Глава четвертая
Элин принесла с собой штаны, тунику и плащ, который покрывал тело ее брата. Она сама старательно выстирала и аккуратно сложила все эти вещи. Рубаха уже не годилась для носки, и потому девушка решила ее попросту сжечь. Но было бы грешно позволить пропасть добротным вещам в то время, как множество народу замерзает, не имея чем прикрыть наготу. Со свертком в руках Элин вошла в монастырские ворота и, не встретив никого во дворе, направилась к садам и рыбным прудам в поисках брата Кадфаэля. Но там его не оказалось. Для того, чтобы вырыть могилу, вмещающую шестьдесят шесть человек, и уложить в нее покойных, потребовалось куда больше времени, чем на то, чтобы вскрыть каменную семейную гробницу, в которой должен был упокоиться Жиль Сивард. Братья трудились не покладая рук, - никто и минуты не сидел без дела, - но едва управились к половине третьего.
Однако если самого Кадфаэля в саду не было, то парнишка, его подручный, находился на месте. Он усердно срезал высохшие на солнце головки цветов и обрезал листья и стебли цветущего чабра, которые предстояло увязать в связки и вывесить сушиться. Вся стена сарая под навесом, образованным выступающим краем крыши, была увешана гирляндами сушившихся трав. Старательный паренек работал босиком, он с головы до ног покрылся пылью, а на щеке его красовалось зеленое пятно. Заслышав звук приближавшихся шагов, он оглянулся и поспешно вышел навстречу, всколыхнув душистую волну ароматов, которыми пропитались складки его грубой туники. Торопливым взмахом пятерни паренек пригладил спутанные волосы, и в результате перепачкал еще и лоб и другую щеку.
- Я ищу брата Кадфаэля, - слегка извиняющимся тоном сказала Элин, - а ты, должно быть, Годрик, его помощник.
- Да, госпожа, - ответил парнишка грубоватым голосом. - Но брат Кадфаэль сейчас занят, они еще не закончили...
(Годит сама хотела было пойти туда, но Кадфаэль ей не позволил - чем меньше она будет маячить на виду, тем лучше).
- О! - в смущении воскликнула Элин. - Конечно, мне следовало самой догадаться. Но тогда, может быть, ты передашь ему кое-что. Я принесла с собой вот это - одежду моего брата... Ему она больше не нужна, а вещи хорошие, и кто-нибудь наверняка будет им рад. Попроси брата Кадфаэля распорядиться ими, как он сочтет нужным. Он-то обязательно найдет, кому это пригодится.
Годит отерла грязные руки о полы туники и протянула их за свертком. Она замерла, глядя на незнакомую девушку и сжимая в руках одежду мертвого человека. Услышанное потрясло ее до такой степени, что она даже забыла о необходимости следить за голосом.
- Больше не нужна... Ваш брат был там, в замке? О, какая жалость, какая жалость!
Элин взглянула на свои руки: они были пусты, и теперь, исполнив этот последний, необременительный долг, она, казалось, не знала, куда их деть.
- Да, один из многих, - сказала она, - он сделал свой выбор. Дома мне твердили, что он неправ, но брат остался верен избранному пути до конца. Мой отец, наверное, гневался бы на него, но ему не пришлось бы краснеть за сына.
- Мне очень жаль! - повторила Годит, прижимая к груди сверток с одеждой. Она искала подходящие слова, но они не приходили на ум. - Я все передам брату Кадфаэлю, как только он придет. Будь он здесь, он сам бы поблагодарил вас за милосердие, ну а коли его нет, позвольте мне сделать это.
- А еще передай ему этот кошелек. Это деньги на помин души всех убиенных. Но отдельную мессу пусть отслужат за того, которого не должно было быть среди них, за неизвестного.
Годит воззрилась на нее в недоумении:
- А разве там был и такой? Которого никто не признал? Я ничего не слышал об этом.
Она видела Кадфаэля мельком, когда он поздно вечером, притомившись, заглянул в сарай, и времени на разговоры у него не было. Годит знала только о том, что покойников перенесли в аббатство, чтобы предать земле, и слыхом не слыхивала про лишний труп.
- Так сказал брат Кадфаэль. Их там должно было быть девяносто четыре, а оказалась девяносто пять, причем один, кажется, был без оружия. Брат Кадфаэль просил всех, кто приходил в замок, взглянуть на него, но, по-моему, никто его так и не опознал.
- Где же он сейчас? - удивленно спросила Годит.
- Этого я не знаю. Должно быть, его тоже перенесли сюда, в аббатство. Мне кажется, брат Кадфаэль не допустит, чтобы его опустили в землю вместе со всеми остальными, чтобы он так и остался безымянным. Но тебе-то лучше знать своего наставника. Ты давно с ним работаешь?
- Нет, совсем недавно, - призналась Годит, - но уже представляю, что это за человек.
Ей стало немного не по себе оттого, что эта незнакомая девушка стоит совсем рядом и рассматривает ее ясными глазами цвета ирисов. Женщина может догадаться о ее тайне куда быстрее, чем мужчина. Годит бросила взгляд на грядки с травами.
- Конечно, - поняла намек Элин, - я не должна отвлекать тебя от работы.
Годит смотрела ей вслед, почти сожалея о том, что не смеет ее задержать, а ей так хотелось бы поболтать с девушкой в этом мужском царстве. Сверток с одеждой она положила в сарае на свою постель и вернулась к работе, не без волнения поджидая возвращения брата Кадфаэля. Когда тот наконец явился, он был окончательно измотан, а впереди его ждали другие заботы.
- Меня посылают в королевский лагерь. Похоже, шериф решил, что не стоит скрывать от короля, какую пташку я вспугнул, ну а король потребовал, чтобы я сам обо всем ему доложил. Ах да, я и забыл, - промолвил он, потирая ввалившиеся от усталости щеки, - у меня не было времени тебе рассказать. Ты же не знаешь...
- А вот и знаю, - перебила его Годит, - сюда заходила Элин Сивард, она искала тебя. Посмотри, это она принесла, чтобы бы роздал бедным по своему усмотрению. Здесь одежда ее брата, - так она сказала. А это деньги. Элин просила заказать поминальную мессу и особо помолиться за упокой души того, лишнего, которого никто не знает. А теперь расскажи мне толком, в чем там дело.
Кадфаэль был рад возможности хоть чуточку передохнуть и поговорить не спеша. Он поудобней устроился на лавке рядом с Годит и подробно рассказал ей обо всем. Девушка слушала его внимательно, а когда он закончил, тут же спросила:
- А где он сейчас, этот незнакомец?
- Он в церкви, тело лежит перед алтарем. Я хочу, чтобы его увидел всякий, кто приходит на службу. Может быть, в конце концов кто-нибудь и назовет его имя. Но мы можем оставить его там только до завтра, не дольше, - добавил он с досадой, - лето выдалось слишком жаркое. Но если все же придется похоронить его безымянным, я собираюсь сделать это так, чтобы при необходимости его можно было извлечь снова и чтобы черты его лица сохранились подольше. И одежду его я буду хранить, пока не узнаю, кто этот бедняга.
- И ты вправду полагаешь, что его убили, - с замиранием сердца промолвила Годит, - а потом бросили в ров вместе с казненными, чтобы скрыть это преступление?
- Дитя, я же все тебе объяснил. Ему накинули удавку на шею, шнурок такой, специально для этой цели приготовленный. И случилось это в ту самую ночь, когда были казнены и брошены в ров все остальные. Более подходящего случая для убийцы и представить нельзя. Трудно было предположить, что кто-то станет пересчитывать мертвецов и задавать вопросы. Да и умер он примерно в то же самое время, что и многие из повешенных - поди тут разберись.
- Но вышло не так, как он замыслил, - воскликнула Годит, светясь от гордости за своего наставника, - А все потому, что за дело взялся ты. Кто другой обратил бы внимание на один лишний труп? И кто другой стал бы в одиночку вступаться за права мертвеца, убитого незаконно, без обвинения и приговора. О, брат Кадфаэль, глядя на тебя, я тоже не могу смириться с такой несправедливостью. Но я еще не видела этого человека. Ничего, король подождет! Позволь мне пойти и посмотреть! Или пойдем вместе, если ты думаешь, что так будет лучше, но только разреши мне взглянуть на него.
Кадфаэль задумался, а потом кряхтя поднялся с лавки. Он был уже не молод, к тому же и денек выдался нелегкий, да и ночь тоже.
- Что ж, пойдем, будь по-твоему. Как я могу не пустить тебя - я же туда всех зазывал. Да только, дочка, дорогая, нужно к тому же подумать и о том, как вызволить тебя отсюда, да поскорее.
- Ты, значит, стремишься отделаться от меня? - обиженно спросила девушка, - как раз сейчас, когда я только научилась отличать шалфей от майорана! А как ты будешь без меня обходиться?
- Что ж, стану учить кого-нибудь из новичков - такого, от которого можно будет ждать, что он задержится здесь малость подольше, чем на неделю-другую. Кстати, о травах, - монах достал из-за пазухи маленький кожаный мешочек и вытряхнул из него иссохший на солнце шестидюймовый травянистый стебель, тонкий, с парными разлапистыми листочками и крохотными коричневыми шишечками. - Знаешь, что это такое?
Девушка, успевшая уже многое усвоить за эти несколько дней, с любопытством уставилась на стебелек.
- Нет, - ответила она, - на наших грядках такой травы нет. Но, может быть, я узнала бы ее, если бы увидела, как она растет.
- Это липушник, его еще кличут гусиной травкой. Чудное такое растение, цепкое - глянь, вот на этих шишечках малюсенькие такие крючочки. А сам стебелек - видишь, надломлен посередине...
С недоумением Годит взглянула на высохшую, хрупкую былинку, сломанную посередине, и спросила:
- Что это? Где ты это нашел?
- Этот стебелек врезался в шею того незнакомца, - пояснил Кадфаэль помягче, чтобы не напугать девушку, - а вдавила его и сломала та самая петля, что удушила бедного юношу. Это трава старого урожая, а не нынешнего. Она скошена и высушена прошлой осенью, на корм скоту или на подстилку. Этой травкой пренебрегать не следует: ей нет равных в заживлении свежих ран, даже таких, какие с трудом поддаются лечению. Дикие травы тоже могут приносить исцеление - надо только уметь ими пользоваться, а то и до беды недалеко.
Монах бережно спрятал выцветший стебелек за пазуху и обнял Годит за плечи:
- Ну ладно, пошли, глянем на того паренька.
Во второй половине дня братья обычно предаются своим трудам, и только юные послушники резвятся, покончив со своим необременительным заданием. Кадфаэль и Годит спустились к церкви, не встретив по пути никого, кроме нескольких игравших отроков, и вступили в полумрак, царивший под прохладными сводами храма.
Таинственный незнакомец, извлеченный из замкового рва, был завернут в саван и покоился на носилках в конце нефа. Голова и лицо его были открыты. Неяркий, но ясный свет падал на мертвое тело, и глазам не требовалось много времени, - летним днем здесь было достаточно светло, - чтобы разглядеть лицо покойного. В церкви они были одни, если не считать мертвеца, и можно было тихонько перемолвиться словом.
- Ты знаешь его? - спросил Кадфаэль, взглянув на девушку, и был уже заранее уверен в ответе.
Еле слышный шепот донесся до него:
- Да...
- Идем! - сказал он решительно и вывел девушку наружу - так же бережно, как и привел.
Когда они вышли на солнце, Кадфаэль услышал, как Годит глубоко вздохнула. Больше она не промолвила ни слова до тех пор, пока они не вернулись в сад. Там, в тени бревенчатого сарая, среди благоухающих трав, она чувствовала себя в безопасности.
- Его имя, - начала Годит тихим голосом, - Николас Фэнтри. Я знала его с двенадцати лет - встречала время от времени. Он был сквайром Фиц Аллана, жил в одном из северных имений. В последние годы он служил своему лорду в качестве верхового гонца. В Шрусбери его не знают... Если его подстерегли и убили из засады, значит, он был здесь по поручению своего господина. Но ведь у Фиц Аллана уже не должно было быть дел в здешних краях... - В мучительном раздумье Годит обхватила голову руками. - Знаешь, здесь, в Шрусбери, живут люди, которые могли бы, наверное, рассказать о нем побольше. Они называли бы тебе его имя, если бы у них были причины разыскивать своих близких среди погибших. И, думаю, что они могли бы сообщить тебе о том, чем он занимался здесь в тот день и ночь. Но ты уверен, что им за это ничего не будет?
- Из-за меня-то уж точно, - заверил Кадфаэль. - Это я обещаю.
- У меня есть няня - она-то и привела меня сюда под видом своего племянника. Петронилла служила в нашей семье с юности, пока не вышла замуж, а замуж, она вышла поздно - слишком поздно, чтобы иметь собственных детей. Она стала женой Эдрика Флешера, старшины цеха мясников в Шрусбери - а он всегда был добрым другом дома Фиц Аллана, так же, как и нашего дома. Когда Фиц Аллан выступил на стороне императрицы Матильды, он доверил этим двоим все свои планы. Если ты отправишься к ним и сошлешься на меня, - доверительно прошептала девушка, - они тебе все-все расскажут. Их лавка в мясном ряду, узнать ее нетрудно - там на вывеске медвежья голова нарисована.
Кадфаэль задумчиво почесал нос:
- Если я позаимствую мула у нашего аббата, то смогу обернуться быстрее, да и бедные мои ноги пощадить надо. Так я и короля не заставлю ждать, и смогу на обратном пути завернуть в лавку. Только дай мне какой-нибудь знак, чтобы они поняли, что ты мне доверяешь, и держались без опаски.
- Петронилла умеет читать и знает мой почерк. Если ты раздобудешь кусочек пергамента, хотя бы клочок, я напишу для нее пару строчек.
Годит, как и сам Кадфаэль, горела желанием довести это дело до конца.
- Он был веселый парень, этот Николас, - продолжала она, - и я никогда не слышала о нем худого слова. Он, кажется, ни с кем не ссорился и на лице у него всегда была улыбка... Но ведь если ты скажешь королю, что Фэнтри был сторонником императрицы, он и не подумает искать убийцу, верно? Скажет, что так Бог судил, и велит оставить все как есть.
- Я скажу королю, - ответил Кадфаэль, - что этого человека убили, и я знаю, как и когда, но где это случилось и почему - еще предстоит выяснить. И еще я скажу, что мне удалось выведать его имя - оно не слишком громкое и королю наверняка не известно. Больше я ничего говорить не стану, да пока я и знаю-то немногим больше. И даже если король отмахнется от этого и велит помалкивать, я не отступлюсь. Моим ли попечением, Божьим ли промыслом, а то и тем и другим вместе, но справедливость должна восторжествовать.
Брат Кадфаэль позаимствовал на конюшне личного мула аббата Хериберта и, прихватив с собой сверток с одеждой, который передала Элин, отправился к королю. Такая уж у него была манера - ничего не откладывать на потом. Он не сомневался в том, что по дороге через город ему попадется не один нищий.
Штаны Кадфаэль отдал старику с бельмами на глазах, сидевшему в тени городских ворот с протянутой рукой, опершись на посох. Старец выглядел бы довольно благообразно, кабы не его собственные штаны - латанные-перелатанные - того и гляди развалятся. Добротная коричневая туника досталась юноше - трясущемуся слабоумному паралитику с отвисшей губой, просившему подаяние возле высокого креста. Бедняге было на вид лет двадцать, его держала за руку крошечная старушонка, которая ревностно опекала убогого. Ее визгливые возгласы благодарности провожали Кадфаэля до самых ворот замка. Аккуратно сложенный плащ оставался еще при нем, когда монах подъехал к сторожевому посту королевского лагеря. Там Кадфаэль заметил маленькую деревянную тележку Осберна и увидел его самого - беспомощные иссохшие ноги и натруженные мускулистые руки, с помощью которых калека передвигался. Рядом с ним, в траве, стояли деревянные башмаки. Увидев монаха в рясе, верхом на добром муле, Осберн схватил башмаки и, отталкиваясь ими, с удивительной прытью покатил Кадфаэлю наперерез.
Как бы быстро ни умел передвигаться этот бедолага, - подумал монах, - все же большую часть времени он обречен на неподвижность и, наверное, замерзает даже в летние ночи, а уж каково ему зимой достается - и подумать страшно.
- Добрый брат, - взмолился Осберн, - не поскупись на милостыню для несчастного калеки, и Господь воздаст тебе сторицей.
- Так я и сделаю, приятель, - ответил Кадфаэль, - и дам тебе кое-что получше медной монеты. А ты помолись за ту добрую леди, что моей рукой посылает тебе вот это, - Кадфаэль развернул сверток и опустил в мозолистые руки ошарашенного калеки плащ Жиля Сиварда.
- Ты поступил правильно, сообщив о своем открытии, - сказал король. - Немудрено, что мой кастелян сам этого не заметил, у него своих забот хватало. Так ты говоришь, что на этого человека набросились из засады и накинули на шею удавку. Похоже, что действовал грабитель с большой дороги. И каков мерзавец - бросил свою жертву среди казненных мною врагов, чтобы скрыть свое злодеяние, свалить его на меня и моих воинов. Да как он посмел?! Я расцениваю это как оскорбление короля и желаю, чтобы негодяй был схвачен и предан суду. А как, ты говоришь, звали покойного, Фэнтри?
- Николас Фэнтри. Так сказал мне один человек, опознавший его в церкви. Он родом откуда-то с севера, а больше я о нем ничего не знаю.
- Может быть, - предположил король, - он прискакал в Шрусбери, чтобы предложить нам свою службу? К нам здесь присоединилось несколько молодых сквайров с севера графства.
- Вполне вероятно, - согласился Кадфаэль, - всякое бывает, и порой люди меняют свои убеждения.
- Увы, бывает и такое, что грабители в лесу нападают на путников из-за их пожитков. Хотел бы я сказать, что дороги моего королевства безопасны, но при нынешней смуте утверждать этого не берусь. Ну что ж, если желаешь, можешь продолжить свое расследование, а если найдешь убийцу, извести шерифа, дабы свершилось правосудие. Воля короля ему известна - я не терплю, когда мое имя используется для прикрытия мерзких делишек.
Именно в этом и заключалась для короля суть дела. Кадфаэль подумал, что даже узнай король о том, что Фэнтри был сквайром Фиц Аллана и погиб, выполняя задание мятежников, и получи он неопровержимые доказательства этого - каковых, конечно же, не было - его отношение к случившемуся ничуть бы не изменилось. По всем приметам, в ближайшем будущем в королевстве Стефана убийствам конца-краю не будет, и не похоже, чтобы по этому поводу король лишился сна, однако позволить подлому убийце, напавшему исподтишка, укрываться в его тени, Стефан не мог: он видел в этом смертельное оскорбление и хотел отплатить за него по полному счету. В натуре короля Стефана причудливым образом сочетались энергия и апатия, великодушие и мстительность, способность к стремительным, опережающим события, действиям, и к непостижимому бездействию. Но где-то в глубине души этого высокого, статного, простодушного человека теплилась искра истинного благородства.
- Благодарю вашу королевскую милость за одобрение и поддержку, - от чистого сердца ответил брат Кадфаэль, - и обещаю: я сделаю все, что в моих силах, для того, чтобы справедливость восторжествовала. Человеку не пристало пренебрегать своим долгом, а эту заботу возложил на меня Всевышний. Я знаю имя этого несчастного, помню его лицо - такое открытое и невинное - и мне ведомо, что его ни в чем не обвиняли, и никто не слышал о нем ничего дурного. Он встретил свою смерть незаслуженно, и я полагаю, что вашей королевской милости это не нравится, так же, как и мне. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы доискаться до истины.