное, который возник позади моей кровати, были довольно близки представлениям о потустороннем существе.
Я уже с прошлого вечера знал, когда увидел на Гревской площади этого серьезного скрытного человека, что это отец Клод Фролло, архидьякон собора Парижской Богоматери. Было невозможно сказать, как много он услышал из нашего разговора. Его глаза холодно глядели из запавших глазниц, а черты лица оставались неподвижными, словно окаменевшими.
- Простите, если я прервал вас, сестра Виктория, - сказал Клод Фролло голосом, который заставлял пожалеть о всяких чувствах, даже о сожалении. - Но я ищу пациента по имени Арман Сове, мне сказали, что вы взяли его под свою опеку.
Августинка проглотила слюну и кивнула, но ее дрожащие губы не произнесли ни слова. Мне показалось, что она чувствовала более чем просто неудобство из-за того, что должна была неодобрительно высказываться об архидьяконе. Я совершенно ничего не понимал, но она производила впечатление очень напуганной - как маленький ребенок, который холодной зимой неожиданно повстречался забредшему в город волку. Возможно, он оказывал на монахиню такое впечатление оттого, что был человеком литеры "G", считающимся таинственным и непростым, иногда внешне открытым, а порой - без особого повода замкнутым. И он наклонился вперед, как если бы кто-то оказался у него на крючке.
- Арман Сове - это я, - сказал я с надеждой, что меня не отправят за это к палачу.
Едва различимо по лицу Фролло похожему на маску скользнуло подобие улыбки:
- Очень хорошо, месье Сове. Вы опытный переписчик и писарь из Сабле, и ищете новое место?
- Это так, - ответил я сбитый с толку. - Но откуда Вам это известно, монсеньор?
- Ваш друг передал мне это через одного дьякона.
- Мой друг? Что-то вроде нищего?
- Он самый.
- Вы случайно не знаете его имя, отец Фролло?
Глаза Фролло сузились от удивления, что я спрашиваю имя собственного друга. Я совершил ошибку? Но архидьякон ответил совершенно спокойно:
- Насколько я знаю, он назвался Коленом.
- Колен! - ахнул я. - Это такой тощий парень с бородой?
- Я бы описал его так же.
Вероятно, это было утро сюрпризов. Напрасно я искал причины, почему старый бродяга оказал мне эту добрую услугу. Он случайно нашел меня после падения из бочки и отнес в Отель-Дьё, чтобы компенсировать принесенное мне воровством неудобство? Но как могла произойти такая случайность? И с каких это пор воры обладают столь безукоризненной честью?
- Похоже, вы с некоторым трудом припоминаете своего друга, месье Сове, - сказал Фролло с вопросительным тоном.
- Возможно, это последствия удара головой, монсеньор, - возразила сестра Виктория, чей взгляд покоился на архидьяконе с некоторой смесью из трепета и страха.
- Ах, да, на вас же напали разбойники, - согласился Фролло. - Чтобы быть кратким: я срочно ищу нового писаря. Вы, вероятно, уже слышали, что месье Пьер Гренгуар, который до недавнего времени работал у меня, ушел в сочинители мистерий. Если даже его вчерашний дебют и не закончился однозначным триумфом, не стоит ожидать, что он вернется ко мне на службу. Если ваши раны не так сильны, месье Сове, вы можете стать моим человеком. К тому же, вы прибыли издалека и, вероятно, не столь увлекаетесь женским полом и вином, как здешние писари, слишком испорченные посещением пивных. За вознаграждением дело не встанет. Еду и кров вы получите бесплатно в соборе Парижской Богоматери. Ко всему прочему, мне бы пришлось по душе, если бы вы могли начать прямо сейчас.
- Месье Арман отделался только парой ушибов и ссадин, - объяснила августинка. - Еще пара дней головной боли и боли в руках и ногах, но потом все пройдет.
- Если вы хотите, я тут же пойду к вам, мэтр Фролло, - сказал я поспешно, так как у меня не было ни денег, ни крова.
Архидьякон согласился, и я встал с постели.
- Вы выглядите несколько пообтрепавшись, - сказал Фролло. - Вы не обидитесь на мое указание, что к лицу писаря архидьякона подобает новая и, прежде всего, чистая одежда?
- Ни в коей мере, монсеньор. К сожалению, я не располагаю средствами, чтобы последовать этому указанию.
- Мошенники, которые напали на вас, обобрали вас, не так ли?
Я кивнул в знак согласия, потому что это избавляло меня от длительных объяснений.
Фролло достал десять солей из кожаного кошелька на поясе и отсчитал их в мою руку.
- Этого задатка из вашего жалованья должно хватить на первое время. Идите, оденьтесь заново, и зайдите ко мне сегодня вечером.
Я пробормотал пару слов благодарности и схватил мой кисет, чтобы убрать неожиданное богатство. Когда я сунул правую руку под камзол и нащупал наполненный кожаный мешочек, я застыл в недоумении. Дар умершего целестинца! Я чуть было не достал его на свет Божий и не выдал себя.
- Что там у вас? - спросил Фролло и посмотрел изучающим взглядом на меня.
- Меня только что пронзила мысль, как сильно я должен быть благодарен Всевышнему за милость, которую он ниспослал мне в вашем предложении, мэтр Фролло.
- Воистину. Помолитесь перед алтарем и поблагодарите Господа Бога, когда вы ступите на порог Собора.
С этими словами он покинул больничный зал. И сестра Виктория тоже явно не была расположена разговаривать со мной дальше. Она поспешно распрощалась и занялась другими больными. Об этом я сожалел, потому что с удовольствием узнал бы, что связывало моего нового патрона с этим таинственным звонарем.
Когда я вышел из больницы, мой взгляд упал на Собор. Его башни возносились в безоблачной синеве неба, словно хотели объединиться с солнцем. Несмотря на теплые лучи солнца, я озяб. Отец Клод Фролло вовсе не показался мне чудовищным. Но все же меня тревожила мысль, что мне предстоит жить отныне с этим ужасным Квазимодо под одной крышей.
Глава 6
Кровь, песок и вода
Вскоре мне стало ясно, почему я стремился на север и направил свои стопы через мост Нотр-Дам в Новый Город. Толпа людей напирала в этом направлении как сильное течение реки, которая подхватила меня и превратила в крошечную каплю, безвольно плывущую в потоке. Из страха, потерять монеты Фролло так же быстро, как дар монаха-призрака, я переложил их теперь в кошелек, который крепко прижимал к себе под камзолом. Толкотня не позволяла мне бросить взгляд на предмет, который лежал под деньгами.
Целью толпы была Гревская площадь. Огромная площадь на северном берегу Сены была забита людьми еще плотнее, чем накануне. Над головами, шляпами и острыми чепцами женщин с лентами, перьями и прочей мишурой неподвижно и почти гордо возвышалась виселица - цель всеобщей толкотни и внимания крикливой толпы. Среди такого окружения от виселицы исходило спокойствие и достоинство.
- Что случилось? Что должно произойти? - спросил я пробегающего мимо и схватил его за старомодный, широкий рукав его грубой куртки. По крепким, в трещинах, руках и загорелой, обветренной коже я узнал в нем крестьянина, который явно прибыл в Париж на праздник Трех волхвов и остается в городе еще и на сегодня, чтобы последовать предлагаемой программе.
- Не знаю, - рыкнул он, недовольный тем, что ему помешали исполнить свое желание и обеспечить себя местом поближе к месту казни. - Уже спозаранку возле виселицы стоят часовые. Полагаю, сегодня кого-то вздернут. А теперь отпусти меня, чтобы я мог видеть, как несчастливец закатит глаза в предсмертных судорогах! Если я подойду совсем близко, то, возможно, сумею урвать кусок одежды мертвеца. Рассказывают, что боль в руках и ногах проходит за ночь, если их обернуть в него.
Крестьянин заработал своими крепкими руками и локтями, чтобы проложить себе дорогу поближе к виселице. Я воспользовался образовавшимся за ним проходом и последовал за ним. Действительно ли я хотел поглазеть на смерть другого человека? Было ли это чистое любопытство, которое двигало мной? Или я догадывался, ощущал глубоко внутри, что предстоящее тесно связано с моей собственной судьбой, с тем, что Париж уготовил мне?
Возможно, это просто была радость, что сам избежал палача. Сегодня я не знаю, что и сказать по этому поводу, тогда же я о том не задумывался.
Зеваки и мошенники, достопочтенные дамы и проститутки, актеры и карманники напирали со всех сторон, когда под удары литавр и барабанную дробь промаршировал вооруженный отряд стражников с улицы де ла Ваннери. Ударами копыт и нагаек солдаты прево расчистили себе место, которое толпа уступила не очень-то поспешно. В своих роскошных военных мундирах из фиолетового камлота, грудь которых украшал большой белый крест, стражники производили впечатление приводящих в исполнение Страшный суд.