45. Из праха в прах
Крест черного гранита возвышался над постаментом. Заметен был издалека. У его подножия, где была высажена клумба, сидела женщина в глухом черном платье. Сыровяткин кивком указал на нее. Ванзаров шепотом попросил его дожидаться в полиции. Полицмейстер легонько козырнул и, пятясь, отступил по дорожке.
Ванзаров огляделся. Кладбище было старым, но ухоженным, как бывает в маленьких городках, где жизнь и вечность сосуществуют бок о бок. Щебет птичек и легкий ветерок, трепавший молодые листочки берез, будто выметали все заботы и тревоги, оставляя покой и смирение. Быть может, где-то и вертелись шестеренки, здесь же они замерли навсегда. На ближайшей могиле Ванзаров приметил свежий букет лилий, как будто положенных утром. Мысленно испросив прощения за то, что делает, он стащил цветы и воровски оглянулся. Свидетели преступления чирикали на ветках. А прочие, кто мог видеть его, были молчаливы.
Он старательно шаркал по тропинке, чтобы появление не стало неожиданностью. Это было совершенно лишнее. Вдова оглянулась и смотрела на него, пока он не подошел и не отдал вежливый поклон.
- Прошу прощения, что помешал, - сказал Ванзаров. - Вероятно, имею честь видеть госпожу Горжевскую?
Ему ответили мягким поклоном.
Вблизи лицо ее открывало некоторую странность: нельзя было уверенно сказать, сколько ей лет. Могло быть и тридцать пять, и сорок, и даже под пятьдесят. Ровная, чистая, без морщин кожа, из-за чего возраст определить было невозможно. Описать ее лицо тоже было трудно: не красавица, не уродка, правильный нос, губы средней толщины, светлые глаза, жидкие брови. Как будто ровное, ничего не выражающее пятно без признаков характера.
- Я вас не припомню, - сказала она слабым, немного простуженным голосом.
- О, я не был в числе друзей вашего покойного супруга. Можно сказать, здесь по поручению доктора Юнгера… Зная, что я бываю в Павловске, он просил положить от своего имени цветы на могилу и передать вам поклон.
- Как это мило с его стороны, - проговорила Горжевская. - Хотя мы с ним не виделись два года.
- Он рассказывал мне, как боролся за доктора Горжевского.
- Я никогда не забуду его стараний. Он так много сделал, чтоб спасти честь Генриха Ионовича, но все было напрасно. Это мелкие завистливые людишки убили его…
Ванзаров выразил глубокое понимание и, наконец, положил цветы к основанию памятника. Как часто бывает на маленьких кладбищах, кованая ограда огораживала еще пустой кусок земли. Про запас. Чтобы супруги не разлучались за той чертой.
- Считаю вашего мужа великим ученым и новатором, - сказал он после скорбного поклона кресту. - Доктор Юнгер говорил мне, что работы господина Горжевского далеко опережали свое время…
Вдова показала, что хочет подняться, Ванзаров предложил ей свою руку. Вдова оперлась и встала довольно легко. Черные перчатки, которых коснулся Ванзаров, были из добротного шелка, но совершенно глухие.
- Я не знаю вашего имени, - сказала она.
Исправляя оплошность, Ванзаров назвал себя, не забыв упомянуть, что пишет научно-популярные статьи о медицине и ее открытиях.
- Так вы репортер, - сказал вдова с оттенком небрежения.
- Ни в коем случае! - последовал протест. - Я занимаюсь этим не ради денег, а для того, чтобы передовые идеи пришли в народ.
- Это благородно. Доктор Юнгер рассказал, чем занимался мой муж?
- В общих чертах. Даже то, что я узнал, вызвало во мне огромный интерес. Эти исследования заслуживают великой награды.
- Награду мой муж получил только одну: его прогнали в шею, как собаку. Не дав больше заниматься медициной.
- Но ведь у него остались ученики?
- Генрих Ионович всегда работал один.
- А помощники? Насколько я знаю, с ним работал доктор Затонский…
Вдова отдернула руку, которой держалась за Ванзарова.
- Не упоминайте при мне этого имени! - с внезапной злобой проговорила она. - Этого негодяя, мерзавца, подонка… Из-за него мой муж потерял все…
- Простите, я не знал…
- Забудьте, Родион Георгиевич, я не должна была давать волю чувствам…
- Вам все прощено заранее. Неужели правда то, что мне рассказал доктор Юнгер: вы нашли своего мужа по приезде?
Ладонь в черной перчатке прикрыла лицо вдовы.
- Это было ужасно… Картина так и стоит у меня перед глазами… Генрих Ионович на полу, на спине, руки раскинуты, а лицо… Лицо объедено… И мерзкая крыса неторопливо отбегает от своего пиршества… - Горжевская тягостно вздохнула.
- Какой удар, - сочувственно сказал Ванзаров. - У него было больное сердце?
- Он скрывал это, просил не обращать внимания, я и подумать не могла, что все так кончится…
- Если бы вы остались в Петербурге, он позвал бы на помощь…
- Ужасный город, - вдова окончательно сбросила тягостные воспоминания. - Генрих Ионович не мог больше оставаться там. Хорошо, что у меня было немного средств, чтобы купить дом в пригороде, мы сбежали сюда. Но ему был отпущен всего лишь год… Вы так добры, Родион Георгиевич, что я могу сделать для вас?
- О, как это любезно с вашей стороны! - сказал Ванзаров, глубоко польщенный. - Теперь точно хочу написать большую статью о вашем муже. Доктор Юнгер говорил, что у вас сохранились рабочие тетради, записи. Мне было крайне важно взглянуть на них. Не прошу их передать, понимаю, как вам трудно будет с ними расстаться, исключительно полистать для ознакомления.
- Они хранятся у меня дома…
Ванзаров готов бы проводить вдову хоть на край света.
Горжевская шла неторопливо, придерживаясь за руку Ванзарова. Разговор их шел о том, как она теперь живет и как отгородилась от мира. Про соседей Горжевская не говорила ни плохого, ни хорошего, как будто посторонние мало интересовали ее. К счастью, дорога от кладбища до 4-й Оранской улицы заняла не более десяти минут по пустынным проулкам. Ванзарову не хотелось, чтобы какой-нибудь ретивый городовой отдал ему честь. Трудно было бы найти объяснение такому уважению от полиции. Не доросли еще популяризаторы науки до такого почтения.
Дверь в дом не запиралась. Горжевская распахнула ее и пригласила войти. Обстановка в гостиной была скромной, если не сказать бедной. Но порядок и аккуратность во всем были идеальные. Пол чисто выметен, на окнах свежие занавески, на буфете нет следов пыли, стол застелен выглаженной скатертью. Везде всё точно, ровно, правильно. Корешки книг в шкафу выстроены в идеальную линию.
Ванзарову предложили устроиться, где ему будет удобно.
Вдова подошла к узкому книжному шкафу орехового дерева, явно привезенному из столицы, и вынула из нижнего ящика объемную картонную коробку, какую используют в канцеляриях для хранения старых архивных дел. Как реликвию, она положила ее перед Ванзаровым.
- Здесь все, что осталось после Генриха Ионовича, все сорок восемь дневников и двадцать две рабочие тетради, - сказала Горжевская. Она отошла в кухню, вероятно, поставить самовар для гостя.
На крышке коробки четкими цифрами было выведено: "X/1896 - XII/1900". Как видно, годы научных экспериментов.
Развязав тесемки, Ванзаров раскрыл коробку.
- Инна Леонидовна, - позвал он.
Горжевская появилась в переднике и со спичками.
- Потерпите, Родион Георгиевич, чай скоро будет.
- Взгляните…
Он совершил второе кощунство за день. Поднял коробку и перевернул вверх дном. На чистую скатерть высыпалась горка сложенных газет.
Вдова выронила спички, подбежала к столу и стала перебирать газеты, как будто дневники зарылись между ними.
- Как это понимать? - обратилась она с растерянным видом, держа в руках газеты.
- Записи и дневники вашего мужа пропали…
- Но это невозможно! Я никого не принимаю!
- А когда вы обнаружили тело, много народа побывало в доме?
- Конечно, приходили полиция, Дубягский, соседи… Кого только не было…
Стоило сличить даты газет, чтобы обнаружить простой факт: все они от весны прошлого года.
- Дневники похищены? - спросила она.
- Могу выразить вам свое искреннее сочувствие…
Горжевская без сил опустилась на стул, взгляд ее блуждал по полу.
- Это последнее, что у меня осталось от Генриха Ионовича, они забрали все…
- Кто они?
- Те, кто убил его карьеру! - крикнула вдова. - Они воры и убийцы в белых халатах! Ничего не оставили…
Ванзаров оглянулся.
- Инна Леонидовна, не вижу у вас семейных фотографий. Мне бы очень пригодился для статьи портрет Генриха Ионовича.
Глаза вдовы были сухими.
- Мой супруг не любил сниматься. Считал это глупым позерством. Было несколько снимков, но все они хранились вот здесь, - и она злобно отшвырнула бесполезную коробку. - У меня ничего нет…
- Ах, как бы я хотел знать, как он выглядел!
Вдова обратила к нему глаза, полные печали.
- Он был самый прекрасный, самый добрый и ласковый человек на свете.
- Какая меткая характеристика. А что-нибудь из внешних данных?
- Среднего роста, правильное лицо… Чудесные волосы, добрые, красивые глаза. Он весь был благороден и красив. Как он был красив… - и Инна Леонидовна окончательно предалась горю.
Любителю медицинских открытий только осталось выразить свое глубокое сожаление и покинуть несчастный дом. Его просили передать поклон доктору Юнгеру.
Ванзаров обещал исполнить поручение при первой возможности.
46. Черная неблагодарность
От следов пожара осталась только копоть на стене мертвецкой. Больных давно развели по палатам, пожарные лужи впитала трава, а санитар Шадрин бегал с охапками больничного белья. Аккуратно сложенные дрова были теплыми и сухими. Чего оказалось вполне достаточно. В ожидании Ванзаров устроился на них, как кот, который греется под лучами долгожданного солнышка. Господин, за которым он послал Шадрина, нарочно не спешил. Прошло с полчаса, когда было отправлено приглашение. Тут требовалось терпение. Нельзя, чтобы сыскная полиция заявилась в палату и вытащила доктора за шкирку. Пусть лучше сам придет. Покажет характер, но придет. Деваться-то ему некуда. А времени у чиновника полиции было до самого вечера.
Терпение принесло плоды. Из больничного корпуса вышел Затонский и прямиком направился к поленнице. Он встал, демонстративно спрятав руки в карманах халата.
- Что вам угодно? - тон не оставлял сомнений: доктор не питает нежности к полиции вообще, а к чиновнику для особых поручений в особенности.
- Господин Затонский, - начал Ванзаров чрезвычайно добродушно. - Если вас не устраивает беседа на свежем воздухе без протокола и формальностей, можем поступить по-другому. Конвой городовых проведет вас по всему городу, я особо позабочусь, чтобы вас провели как можно более кривым путем. После чего в полицейском доме вы будете допрошены по всей строгости закона. Выбор за вами.
Редко кто может выбрать худшее. Затонский не относился к таким оригиналам.
- Говорите, - сказал он совсем другим тоном. - Меня пациенты ждут.
- Это вы говорите, господин Затонский.
- О чем? Вы все видели своими глазами…
- Например… - Ванзаров сделал паузу, как будто у него было из чего выбирать. - Как вы предали вашего друга и учителя на растерзание особой медицинской комиссии.
Выдержку доктор воспитал в себе на зависть опытным ворам.
- Откуда вы… - только проговорил он.
- Значит, согласны, что предали учителя.
- Он мне не друг и не учитель, - ответил Затонский. - Я был лекарский помощник, который должен всем кланяться, а Горжевский - полный доктор. Что я мог сделать?
- А что вы сделали?
- Дал показания комиссии, ответил на их вопросы. Разве я обязан принять чужую вину на себя?
- В чем была вина? Говорите мне, как отвечали комиссии.
- Я допускал Горжевского к своим пациентам. Никакого обмана не было, они сами давали согласие.
- Надежд на исцеление у них не оставалось?
- Именно так. После чего Горжевский принимался за них…
- Что именно он вводил больным?
- Вы же видели отчет комиссии?
- Господин Затонский… - Ванзаров сменил позу, поленья стали чувствоваться уж очень отчетливо. - От вашей искренности зависит ваша судьба. Без преувеличения. Вам повторить вопрос?
Любому упорству есть предел. Особенно когда давит сила неимоверная. Доктор окончательно сдался, чтобы поскорей прекратить эти мучения.
- Горжевский делал укол особым составом, - сказал он тихо. - Моя роль заключалась в том, чтобы фиксировать то, что происходило с больными. Он всех ординаторов заставлял, не подумайте, что только мне это выпало. Всех… А козлом отпущения сделали меня.
- Что было в составе?
- Я не знаю… Честное слово, господин Ванзаров, не знаю! - Затонский даже руку к сердцу прижал, так хотел, чтобы ему поверили. - Он никогда не говорил, все держал в секрете, записывал в свои блокноты, хранил их при себе, никогда не показывал. Я спросил однажды, он зло меня высмеял…
- Какой был эффект?
- Да никакого. Больным становилось лучше на несколько часов, у них поднималось настроение, а потом наступал неизбежный конец. Скорее всего, эти составы только его ускоряли.
- Чего он хотел добиться?
- У него была теория, красивая, но ошибочная: если организму дать сильный толчок, как в паровозную топку забросить слишком много угля, этот толчок позволит мобилизовать скрытые ресурсы, которые одолеют болезнь. Выходило наоборот.
- Как в случае с девушкой? - Ванзаров кивнул на мертвецкую.
- Я не знаю, чем ее накачали! - чуть не крикнул Затонский.
- Ее состояние было похоже на то, что вы видели у своих пациентов?
- Конечно, нет!
- Горжевский использовал какие-то наркотические средства?
- Не знаю и знать не хочу… Если позволите, у меня больные…
Ванзаров, как видно, не знал жалости к пациентам.
- Как вы с ним уживались в таком маленьком городе? - спросил он.
- Ужасно, - вырвалось из души доктора. - Он нарочно мучил меня. Каждый день приходил к больнице и просто смотрел. Как немой укор. Как будто я виноват…
- Ваши муки кончились с его смертью.
- Считайте, как вам будет угодно.
- У него было больное сердце?
Стало заметно, как Затонский что-то хочет сказать. И он решился.
- Знаете, раз такое дело… - начал он. - Во всем виновата его жена, страшная ведьма. Наверняка нашептывала, что он гений, которому все позволено. А когда гений пал с высот, взяла и убила.
- Полагаете, Горжевского убили?
- Что же еще!
- Но ведь заключение подписал Дубягский?
Впервые на лице Затонского показалась улыбка.
- Это же просто смешно… Вы его видели?
- Кстати, у вас случайно не осталось снимков Горжевского? Может, общая фотография врачей?
- Никогда не было.
- Описать его смогли бы?
- Кого?
- Вашего друга Горжевского.
- Он мне не друг! - Затонский вовремя сдержал удила. - Я плохо запоминаю лица. Если они не мои больные…
- И все-таки. Постарайтесь…
- Обычно выглядел. Ничего примечательного. Не косой, не кривой.
- Вскрытие кто делал после обнаружения тела?
- Вскрытия не было. Горжевская запретила, а полиция не настаивала. Я бы взрезал его с большим удовольствием.
- На похороны ходили?
- Еще чего!
Ванзаров ловко соскочил с поленницы, не обрушив ее, - как будто вырос в деревне и делал это сотни раз.
- Благодарю, господин Затонский, за ценные сведения, - сказал он, отряхивая руки от крошек коры. - Излишне напоминать, что о нашей беседе не следует говорить никому.
Доктор молча повернулся и пошел к больнице. Так соскучился по оставленным больным.
47. В тихом омуте
Сыровяткин нашел, что выполнять просьбы Ванзарова не только приятно, но интересно. Вроде фокуса: дают тебе задание, на первый взгляд бесполезное. Стоит его выполнить, как открывается не только смысл, но и польза. Все загадочное оказывается настолько простым и очевидным, что остается гадать: как сам не догадался? Когда Ванзаров попросил проверить дату похорон Горжевского, полицмейстер не стал поручать никому, сам сходил к отцу настоятелю Мариинской церкви и заглянул в книгу регистрации отпеваний.
- Давайте считать, - сказал Ванзаров, положив на столе бумажку с выпиской. - Мадам Горжевская отбыла в Нижний 30 марта, в Павловск вернулась 14 апреля…
- У нас как раз вызов зафиксирован по дежурной части, - сказал Сыровяткин.
- Дата смерти по проколу - 2 апреля.
- Как доктор определил по состоянию трупа. На глаз, конечно.
- Отпевание состоялось через три дня, 17 апреля.
- Ясно… - проговорил Ванзаров. - Вдова показала коробку, в которой хранились записные книжки Горжевского. Вместо них обнаружилась пачка газет, и все они от начала до конца марта прошлого года.
Полицмейстер задумался, чтобы было трудно, но интересно, как все новое.
- То есть вы хотите сказать… Его убили?
Ванзаров согласно кивнул.
- Я бы сделал важное уточнение: Горжевский не умер своей смертью.
- В чем разница?
- В том, что убийство готовили заранее. Цель - дневники. Вернее, их содержание. Дневники украли, а газеты подложили.
- А что в этих дневниках такого?
- Результаты многолетних опытов. Очень опасные сведения.
Сыровяткин уставился в одну точку на карте и вдруг хлопнул себя по лбу.
- Газеты, говорите? Так мы быстро найдем убийцу! В почтово-телеграфной конторе на каждом экземпляре адрес подписчика пишут… - он подхватился бежать.
Ванзаров еле успел остановить его.
- Браво, Константин Семенович, вы начали мыслить, как настоящий полицейский, только спешить вам некуда.
- Но почему же?!
- Я проверил газеты: они чистые. Без пометок.
Ощутив вкус настоящей охоты, Сыровяткин сдаваться уже не хотел.
- Тогда так зайдем: проверим по названию. Допрошу киоскера на вокзале, кто у него покупает, какое издание…
- Великолепно! - без иронии сказал Ванзаров. - Выбрали самый правильный путь к истине. Только за нас уже подумали. Газеты самых разных названий, от "Листка" до "Ведомостей". Почти уверен, что куплены они в столице. Все это говорит о серьезной подготовке к преступлению. Как видно, ставки высоки.
- Что же нам делать? - спросил удрученный Сыровяткин. Какая досада: вроде поймал удачу за хвост, а в руке перышко.
- В обычном случае я бы потребовал эксгумацию… Аполлон Григорьевич из многолетних трупов умеет пользу извлечь.
- Помилосердствуйте, Родион Георгиевич…
- Но, принимая во внимание неимение времени, - продолжил Ванзаров, - отсутствие заявления от вдовы и жуткий ворох бумажной волокиты, который падет на вашу голову, мы пойдем другим путем.
Вздох облегчения указал, что с плеч полицмейстера только что упал неимоверный груз. Даже страшно подумать, что бы началось с этой эксгумацией.
- И так понятно: пропустили убийство, - сказал Ванзаров.
Сыровяткин вскочил, держась за ремень портупеи.
- Родион Георгиевич, вот как на духу… Я… Я же…