На крик сбежались и остальные обитатели "Оруженосца". Струйка крови стекала по ступеням от головы моего покровителя. Крик издала куртизанка Клоридия – она находилась тут же и, дрожа и слегка прикрывшись носовым платочком, взирала на бездыханное, по всей видимости, тело. Покуда мы стояли как громом пораженные, Кристофано пробился в первый ряд, склонился над телом и с помощью куска материи убрал длинные пряди с лица Пеллегрино. Тот как будто ожил: дернувшись, он срыгнул зеленоватой, какой-то особенно зловонной, с сивушным запахом жидкостью. И перестал подавать признаки жизни.
– Поднимем и отнесем его в комнату, – предложил Кристофано.
Я был единственным, кто бросился к телу, однако одному мне было никак не справиться, как ни пытался я приподнять верхнюю часть туловища моего хозяина. На помощь мне пришел аббат Мелани: отстранив меня, он сам взялся за дело.
– Держи ему голову, – скомандовал он.
Доктор подхватил Пеллегрино за ноги. В полной тишине доставили мы несчастного в большую комнату на четвертом этаже и уложили на постель.
Застывшее лицо моего хозяина было необычайно бледным, словно восковым, и покрыто испариной. Широко раскрытые глаза, под которыми набухли мешки, уставились в потолок. На лбу у него зияла рана: когда Кристофано промыл ее, оказалось, что лоб рассечен до кости. И все же он был жив и хрипел.
– Упал на лестнице и ударился головой. Но боюсь, он еще до этого был без сознания.
– Как это? – удивился Атто.
Кристофано некоторое время колебался, но все же ответил:
– Он стал жертвой приступа болезни, которую я пока не до конца распознал. Как бы то ни было, удар был не пустяшный.
– Как это? – повторил Атто, повышая голос. – Неужто он был отравлен?
При этих словах меня охватила дрожь, а на память пришли слова, произнесенные аббатом предыдущей ночью: если мы не остановим убийцу вовремя, всем крышка. Знать, мой хозяин стал очередной жертвой раньше, чем мы смогли что-то предпринять.
Врач тряхнул головой и освободил шею Пеллегрино, развязав шейный платок, который тот носил под рубашкой: под левым ухом обнаружились два синеватых вздутия.
– Судя по общей окоченелости тела, речь идет о той же болезни, что и у Муре. Но это, – он указал на пятна, – это… Однако…
Мы догадались, что Кристофано говорит о чуме, и невольно отступили подальше. Кто-то стал молиться.
– Когда мы переносили тело Муре, Пеллегрино вспотел, у него был жар, и он очень быстро выбился из сил.
– Это чума, ему недолго осталось мучиться, – послышалось за моей спиной.
– И все же, – продолжал рассуждать Кристофано, снова склонившись над моим хозяином, – все же возможно, это нечто лишь внешне напоминающее чуму, а на самом деле обычные синяки.
– Что-что? – разом вопросили отец Робледа и поэт Стилоне Приазо.
– В Испании, отец Робледа, это зовется tabardillo, в Неаполитанском королевстве – pastici, в Милане – segni, – объяснил, обращаясь к ним обоим, Кристофано. – Причина этой болезни – кровь, испорченная нездоровым желудком. Точно, его вытошнило. Чума объявляется внезапно, а синяки – время от времени, от переутомления или частичной утраты умственных способностей. То-то, я гляжу, сегодня у нашего Пеллегрино что-то с головой. Чума проявляет себя различными симптомами, на теле возникают красные, багровые или темные, подобно этим, набухания. Однако у него они слишком раздулись, чтобы быть простыми кровоподтеками, но и слишком малы, чтобы быть бубонами.
– Но разве не свидетельствует о чуме то, что Пеллегрино так внезапно лишился чувств? – молвила Клоридия.
– Нам неизвестно, связана ли потеря чувств с ударом или болезнью, – вздохнул доктор. – Как бы то ни было, завтра мы все узнаем после обследования этих двух вздутий, которые, увы, слишком темны и указывают, что болезнь в серьезной стадии и сопровождается нагноением…
– Так заразен он или нет? – не выдержав, прервал ход его рассуждений отец Робледа.
– Причиной синяков служат чрезмерные жара и сухость, оттого они facillime поражают людей холерического склада, каким как раз и является Пеллефино. Так что, дабы избежать чумы, важно не метаться и не паниковать. – Он бросил многозначительный взгляд в сторону иезуита. – Эта болезнь быстро высушивает тело, обезвоживая его, и потому, бывает, оканчивается плачевно. Однако если к истощенному больному применить соответствующее лечение и окружить уходом, он справляется с недугом. Вот почему она не так опасна, как чума. Мы все приближались к Пеллегрино в последние часы, а значит, все могли заразиться. Предписываю вам разойтись по своим комнатам, я осмотрю вас одного за другим. Сохраняйте спокойствие.
Меня Кристофано попросил помочь ему, а когда мы остались одни, принялся рассуждать вслух:
– Пеллегрино беспрестанно рвало, вместе с рвотой из желудка удаляются вещества, способные разлагаться и портиться во влажной среде. Значит, кормить больного следует холодной пищей, которая приводит холериков в чувство.
– Вы откроете ему кровь? – спросил я, зная понаслышке, что это лечение рекомендовано при всех болезнях.
– Ни в коем случае: кровопускание способно излишне охладить природное тепло тела, больной может не выдержать.
Я вздрогнул.
– К счастью, – продолжал Кристофано, – у меня с собой есть травы, мази, порошки и все, что нужно. Помоги мне раздеть твоего хозяина, я должен смазать ему эти "пятна кори", как зовет синяки Гальен. Мазь проникает внутрь и препятствует нагноению.
Он вышел и некоторое время спустя вернулся с несколькими баночками.
Аккуратно сложив в углу большой серый фартук и одежду г-на Пеллегрино, я поинтересовался:
– Возможно, и смерть господина Муре явилась следствием чумы или синяков?
– На теле старика француза я не обнаружил ни пятнышка, – резко ответил лекарь. – Как бы то ни было, теперь поздно гадать. Его уже нет с нами. – С этими словами он заперся в комнате моего хозяина.
Постоялый двор охватило тревожное ожидание. Все или почти все постояльцы с отчаянием восприняли последнее происшествие. Смерть пожилого француза, которую врач приписал воздействию яда, не произвела на них такого сильного впечатления. Смыв с лестницы кровь, я подумал о душе своего хозяина, которой, возможно, вскоре предстояло встретиться со Всемогущим. И тут меня стукнуло: да ведь согласно постановлению магистратуры в каждой комнате постоялого двора положено иметь картинку на религиозный сюжет, а также чашу со святой водой.
Все мои помыслы в эту минуту были обращены к Небу, я просил Его не лишать меня моего дорогого попечителя. Поднявшись на четвертый этаж, я наведался в комнаты, занятые г-жой Пеллегрино, и огляделся в поисках чаши со святой водой и картинок с подходящими сюжетами.
Прежде в этих комнатах проживала г-жа Луиджия, они почти не изменились при новой хозяйке, поскольку она бывала здесь лишь наездами. На пыльном столике стояла керамическая фигурка Иоанна Крестителя, держащего чашу со святой водой. По обе стороны от нее были раки и телец из сладкого теста под хрустальным колпаком.
Стены были украшены красивыми картинками с сюжетами из Священного Писания. От умиления у меня перехватило горло, а тут еще в голову полезли всякие мысли о своей собственной невеселой жизни. Негоже, подумалось мне, что в столовых на первом этаже висят лишь обычные картинки со всякими там фруктами, птичками, рощами, амурами, ломающими стрелы о колено. Хотя нет, одна иллюстрация к Библии там все же имелась: святая Сусанна со старцами в купальне.
Погруженный в размышления, я снял со стены изображение Мадонны Семи Скорбей и вернулся в комнату, где Кристофано колдовал над Пеллегрино.
Поставив чашу со святой водой и картинку возле постели умирающего, я почувствовал, как силы покидают меня и, залившись слезами, рухнул на пол в углу комнаты.
– Не падай духом, мой мальчик.
Как и во все предыдущие дни, голос Кристофано был бодрым и внушал надежду. Он по-отечески обнял меня, и я смог открыться ему: умирает мой единственный покровитель, взявший меня на свой кошт, спасший от грозящей мне нищеты, человек хоть и бранчливый, но добрый, к которому я искренне привязался, даром что состою у него на службе всего полгода, и маяться мне теперь, сироте горемычному, и что-то теперь со мной будет, ведь даже если я и переживу карантин, все одно – я одинешенек, убог, гол как сокол и притом не знаком с новым приходским священником.
– Теперь ты будешь нужен всем, – отвечал Кристофано, поднимая меня с пола. – И в первую очередь мне! Прежде всего необходимо знать, чем мы располагаем. Помощь от Конгрегации здоровья будет весьма скудной, и потому следует рачительно распорядиться имеющимися запасами.
Шмыгая носом, я заверил его, что кладовка далеко не пуста, однако он пожелал убедиться в этом самолично. Только у меня и Пеллегрино имелись ключи от комор и погребов "Оруженосца". Кристофано велел мне отныне хранить оба ключа в месте, о котором будет известно только нам с ним, дабы постояльцы не растащили припасы. В лучах дневного света, едва пробивающихся сквозь отдушины, мы спустились в закрома заведения, располагавшиеся в подвальном помещении на двух уровнях.
К счастью, как заботливый хозяин, Пеллегрино пекся о заполнении их всевозможной снедью: сырами, вяленым мясом, копченой рыбой, сушеными овощами, не считая растительного масла и вина, при виде которых в глазах доктора вспыхнул огонек и разгладились морщины. Вместо слов он просто улыбнулся мне и дал наказ:
– По любому поводу обращайся ко мне, если заметишь, что кто-то из постояльцев занемог, сообщай. Ясно?
– Грозит ли и другим то, что случилось с господином Пеллегрино? – спросил я и вновь залился горючими слезами.
– Надеюсь, что нет. Но чтобы этого не случилось, придется постараться. Можешь и дальше спать в той же комнате, как ты сделал прошлой ночью, несмотря на мое распоряжение. Пеллегрино не мешает быть ночью под присмотром, – проговорил он, стараясь избежать моего взгляда.
Видно, ему не приходило в голову, что я тоже могу подцепить заразу, и это меня немало удивило, однако я не посмел расспрашивать его о чем-либо.
Я взялся проводить Кристофано до его комнаты на втором этаже. Повернув в коридоре за угол, мы опешили: перед нами был Атто – он стоял, прижавшись к двери.
– Что вы здесь делаете? Я ведь дал четкие указания, – возмутился Кристофано.
– Да помню я ваши указания. Но мы с вами здесь единственные, кому нечего опасаться друг друга. Разве не мы с вами переносили беднягу Пеллегрино? А его помощник до сегодняшнего утра и вовсе жил с ним бок о бок. Если нам и суждено заразиться, это уже произошло.
Лоб аббата был покрыт испариной, и, несмотря на его саркастический тон, чувствовалось, что у него пересохло в горле.
– Это не повод, чтобы совершать безрассудные поступки, – посуровев, ответил Кристофано.
– Положим. Но перед тем как мы все заживо похороним себя в своих комнатах, хотелось бы знать, есть ли у нас шансы выйти отсюда живыми. И могу спорить…
– Да что мне за дело, о чем вы там спорите. Другие уже разошлись по своим комнатам.
– …спорить, что никто толком не знает, как вести себя в последующие дни. А что, если мертвых станет прибывать? Сможем ли мы избавиться от них? Но как, если выживут не самые сильные? Можно ли быть уверенным, что нас обеспечат необходимым? Что происходит в городе? Распространяется ли эпидемия?
– Это не…
– Все это важно, уважаемый. И об этом стоит поговорить, хотя бы ради того, чтобы как-то скрасить наше положение, а не сидеть запершись поодиночке.
По слабым возражениям Кристофано я понял, что доводы Атто пробили брешь в его обороне. Дело аббата было продолжено появлением Стилоне Приазо и Девизе, у которых тоже, по-видимому, накопилось немало вопросов к эскулапу.
– Согласен, – вздохнул Кристофано, и не успели вновь прибывшие открыть рот, спросил: – Что вы хотите знать?
– Ничегошеньки не хотим, – отвечал Атто, жеманясь. – Давайте вместе порассуждаем: когда нам ждать повального заболевания?
– Когда начнется повальная эпидемия, – был ответ.
– Как! – вскричал Стилоне. – Если предположить худшее, а именно что речь идет о чуме, когда же она объявится? Врач вы или нет?
– И если объявится, когда именно? – подхватил и я. Кристофано был задет за живое. Он вдруг вытаращил свои потемневшие от страха глаза и, авторитетно дернув бровью, чтобы показать, что готов к дискуссии, многозначительно дотронулся до своей козлиной бородки.
Однако, подумав, решил отложить словопрения до вечера и предложил собраться после ужина.
Только тогда аббат Мелани вошел к себе. Кристофано задержал Стилоне Приазо и Девизе.
– Мне показалось, вы страдаете кишечными газами. Если желаете, у меня есть неплохое средство от этого неудобства.
Оба не без замешательства согласились. Мы вчетвером спустились в кухню, и Кристофано велел мне подогреть немного бульона, в который намеревался подмешать по четыре капли серного масла для каждого из них. В ожидании бульона он взялся втирать им бальзам в спины и поясницы.
Пока он ходил за всем необходимым к себе в комнату, француз устроился в уголке и стал настраивать гитару. Я приготовился вновь послушать завораживающее рондо, но он вдруг отложил инструмент и подошел к столу, за которым расположился неаполитанец, что-то заносящий в тетрадку, которую носил с собой.
– Эй, парень, не унывать, мы не умрем от чумы, – бросил он мне.
– Вы что же, предвидите будущее, сударь? – с иронией поинтересовался Девизе.
– Да уж получше, чем это делают врачи! – отозвался Стилоне Приазо.
– В таком случае ваше место не на этом постоялом дворе, – оскорбленно изрек нагрянувший между тем с бальзамом в руках Кристофано.
Неаполитанец первым обнажил спину. Кристофано, засучив рукава, как всегда, принялся вслух перечислять многочисленные достоинства применяемого им лечения:
– …также благоприятно воздействует на мясышко уда. Надо лишь энергично втереть его до полного всасывания. Облегчение гарантирую.
Пока я хлопотал в кухне и разогревал бульон, между ними завязалась оживленная беседа.
– А я тебе повторяю, это он, – шептал Девизе. – Об этом нетрудно догадаться, хотя бы по тому, как он произносит букву "р" на галльский манер: доррогой, кррасивый…
– И правда, никакого сомнения, – не без волнения вторил ему Стилоне Приазо.
– Все трое мы узнали его, причем каждый сам по себе, – откликнулся и Кристофано.
Я навострил уши и вскоре понял, что речь идет об аббате Мелани, о котором они, видно, были наслышаны.
– Несомненно одно, это весьма опасный тип, – заявил не терпящим возражений тоном Стилоне Приазо.
Как всегда, когда он желал придать веса своим словам, он стал пялиться на какую-то невидимую точку перед собой и потирать мизинцем горбинку на носу, после чего нервно потряс рукой, словно отряхивал пыль.
– Не стоит ни на секунду выпускать его из виду, – заключил он.
Разговаривая, они не обращали на меня никакого внимания, что, впрочем, было неудивительно: кто бы стал обращать внимание на мальчика на побегушках. Именно благодаря этому я узнал уйму всего, отчего меня вдруг взяло сожаление: зачем я так долго общался с аббатом в предыдущую ночь, зачем пообещал ему свою помощь.
– Оплачивает ли король и поныне его услуги? – чуть слышно спросил Стилоне Приазо.
– Думаю, да. Даже если никто и не возьмется этого утверждать, – ответил Девизе.
– Излюбленное ремесло некоторых – быть со всеми и ни с кем, – загадочно добавил Кристофано, массируя и смазывая спину Стилоне Приазо.
– Он служил стольким государям, что, верно, теперь уж и не вспомнит их всех, – шепотом заметил Стилоне. – Думаю, ему запрещен въезд в Неаполь. Чуть правее, спасибо.
С невыразимым ужасом осознал я, насколько темным и бурным было прошлое аббата Мелани. А ведь он ни словом не обмолвился о нем в разговоре со мной.
Совсем молодым Мелани был принят на службу к великому герцогу Тосканскому в качестве певца. Этого он не утаил. Но то была не единственная его обязанность, он служил герцогу и шпионом, и тайным курьером. Пение Атто услаждало слух придворных и коронованных особ, ему была предоставлена полная свобода действий.
– Под предлогом развлечения государей он внедрялся в придворные круги, подсматривал, подслушивал, затевал интриги, подкупал, – произнес Девизе.
– А затем доносил обо всем тем, кто оплачивал его услуги, – кисло вторил ему Стилоне.
Оказывается, Мелани был слугой двух господ: Медичи и Мазарини, это было обусловлено дружескими связями, издавна существовавшими между Флоренцией и Парижем. Со временем кардинал стал его основным покровителем и вовсе с ним не расставался, даже на время переговоров самого деликатного свойства. К Атто относились как к члену семьи, он был задушевным другом племянницы Мазарини, из-за которой король настолько потерял голову, что чуть было на ней не женился. Когда же позднее ей пришлось покинуть Францию, Атто остался и ее доверенным лицом.
– Но Мазарини умер, – рассказывал Девизе, – и для Атто настали непростые времена. Его Величество, достигнув совершеннолетия, сторонился подручных кардинала. К тому же Мелани оказался замешанным в скандале, разгоревшемся из-за Фуке.
Я вздрогнул, услышав это имя, то самое, которое аббат упомянул при мне прошлой ночью.
– Да, тут он допустил промах, – продолжал француз, – который Наихристианнейший из королей не сразу простил ему.
– Ты называешь это промахом? Да разве аббат не был закадычным другом вора Фуке? – возразил Кристофано.
– Никому так и не удалось пролить свет на это дело. Когда фуке взяли под стражу, среди его писем нашли записку с наказом приютить Атто. Судьи показали ее Фуке.
– Как же он это объяснил? – поинтересовался Приазо.
– Рассказал, что когда-то Атто нуждался в надежном укрытии. Этот проныра умудрился поссориться с могущественным герцогом де Ля Мейерэ, наследником состояния Мазарини. Мстительный герцог добился от короля разрешения выслать Мелани из Парижа, после чего направил по его следу убийц. Друзья порекомендовали Атто Фуке: у него он мог быть в полной безопасности, поскольку их ничто не связывало.
– В таком случае Атто и Фуке водили дружбу? – вскричал Стилоне.
– Все не так просто, – с лукавой улыбкой отвечал Девизе. – С тех пор истекло больше двадцати лет, я был ребенком. Но позже читал материалы судебного процесса Фуке, наводнившие Париж. Так вот, на суде Фуке заявил: "Никаких доказательств того, что между мной и Атто существуют какие-либо отношения, нет".
– Старый лис! – воскликнул Стилоне. – Безукоризненный ответ: никто не мог утверждать, что видел их вместе, однако ничто не мешало им встречаться тайно… Голову даю на отсечение: эти двое знакомы, да еще и накоротке! Сама записка о многом говорит: Атто был одним из шпионов Фуке.
– Возможно, – согласился Девизе. – Как бы там ни было, своим двусмысленным ответом Фуке спас Мелани от темницы. Атто переждал у него и тотчас отправился в Рим, избежав смерти от рук наемников герцога. Но там его настигли дурные вести: задержание Фуке, его собственное имя, замаранное скандалом, гнев короля.
– Как же он уцелел? – удивился Стилоне.