1867 год, Европа накануне великих потрясений. Загадочная графиня Вера Вильде живет в немецком городе Баден-Бадене, известном своим казино и целебными водами. Сюда приезжают отдохнуть или поиграть такие известные русские писатели, как Гончаров, Достоевский, Жемчужников, а их коллега Тургенев и вовсе построил себе в Бадене дом. Но не они сейчас интересуют графиню Вильде, а начинающий литератор Михаил Авилов, который неожиданно для себя стал свидетелем преступления. Хотя полиция вскоре арестовала преступника, Вера и Михаил поняли, что расследование далеко от завершения…
Содержание:
-
Глава 1. Путешественники 1
-
Глава 2. Дама, приятная во всех отношениях 3
-
Глава 3. Друг семейства 6
-
Глава 4. Недомолвки и загадки 8
-
Глава 5. Натали и ее свита 9
-
Глава 6. Аустерлиц или Ватерлоо 10
-
Глава 7. Тайны прошлого 12
-
Глава 8. Старые письма 13
-
Глава 9. Игрок 15
-
Глава 10. Система и ее отсутствие 16
-
Глава 11. Лихтенталевская аллея 17
-
Глава 12. Софи 19
-
Глава 13. Сны Веры Андреевны 20
-
Глава 14. Писатели 22
-
Глава 15. Три золотых 24
-
Глава 16. Соперники 25
-
Глава 17. Сфинкс 26
-
Глава 18. Каменный переулок 27
-
Глава 19. Брумм 28
-
Глава 20. Стакан лимонада 29
-
Глава 21. Просьбы и приказы 31
-
Глава 22. Разговоры под луной и при свете дня 32
-
Глава 23. Зеро 34
-
Глава 24. Золотая цепь 35
-
Глава 25. Битва на зеленом сукне 36
-
Глава 26. Тревоги 37
-
Глава 27. Соседи 39
-
Глава 28. Неожиданный гость 40
-
Глава 29. Ошибка 41
-
Глава 30. Угроза 43
-
Эпилог 44
-
Сноски 45
Валерия Вербинина
Тайны Баден-Бадена
Глава 1. Путешественники
Однажды в погожий летний день 1867 года двое русских сидели на террасе кафе Вебера и разговаривали. Вокруг кипел, шумел и блистал Баден-Баден - прелестнейший немецкий городок, притворяющийся добропорядочным курортом, а на деле - рай и ад для игроков всех мастей. Впрочем, наши собеседники, наслаждавшиеся веберовским мороженым, не принадлежали к числу заложников азарта, которые приезжают попытать счастья в местных казино. Старшему, Платону Тихменёву, было чуть больше сорока, и он состоял одним из редакторов толстого, денежного и влиятельного журнала, число подписчиков которого росло год от года. За глаза Платона Афанасьевича нередко именовали медведем, и действительно - крупный, плечистый, на вид неуклюжий, он чем-то напоминал этого зверя, но те из людей, которые привыкли судить по внешности, рано или поздно понимали, что в случае редактора она особенно обманчива. В отличие от медведей, он не полагался на силу и никогда не шел напролом, да и своим поведением куда чаще напоминал других животных - хитрых лис и зловредных хорьков. Мало кто любил его, но почти все были согласны его терпеть за острый ум, проницательность и редкую осведомленность во всем, что касалось современной литературы.
Что касается младшего из собеседников, Михаила Авилова, то ему недавно исполнилось 26 лет, и он только вступал в литературу. Светловолосый, худощавый, невысокого роста, он принадлежал к числу людей, которые в толпе не обратят на себя никакого внимания; но глаза у него были умные, и графиня Вера Вильде, главная местная сплетница, после знакомства с ним не зря заметила, что "в молодом литераторе что-то есть". Перу Авилова принадлежали несколько повестей, одна из которых была опубликована в журнале Тихменёва; также Михаил Петрович писал статьи на заказ и разную мелочь, которую в последний момент ставят в номер, если какой-нибудь маститый автор клятвенно обещал прислать свое новое произведение, взял под него у редакции аванс, да не поспел к сроку. Беседа редактора с писателем, начавшаяся с обсуждения общих тем, коснулась местной дороговизны; Тихменёв оживился.
- Что же вы хотите, батенька, - сезон в разгаре! Весной, пожалуй, еще можно было договориться о квартире подешевле, потому что никто не знал, будет ли война, - а если будет, Баден ведь недалеко от Франции, и мало ли что может случиться. Представьте, мне тогда предлагали отличную квартиру с балконом, на три месяца, и всего за тысячу гульденов, но я не согласился и, честно говоря, не жалею, потому что торчать тут безвылазно столько времени, наблюдать кислые рожи игроков да расфуфыренных парижских лореток - что за удовольствие? И потом, я все равно собирался съездить в дюжину мест и, конечно, выбраться на выставку…
Тихменёв имел в виду Всемирную выставку в Париже, которая стала в своем роде событием года; но Авилов уже достаточно читал о ней и слышал и поэтому спросил о другом:
- Значит, по-вашему, войны между Францией и Пруссией не будет?
Платон Афанасьевич сощурился, так что его глаза обратились в узенькие щелочки, и усмехнулся так едко, что писатель почувствовал себя не в своей тарелке из-за того, что задал столь нелепый вопрос.
- Конечно, будет, - с расстановкой промолвил Тихменёв. - Канцлер Бисмарк своим собиранием немецких земель создал в Европе новый центр силы. Заметьте, он уже отколошматил Австрию, которой его действия пришлись не по душе , а австрийцы ведь вовсе не лыком шиты. Ну-с, с одной стороны - немцы и Бисмарк, а с другой - император Наполеон… не первый, конечно, не первый, а всего лишь третий, но - таки Наполеон. У Франции долги, у Франции проблемы, и… крайне соблазнительно затеять какую-нибудь войнушку, чтобы отвлечь народ.
- А народ отвлечется? - не удержался Авилов.
- Куда ж ему деться, - хмыкнул его собеседник. - Заведут шарманку - vive l’empereur , бей пруссаков, и прочее. В Пруссии, само собой - "да здравствует король Вильгельм", бей французов… почти то же самое, но с некоторыми поправками, разумеется. Я говорил с разными людьми, кстати, и с Герценом, и они все считают, что война неизбежна.
- О! - вырвалось у писателя. - Вы встречались с Герценом?
- Да, ездил в Венецию на карнавал и столкнулся там с ним, - не без самодовольства подтвердил Тихменёв. - Я говорил вам, что был в Венеции?
- Нет.
- Ну из газет вы уже знаете, что Бисмарк вынудил австрийцев отдать Венецию своему союзнику, итальянскому королю. Прежним властям чем-то не угодил венецианский карнавал, и лет 70 или даже больше его не проводили. Тот, на который я попал в феврале, оказался первым после большого перерыва. Впечатление, по правде говоря, изумительное! Все в масках, все веселятся, шампанское пьют… ну кому оно по карману, конечно. Одно только плохо - порядка стало меньше.
- Неужели?
- Да-с, представьте себе. Везде норовят обсчитать, обжулить - как же-с: свобода пришла! А при австрийцах, заметьте, ничего подобного не наблюдалось. Тут, пожалуй, напрашивается какой-нибудь далеко идущий вывод, но…
- А что же Герцен, Платон Афанасьевич?
Тихменёв повел своими широченными плечами.
- Да я не искал с ним встречи - само вышло. Вообразите: все номера в отеле, где я хотел остановиться, оказались заняты. С трудом нашел место в "Albergo reale" , и тут - ба! Кого я вижу! Александр Иванович! Он был один… Вы в курсе его истории с Огаревым и их общей женой? Передовой человек, и ни до чего больше не додумался, как жену у лучшего друга увести… Впрочем, мне кажется, он и сам не рад, что все так обернулось. Баба-то оказалась - ого-го! Характерец тот еще…
- Мне кажется, это его личное дело, - пробормотал Авилов, испытывая мучительную неловкость.
- С одной стороны, да, а с другой - простите меня, батенька, но какая личная жизнь может быть у столь публичной персоны? И потом: коли уж вы говорите о преобразованиях, о справедливости, свободах и прочем, не мешало бы хоть чуточку соответствовать тому, что говоришь. Уводить жену у друга - это, простите меня, свинство чистой воды. Да и вообще, если приглядеться, все эти преобразователи в такой тине барахтаются… Огарев, по слухам, пьет и сожительствует с девицей, которую подобрал на панели, Герцен живет с бывшей мадам Огаревой, а недавно, я слышал, его сынок тоже учудил: довел свою любовницу до самоубийства. Передовые люди, а? Пе-ре-до-вые! - со смаком проговорил Тихменёв, осклабившись. - Всерьез считают себя сливками нации… что ж из этих сливок все выходит сплошное дерьмо?
- А правда ли, что у "Колокола" дела идут не очень хорошо? - спросил Авилов, твердо решив не обращать внимания на отступления о частной жизни Герцена и его окружения.
- "Колокол", можно сказать, все, - хищно ответил Тихменёв, облизывая ложечку с мороженым. - Отзвонился, хе-хе! Никому он больше не интересен, никто его не хочет читать. От издания сплошные убытки… Представьте себе: молодые Герцена чуть ли не за реакционера считают и дел с ним иметь не хотят, а прежние его сторонники и так знают все, что он может сказать, и у него нет для них ничего нового. Справедливости ради, он и сам раскаивается в некоторых своих заблуждениях. Поверите ли, но он при мне даже ругал поляков - неисправимая нация, говорит. И много чего наговорил в таком же духе, но вообще очень чувствуется, что от России отстал человек и ничего в ней не понимает. А его язык! Я когда от него услышал - "сплендидная погода" - я решил, что он шутит. Но нет: он и по-русски толком говорить уже не может.
- Неужели?
- А вы думаете, почему я от него через полчаса сбежал? Кому охота выслушивать такие перлы, как "сциентифическая статья" и "в хорошем юмёре"…
- Вы шутите, Платон Афанасьевич.
- Да ничуть! Говорил он, что его где-то "фетировали" - вместо "чествовали", говорил, что ведет "жизнь вагабонда"… Какого, к черту, вагабонда, когда есть русское слово бродяга? Тут он добавил, что собирается на какой-то "дине", и я решил, что с меня хватит. Невозможно же так издеваться над языком. Тургенев в своем последнем романе тоже напридумывал каких-то "естественных" сыновей, но до уровня дине с вагабондами все же не опускался. Слышали, что он за "Дым" с Каткова пять тысяч серебром содрал? Графиня Вильде уверяет, что это был самый дорогой дым в российской истории…
Авилов невольно улыбнулся.
- Ну-с, - жизнерадостно продолжал Тихменёв, - а роман вышел все-таки дрянь. Нельзя русскому писателю надолго отрываться от родины, а обстоятельства Ивана Сергеевича всем хорошо известны. Быть бантиком на юбке мадам Виардо ему дороже…
Михаил подумал, что теперь его собеседник примется обсуждать перипетии личной жизни Тургенева, и молодого писателя передернуло; но, к счастью, редактор заговорил о другом:
- Вы, может, скажете: ничего, что бантик, не он первый, не он последний, кого баба крепко в оборот взяла. Но чтобы играть главенствующую роль в литературе, одним бантиком быть недостаточно. Раньше Ивану Сергеевичу везло: все, кто мог с ним соперничать, по той или иной причине отошли в тень. Гоголь умер, Достоевского сослали на каторгу, Гончаров увяз в работе по цензурному ведомству и пишет в год по чайной ложке. Заметьте, о Маркевиче и ему подобных я даже не говорю - сколько бы их ни читали, как писатели они все равно немногого стоят. Немудрено прослыть гением, когда тебе противостоят Маркевичи и госпожа Тур, но стоило Достоевскому вернуться, стоило выдвинуться графу Толстому - и наш Иван Сергеевич уже не при делах. При всех своих недостатках "Война и мир" - именно тот роман, который наша литература так долго ждала, и рядом с ним меркнут все тургеневские барышни, равно как и болваны из "Дыма", ругающие Россию, с благословения автора.
- Строго говоря, - негромко заметил Михаил, - там только один… как вы выразились, болван.
- Которому никто не возражает, - язвительно напомнил Тихменёв, щуря глаза. - Вообще, батенька, скажу вам вот что: если бы, к примеру, Федор Михайлович после каторги заделался вторым Герценом и стал бы от души честить Россию на всех перекрестках, его можно было бы понять, и любой здравомыслящий человек признал бы, что у него есть такое право. Но у Достоевского, насколько я его знаю, ничего подобного даже в мыслях нет, зато Тургенев, богатый барин, которого родина решительно ничем не обделила…
- Но он же впал в немилость при отце нынешнего государя. Разве нет?
- И был всего лишь сослан в свое имение, - усмехнулся Тихменёв. - Тоже мне, наказание! Эх, мне бы такое имение, как у Тургенева, и я с легкой душой позволил бы запереть себя там до конца своих дней… Кстати, вы знакомы с ним?
- Нет. Я… я занес свою визитную карточку, но его не оказалось дома.
- Я виделся с ним на днях, - объявил редактор. - Напомнил Ивану Сергеевичу, какую грандиозную встречу ему устроили весной, когда он приехал в Петербург и выступал там с публичным чтением. Вообразите, он прикинулся, что ничего не помнит, кроме холода и снега. И вообще в России, по его словам, он чувствовал себя как в тюрьме. К тому же управляющий Спасским, какой-то его родственник, его обкрадывал, и Иван Сергеевич порядочно с ним намучился, пока не решился указать ему на дверь. Он долго мне расписывал козни этого родственника, а я упорно пытался перевести разговор на "Дым", и, когда мне это удалось, Тургенев стал горячо меня уверять, что провал романа его мало заботит. Я хотел ему сказать, что тут не роман, тут уже репутация проваливается, но посмотрел на его седую голову, подумал: "А стоит ли?" - и промолчал. Тем более что я всю свою жизнь имею дело с писателями и знаю, что нет такого автора, которого не волнует, как публика примет его детище.
Ах, деликатнейший Платон Афанасьевич. Ну конечно же, к чему восстанавливать против себя знаменитого писателя, к которому ты явился, чтобы узнать, может ли тот дать что-нибудь для журнала. Само собой, Тихменёв даже не упомянул об этом, но Авилов был уже достаточно искушен в литературных делах и сам обо всем догадался.
- Здесь, в Баден-Бадене, он строит себе дом, - желчно продолжал редактор. - По соседству с госпожой Виардо, разумеется. Если верить Ивану Сергеевичу, на строительстве его уже порядочно надули, но останавливаться он не хочет. Задавал мне вопросы о литературе и литераторах, причем довольно оригинальные. Спросил, например, что поделывает экс-журналист, экс-поэт и вечный жулик Некрасов и не превратился ли он окончательно в честного клубного шулера. Каково, а? Потом мы говорили о Парижской выставке - оказывается, Иван Сергеевич там был тогда же, когда и я, но мы каким-то образом разминулись.
- Мне очень понравились ваши статьи о выставке, - заметил Михаил, чтобы хоть что-то сказать.
- Дрянь статьи, - поморщился Тихменёв. - Я бы написал как следует, но покушение на государя спутало все планы. Даже не хочется вспоминать, до чего мерзко вели себя французы. Во-первых, хороша их полиция, раз допустила подобное. Во-вторых, они не стеснялись открыто выражать симпатию к стрелявшему. Я их спрашивал: если бы, положим, государь пригласил Наполеона в Петербург и позволил бы, чтобы того подстрелили, что бы вы сказали?
- И что они вам отвечали? - спросил Авилов, скучая.
- Ну вы знаете, отделывались обычными французскими шуточками: что Наполеону нет нужды ездить в Петербург, что в России их императора никто не ненавидит, и все в таком роде. Удивительно подлая, до гнусности изворотливая нация. И ведь должны же понимать, что им нужны союзники, раз они собираются воевать с Пруссией, но нет: сами все делают, чтобы самого сильного возможного союзника оттолкнуть.
- Может быть, они считают, что союзники им не нужны.
- Э, батенька, да ничего они не считают, - уже с досадой промолвил Тихменёв. Михаил нахмурился, вновь услышав резавшее его слух обращение "батенька", и опустил глаза. - Мы их раздражаем, и даже более того скажу: бесим мы их до ужаса, вот что. Они из кожи вон лезут, чтобы нас унизить, и готовы ради этого даже срубить сук, на котором сидят. Ну и пусть рубят, пусть грохнутся и сломают себе наконец шею. Пруссаки побили австрийцев, теперь очередь французов быть битыми.