- Я добавила туда инжир, корицу и зеленый перец, - Туанетта вонзила свои неровные зубы в паштет и продолжила жуя:
- Мэтр Обер говорит, эти ингредиенты в горячем красном вине дают силу мужчине.
Я понял и усмехнулся, к тому же чувствуя результат, который мог объяснить терпким вином или обнаженными пышными формами Туанетты. Левой рукой я отодвинул в сторону плавающий деревянный поднос, чтобы правой взяться за полные груди. - Приправа мэтра Обера дает слишком быстро о себе знать.
- Здесь нас могут увидеть, - захихикала девушка и оттолкнула мою руку.
- Вряд ли - в таком-то тумане, - ответил я, бросив быстрый взгляд по сторонам. За толстым занавесом из клубов пара скрывались остальные кадки, в которых сидели другие гости бани, многие из них с девушками. - Кроме того, здесь все заняты собой.
Но Туанетта снова ускользнула от меня, забрызгав водой. Потом она смилостивилась и прошептала:
- Массаж стоит отдельно, - банщица опустила руки под воду, туда, где никто не мог их видеть, и теперь я брызгался водой. Меня осенило, что банщиц справедливо называют "массажистками".
Довольный, я откинулся назад, чтобы насладиться бараниной, сыром и вином. Когда я опустошил деревянный стакан, то снова подумал о бедном черте возле позорного столба. Что бы он отдал за стакан вина, когда он просил дать ему воды, а взамен получил только издевки! Ему не помог Клод Фролло, но мне, незнакомцу, архидьякон дал десять солей!
Туанетта посмотрела на меня, наморщив лоб.
- Что случилось, мэтр? Вы смотрите так серьезно, как дракон, когда святой Георгий его убил. Вам не нравиться красное вино? Я переложила зеленого перца?
Я покачал головой, рассказал о наказании звонаря и сказал:
- Этот Квазимодо - странное существо.
- Сын дьявола, - добавила Туанетта и осенила свои полные груди крестом, что напомнило мне о сестре Виктории.
- Что-то подобное я уже слышал сегодня, - сказал я. - С чего ты взяла, что горбун - сын дьявола?
- Ну, все так говорят! У него плохой взгляд. Это значит, если беременная девушка повстречается звонарю, то избавит себя от похода к повивальной бабке, - она тяжело вздохнула. - Клянусь Всевышним, встреча с Квазимодо может быть безболезненным способом избавиться от большого живота.
Туанетта выглядела очень серьезно. Я понял, что она говорит, исходя из своего собственного опыта. Чтобы ее растормошить, я захотел подлить вина, но графин был пуст. Как раз в то время мимо нашего чана проходила другая девушка, я поднялся и протянул ей пустую кружку.
- Принеси-ка обратно полную, лучше всего - с красным вином!
При этом я повернулся к Туанетте спиной. Когда я развернулся и снова сел в воду, ее печаль превратилась в удивление, почти ужас. С широко раскрытыми глазами она уставилась на меня, словно я был Квазимодо или сыном дьявола.
- Что случилось? - спросил я.
- Раковина! - прошептала она в полном ужасе. - У вас раковина!
У меня появилось предчувствие, почему графин так быстро опустел. С ухмылкой я показал на поросший волосами треугольник между ее чреслами.
- У тебя тоже раковина, Туанетта. Но я хотел бы получить ее в свое распоряжение.
Она резко вскочила - испуганно, а не возмущенно, и выскочила неловко из воды, что расплескала ее на пол. В эту секунду я тоже вылез из чана, чтобы ее удержать.
- Не подходите ко мне близко, кокийяр! - прошипела она и побежала прочь, нагая как была.
Едва я закутался в полотенце и надел мою новую одежду, передо мной нарисовались мэтр Обер и два крепких помощника. Банщик угрожающе держал нож в руке, другой железный факел.
- Это значит, у тебя раковина! - сказал банщик, и я беспомощно пожал плечами. - Я не знаю, что тебе здесь надо, но одно мне известно: если ты еще раз переступишь порог моей бани, то я сотру тебя в порошок. Здесь кокийяры - нежеланные гости!
Угрожающе поднятый факел и острый клинок ножа брадобрея, которые рассекли клубы пара буквально перед моим лицом, придали словам мэтра Обера соответствующий вес. Итак, я покинул поспешно баню. Впрочем, гнев банщика по поводу моего присутствия был не настолько велик, чтобы забыть свою долю и долю Туанетты - тем более, за "массаж".
На улице я замерз, хотя солнце еще не село. Свежий январский ветер был все же другим чем душный пар в мыльне. Возможно, он ударил в голову мэтру Оберу и его приспешникам. Разве нет мнения, что слишком часто мытье ослабляет тело и дух? Может быть, это распространялось не только на моющихся, но и банщиков. Или они с утра до вечера пили свое красное вино? Я не могу дать никакого объяснения этой истории с раковиной. Но так как Париж высыпал мне на голову всевозможные странности за пару дней моего пребывания здесь, я не придал этому эпизоду большого значения. Возможно, этот Обер просто хотел освободить место для нового гостя.
Я зашагал по улице де ла Пеллтерьи в восточном направлении и выбрал кратчайший путь к Собору с той стороны моста Нотр-Дам. Мой новый патрон должен был уже меня ждать. Когда я увидел возвышающийся в темнеющем небе огромный Собор, я остановился в нерешительности, посмотрел направо на здания Отеля-Дьё и изменил свое направление.
По какой причине я пошел в госпиталь вместо Собора? Возможно, перспектива спать под одной крышей с мрачным архидьяконом и его изуродованным звонарем не показалось мне особенно привлекательной. Возможно, я хотел наверстать упущенное и использовать часть задатка Фролло как благодарное пожертвование для августинки. Но я наверняка надеялся выведать новые подробности о Клоде Фролло и Квазимодо у разговорчивой сестры Виктории.
Хотя всевозможный сброд толпился на Соборной площади, я почувствовал, что меня преследуют: словно тень прицепилась за мной, но она была неуловима. В холоде бодрящего вечернего ветра тайный соглядатай составил мне компанию. Или я все это вообразил?
Чтобы это проверить, я быстро нырнул в узкий переулок по правую руку и спрятался за выступ стены. С затаившимся дыханием я обождал и высунул голову над стеной так далеко, что мог подглядывать за входом в переулок. Мои вспотевшие руки приклеились к шаткой каменной кладке.
Я уже думал, что ошибся, и выдохнул задержанное дыхание. Как тень, мой тайный преследователь? - мелькнула в проеме переулка, выходящего на Соборную площадь. Я едва верил своим глазам. Тощий парень с бородатым обветренным лицом был Колен. Колен - нищий, Колен - вор!
От волнения я, пожалуй, слишком крепко прижался к старой стене. Сухой строительный раствор едва держался на камнях, и глыба величиной с кулак упала на истертый тротуар. Большего и не требовалось, чтобы спугнуть моего преследователя. В один миг он исчез.
Я вскочил, выбежал на Соборную площадь и огляделся по сторонам. Колена и след простыл. Исчез ли он в одном из переулков? Скрылся ли он в пестрой толпе, которая наполнила площадь перед Собором? Его невозможно было заметить среди клириков, верующих, торговцев и нищих. Существовал ли он вообще? Или я изрядно злоупотребил горячим красным вином?
В сомнениях я продолжил свой путь и постучал в закрытую дверь госпиталя. Привратник с гноящимся глазом открыл дверь и изучил меня как нарушителя спокойствия.
- Меня принесли сюда прошлой ночью, - объяснил я. - Теперь я хотел бы отблагодарить сестру Викторию небольшим пожертвованием.
Его влажный взгляд хотел пробуравить меня.
- Сестру Викторию? - переспросил он, словно был туг на ухо.
- Да, она ухаживала за мной.
- Итак, это вы, - прорычал человек с гноящимся глазом. Он впустил меня, снова закрыл дверь на засов и провел меня.
- Вы ведете меня к сестре Виктории, брат Протария?
- Хм? - он ненадолго остановился, почесал свой почти лысый череп и смущенно кивнул. - О, да, конечно, я веду вас к ней.
Вопреки ожиданиям мы шли не в больничную залу. Привратник открыл узкую дверь, которая вела в помещение, обставленное столами и скамьями. На столе горел огонек сального дерева и бросал пляшущий свет на четыре лица. Одно лицо принадлежало старой, морщинистой августинке. Трое других присутствующих лица были мужчинами - двое крепких парней и один маленький, узкоплечий, тощий как Колен.
- Вот бродяга! - прокаркал брат Портария громогласным голосом и дал мне пинок под зад, так что я влетел в помещение. - Вот он, убийца!
Я споткнулся о скамью и ударился лбом о стол. Утренняя резкая головная боль вернулась. В который раз моему черепу приходилось туго.
Прежде чем я сумел подняться, двое крепких парней набросились на меня по знаку малыша. Они схватили меня, заломили руки за спину и в таком положении приподняли вверх, словно собирались отправить на небеса одним махом. Лишь теперь я понял, что оба носили фиолетовую форму стражи.
Мое сердце упало в глубокую пропасть. Я подумал о бедном мэтре Аврилло, который в действительности умер милостивой смертью. Я же буду болтаться на виселице на Гревской площади, но за убийство, которое я не совершал.
- Итак, ты убийца? - спросил маленький человек, которому подчинялись оба стражника, хотя он производил крайне бледное впечатление в своем поношенном плаще.
- Нет, я не имею с этим ничего общего! - выкрикнул я.
- Что ты здесь делаешь? - спросил коротышка голосом, который привык отдавать приказы и задавать вопросы.
- Я шел к сестре Виктории, чтобы дать ей пожертвование для госпиталя. Она заботилась сегодня утром обо мне.
Вопросительный взгляд коротышки - и брат Портария подтвердил мои слова. Коротышка провел рукой по темным кудрям и приказал сержантам стражи отпустить меня.
- Почему? - спросила пожилая женщина.
- Потому что убийца явно не будет приходить к сестре Виктории, достопочтенная матушка настоятельница, - объяснил коротышка.
Хоть я ничего не понял, но обрадовался, что он так думает.
- Давайте приведем его к сестре Виктории, - продолжил коротышка. - Возможно, мы проясним кое-что.
Привратник промямлил:
- Я считаю его убийцей, потому что он о сестре Вик…
Небольшое движение руки матушки настоятельницы заставило его замолчать, и следующий жест приказал ему возвращаться на место.
Вместе с тремя мужчинами и настоятельницей я вошел в больничный зал, где утром ко мне вернулось сознание. Всей душой я надеялся, что разговор с добросердечной сестрой действительно все разъяснит, хоть я и не представлял себе, как августинка должна была освободить меня от подозрения, что я убийца целестинца.
Я нигде не мог обнаружить сестру Викторию. Вместо нее я увидел двух других стражников, стоящих возле одной из кроватей с балдахином. Сестры, как и больные, бросали на них робкие, почти испуганные взгляды. Нет, не сержанты, как я узнал, а кровать была нашей целью.
- Пожалуйста, месье, здесь сестра Виктория, - сказал маленький человек и распахнул полог сильным рывком.
Дородное тело монахини лежало на кровати, неподвижное, словно она спала, хотя глаза были открыты. Моментально я снова узнал округлое лицо, которое, правда, уже не было розовым. Оно было бледным - Смертельно бледным. Глаза смотрели неподвижно вверх, так стеклянно и пусто, как вчера глаза целестинца, после того, как его жизнь погасла у меня на глазах. В резком контрасте с бледным лицом была красная шея. Кровь выступила в большом количестве, вызванная глубоким порезом.
Смерть зачесалась у меня в носу сладким запахом, и ужас охватил меня. Я упал на колени, и меня рвало, пока в желудке больше ничего не осталось от баранины и "рошфора" - разве что самая малость красного вина. Матушка настоятельница подозвала послушницу и приказала убрать рвоту.
- Кто? - прохрипел я грубым голосом, когда меня подняли. - За что?
- Вот именно эти два вопроса я и хочу вам задать, - сказал маленький человек с черным локонами и улыбнулся неподобающим образом. - Ответ на второй вопрос, надеюсь, приведет к прояснению первого. К сожалению, до сих пор оба открыты. Вероятно, вы можете помочь мне, пролить немного света на это дело.
- Кто вы? - спросил я отчасти с искренним интересом, отчасти, чтобы выиграть время. Я должен был оценить обстановку. То, что здесь не идет речь об убийстве целестинца, обрадовало меня. Но гибель доброй сестры Виктории - столь жестокая гибель, - омрачала мою радость.
- О, простите, - коротышка улыбнулся снова и отвесил явно шутливый поклон. - Меня зовут Пьеро Фальконе. Я лейтенант стражи Шатле и расследую этот случай.
- Странное имя, - пробормотал я.
Лейтенант изобразил на лице виноватое выражение.
- Мой отец родом с Сицилии. А ваш? Как зовут вас? И кто вы, месье?
- Арман Сове из Сабле, - ответил я с запинкой, все еще находящийся под впечатлением неслыханного убийства Хотя вид был ужасен, я не мог оторвать глаз от бледного лица и красной шеи августинки.
- Из Сабле на Сарте?
Я кивнул в знак подтверждения.
- А каков род ваших занятий?
- Переписчик.
- Где вы работаете?
- В соборе Парижской Богоматери. - Фальконе бросил на меня удивленный взгляд.
- Что же там можно переписывать?
- Я еще не знаю. Я как раз шел, чтобы вступить в свою должность у отца Фролло.
- Ах, у архидьякона, - казалось, ответ впечатлил Фальконе.
- Сегодня утром отец Фролло был в госпитале, - сказала матушка-настоятельница, - Значит, он разговаривал с сестрой Викторией.
- Верно, - подтвердил я. - Он пришел, чтобы предложить мне должность переписчика Вскоре после этого я покинул госпиталь, и с тех пор я не видел сестру Викторию.
- Она умерла днем, - объяснил лейтенант стражи Шат-ле. - Ее милосердие послужило причиной ее смерти.
Я не понял его и сказал об этом.
- Убийцей сестры Виктории должен быть нищий, который теперь исчез, - пояснил Фальконе. - Его нашли совсем обессилевшим у ворот госпиталя и положили в кровать. Сестра Виктория заботилась о нем. После ее не видели. Когда послушница хотела проверить нищего и отодвинула полог у его кровати, там лежал не хворый, а… - он показал на мертвую.
- Нищий! - вырвалось у меня, и я подумал о загадочном Колене.
- Да, - кивнул Фальконе. - Почему? У вас есть подозрения, месье Сове?
- Нет. Я только подумал, как много нищих в Париже. Их, должно быть, сотни.
- Тысячи, - ответил лейтенант стражи. - До сотни доходят только различные братства, в которые они сбиваются.
Было ли это правильно - не рассказать о Колене? Но чему это могло помочь? Схватить бродягу так же трудно, как и тень. Как мне следовало объяснить, какую роль он играл, какого рода связь была между ним и мной - для меня самого все это находилось в потемках. То малое, что я знал сам, звучало так странно, что подозрение упало бы также и на меня. Фальконе подумает, что я пытаюсь выгородить себя.
- Вы похоже задумались о чем-то, месье Сове, - тон Фальконе был нейтрален, но взглядом он буравил меня.
- Я спрашиваю себя, почему неизвестный нищий убил сестру Викторию. Что можно украсть у монахини?
- Ее голос.
- Как можно украсть ее голос?
- При этом разрезают горло, как это и сделал убийца. Постепенно я понял.
- Это значит, он хотел заставить сестру Викторию замолчать?
- Похоже на то, на это указывает и следующее. Это торчало во рту умершей, когда ее нашли.
Фальконе что-то достал из кармана пальто и протянул мне. Сложенный листок плотной бумаги с простым рисунком решетки на обратной стороне, а на лицевой - украшенный яркой картинкой. Она изображала руку, которая протягивала наверх суковатую палку, и рядом - число "X".
- Игральная карта, - постановил я. - "Десятка". И что это должно значить?
- А вы разве не знаете, месье Сове?
- А стал бы я тогда спрашивать?
- Но вы знаете, что означает карта! - закричал Фальконе.
- Если карта торчит во рту умершей, то она должна, пожалуй, что-то означать.
Теперь лейтенант стражи снова улыбнулся:
- Действительно. К счастью, матушка настоятельница хорошо разбирается в тайном значении карт. Объясните это месье Сове, достопочтенная мать.
- У карты много значений, - сказала настоятельница с каменным лицом. - У десятки их три: препятствие, предатель, а также начало и конец.
- Из чего мы можем следовать, - снова взял слово Фальконе, - что убийца хочет нам сообщить следующее: убийством сестры Виктории он устранил препятствие со своего пути, а именно положил конец предательнице.
Мать-настоятельница кивнула:
- Именно так.
Фальконе бросил быстрый взгляд на нее.
- Впрочем, удивительно, что вы так хорошо разбираетесь в картах, достопочтенная матушка. Разве церковь не гласит, что карты дьявольские происки?
- Чтобы пресечь козни дьявола, нужно их знать, - бесстрастно возразила старая августинка.
- Достойный всякой похвалы взгляд, - сказал лейтенант стражи. - Жаль, что церковь не сделает его повсеместным.
- Но что предала сестра Виктория? - вмешался я в их разговор. - И кого?
- Хороший вопрос, - с улыбкой ответил Фальконе. - И ответ вам не известен?
- Почему мне?
- Разве не вы сегодня утром увлеченно беседовали с умершей?
- О сущих пустяках.
- О каких пустяках шла речь?
Мне бы и в голову не пришло очернить моего нового патрона, поэтому я ответил после недолгого колебания:
- Мы говорили на совершенно общие темы о Париже. Я еще совсем не знаю город.
- Тогда сестра Виктория, видимо, сказала кому-то другому то, что ей следовало оставить при себе.
- И чего было достаточно, чтобы навлечь на себя смерть? - испуганно воскликнул я.
- Слова уже приносили другим смерть, - тихо сказала матушка настоятельница.
- Но зачем игральная карта? - спросил я. - Почему убийца делает этот намек?
- Именно это зависит от него, - ответил Фальконе. - Убийство должно напугать других, закрыть их рот на замок. Предатели найдут такой же конец, как и сестра Виктория. Таково послание этого поступка. Или лучше сказать, поступок есть послание.
- Простите, если я вмешиваюсь, - сказала матушка настоятельница. - Я бы обмыла сестру Викторию и распорядилась о молебне.
Фальконе кивнул:
- Само собой разумеется, достопочтенная матушка. Настоятельница велела прийти двум слугам с носилками, на которые положили сестру Викторию с помощью сержанта. Когда слуги унесли труп, сержант указал на сбитую простыню и позвал лейтенанта. Я тоже подошел ближе и увидел нечто, что до сих пор скрывалось под одеждой умершей - красный рисунок на льне.
- Это нарисовала сестра Виктория, - заключил Фальконе и, похоже, впервые был удивлен. - В предсмертных судорогах, своей кровью.
Рисунок был похож на круг или кольцо. В одном месте очень толстая и обтрепанная линия утончалась и утончалась.
- Что здесь изображено? - спросил сержант, который обнаружил находку.
- Я не знаю, - Фальконе сперва посмотрел на мать настоятельницу, а потом на меня. - У вас есть объяснения, достопочтенная матушка? Или у вас, месье Сове? - У меня не было таковых, а аббатиса сказала:
- Возможно, это ничего не должно обозначать. Оно могло получиться случайно, когда сестра Виктория боролась со смертью и не владела своими движениями.
- Возможно, но маловероятно. Тогда не было бы такого замкнутого круга. Как и всегда, мы возьмем с собой простыню. Это может оказаться важным.