- Несомненно. Но ни один археолог не заинтересован этим. Тира ждет своего Шлимана. - Легкая улыбка тронула его губы. - Вас, может быть?
- Или вас, месье Стергиу.
Археолог вздрогнул. Выражение горечи появилось на его лице.
- Раскопки слишком дороги. Я знаю, о чем говорю. Почему, как вы думаете, я стал чиновником? Посмотрите на Шлимана и Эванса, оба они состоятельные люди. Не со скудной зарплатой министерского сотрудника пускаться в такую авантюру. - С трудом он поднялся. - Позвольте мне удалиться. Меня ждет работа.
Рикардо проводил его до выхода из отеля. У дверей Стергиу остановился и сказал:
- Дерзайте, месье. Я что-то недопонимаю в вашем деле, точнее, совсем не понимаю. Тем не менее какова бы ни была ваша цель, я искренне желаю вам достичь ее, так как вижу, что помыслы ваши чисты.
- Вы правильно видите, - только и вымолвил Вакаресса.
Археолог пристально посмотрел на Рикардо:
- Когда будете на Тире, обязательно попробуйте местное вино - букет его бесподобен. И еще: повидайтесь с Александром Влазаки. Это друг. Он может вам быть полезен, тем более что говорит по-французски. Живет он на острове уже четыре или пять лет. Когда увидите его, попросите сводить вас на юг острова… - Голос его почти оборвался: - … в Акротири. - Он ободряюще взглянул на Рикардо. - Ведь вы поедете на Тиру, не правда ли?
Толстые тучи, подталкиваемые ветром, катились над Эгейским морем. А ведь какой-то час назад небо было прозрачно-голубым. Всегда поражали резкие скачки погоды в конце мая. Даже бывалые моряки, видавшие и не такое, подобного не помнят. Несчастные кайки взлетали на волнах, как пробки, под скрипение снастей. Хотелось бы знать, хватит ли времени у старенького кайка преодолеть несколько сотен морских миль, еще остававшихся до Тиры. Осунувшийся, пожелтевший, Рикардо нашел себе убежище на корме, вжавшись спиной в бухту намокшего троса. Рядом, не обращая внимания на бортовую качку, пристроился молодой чело-век, игравший на невиданном инструменте, напоминающем мандолину. Он пощипывал струны кусочком вишневой коры, извлекая металлические звуки, такие же резкие, как и скачки ветра и волн.
- Ты не здешний, - уверенно выговорил музыкант на ломаном английском.
Рикардо пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить:
- А что, заметно?
- Будь ты здешний, ты бы не мучился. Во всем мире люди рожают в больницах. В Греции детей рожают в море. Не дрейфь. Все дело в привычке. Чем больше плаваешь, тем меньше страдаешь от морской болезни. Ты куда направляешься?
- В Тиру.
- А я сойду в Паросе. И он возобновил игру.
- Что это за инструмент?
- Бузуки. Он всегда со мной. Он - часть меня. Когда я умру, он будет со мной и в могиле. Так будет лучше.
- Лучше?
- Я натворил в своей жизни много глупостей и не рассчитываю попасть в рай. Но если я им там сыграю на бузуки, тогда… Кто знает?
Несмотря на оцепенение, Рикардо невольно улыбнулся. Ему бы такой бузуки, чтобы задобрить судьбу.
- Что тебе делать на Тире? Остров почти пуст. Там нет даже электричества.
- Я кое-кого ищу.
- Женщину наверняка… Ни один мужчина не будет так мучиться, если тут не замешана женщина.
- Верно, женщину…
- В мире столько женщин. Зачем привязываться к одной? Знаешь, что говорил мой дед? Он говорил: "Малыш, берегись. Никогда не говори женщине, что она единственная на всю жизнь. Вдумайся, жить можно и сто лет". Мудрый человек был мой дед.
Рикардо одобрительно кивнул.
Если буря не утихомирится, ему никогда не удастся проверить справедливость этих слов. Он погибнет здесь, на палубе кайка.
Но боги, у которых иногда появляется сострадание, сжалились над ним. В часе от Тиры ветер стих, море снова стало почти спокойным, солнце разорвало тучи.
Придя в себя, Рикардо первым делом закурил сигарету. Предложил он и музыканту.
- Видишь, я был прав, когда говорил, что в музыке есть тайная сила. Она усмиряет даже бурю, - сказал тот. - А ты знаешь, в наших мифах написано, что человек по имени Орфей очаровывал игрой на лире диких животных и заставлял двигаться деревья и камни. К сожалению, он был легкомысленным.
- Это почему?
- В легенде говорится, что Орфей был безумно влюблен в одну женщину, Эвридику. Однажды в лесу ее ужалила змея, и она умерла. Безумец Орфей отказался поверить в смерть возлюбленной. Он спустился в ад, чтобы найти ее, и, играя на своей лире, убедил богиню Персефону отпустить Эвридику. Персефона поставила условие: ни в коем случае он не должен оборачиваться, чтобы взглянуть на любимую, когда та пойдет за ним. Увы, приближаясь к миру живых, Орфей оглянулся, и в тот же миг Эвридика исчезла навсегда. Музыкант взял резкий, диссонирующий аккорд, подчеркнув тем самым свои слова.
- У всех наших легенд есть мораль.
"Не могу утверждать, но мне кажется, что, заплакав, несмотря на запрещение женщины и белочки, вы нарушили слово. Да, вы нарушили слово, потеряв тем самым всякую надежду найти вашу возлюбленную".
Примерно это сказал Толедано в тот день, когда Рикардо пытался разъяснить ему свой индейский сон? Странная вещь: две легенды, родившиеся в разных концах света, пересеклись…
- А по-твоему, в чем мораль легенды об Орфее?
- Во-первых, никогда нельзя отступать от правил, установленных Богом. Жизнь и смерть связаны. Тут что-то вроде богохульства. Рано или поздно Бог наказывает ослушников. Во-вторых, никогда нельзя позволять страсти ослеплять себя. Я знаю, о чем говорю. Страсть подобна буре: когда дует ураган, перед ним не устоит даже огонь. А легонький ветерок долго-долго поддерживает пламя.
Рикардо выдохнул голубой клубок дыма.
- А если бы Орфей не оглянулся? Какова была бы мораль?
- Глупый вопрос. Такое невозможно!
- Как это "невозможно"?
- Орфей не мог не оглянуться. Ты можешь вообразить себе, что в человеческих силах прийти туда, где находятся мертвые - твой отец, мать, существо, доро-гoe тебе, как Эвридика была дорога Орфею, - и устоять? Не сметь взглянуть на них? Это невозможно! Об этом даже смешно говорить. Рикардо улыбнулся:
- А ты, я думаю, влюблен, дружище. В глазах музыканта зажегся огонек.
- А ты, ты умеешь читать в сердцах. - Он поднял руку навстречу руке Рикардо, который не сразу понял смысл этого жеста. - Теперь мы друзья! Таков обычай.
Две ладони столкнулись с глухим звуком.
21
Тира выпрыгнула из моря, как огромная раненая птица. Под небом, очищенным от облаков, на неровном прибрежном утесе с красно-черными прожилками, подремывали домики, побеленные известью, с окрашенными в голубой цвет крышами. На самой высокой горе стояли развалины монастыря со строгими стенами - без сомнения, остатки крепости. По мере приближения кайка к причалу море приобретало необычные цвета - от сероватого, почти мрачного местами, до бирюзового - тоже местами. Стало быть, именно здесь, под водным надгробным камнем, другой Вакаресса, тот, из далекого прошлого, должен был жить когда-то. Не в этом ли величественном месте его душа покинула тело? Не здесь ли они с Саррой, слившись друг с другом в последнем объятии, были застигнуты взрывом? Сарра. У него сосало под ложечкой каждый раз, когда он мысленно произносил ее имя. Была какая-то невыразимая боль, боль от нехватки чего-то, от одиночества, боль непереносимая, но принимаемая с благодарностью.
Рикардо нагнулся над поручнями, чтобы получше рассмотреть эту морскую могилу, он словно искал в ней некий знак, нечто, способное напомнить о прошлом. На его лице появилось странное выражение: он смотрел на место своего погребения.
У Вакарессы закружилась голова - когда он сошел на пристань, пришлось даже ухватиться за перила, чтобы не упасть. Его душило сильное волнение.
Было уже пять часов. Вечерело. В первую очередь надо было до темноты разыскать дом Влазаки. По красноватому склону утеса вилась тропинка. Она казалась бесконечной, уходящей в небо. Хорошо, что Рикардо был легко одет (рубашка без рукавов, брюки из тонкой ткани, сандалии) и оставил у консьержа чемодан. В его маленьком чемоданчике было только самое необходимое.
Подъем оказался труднее, чем он думал. Тысяча и один зигзаг, угрожающе нависшие глыбы, и все это под неуступчивым солнцем. Через три четверти часа, после скольжений и падений на осыпающихся камнях, исцарапав в зарослях чертополоха руки, сбив локти и лодыжки, он, побледневший, на последнем издыхании, достиг вершины.
Отсюда просматривался рейд. Над Кальдерой застыл султан дыма, словно напоминая о давнем неистовстве, заставившем дрожать небо. Несмотря на жару, Рикардо прошиб холодный пот, зазнобило, горло сжалось, словно в предчувствии нежданной беды.
Только войдя в деревню, он обнаружил, что Тира представляла собой затейливое переплетение улочек, дворов, лестниц и террас. Какой-то сутуловатый старик шел ему навстречу. У него было необычное лицо с черными усами, ухоженными, с завитыми кончиками. Рикардо остановил его:
- Влазаки. Александр Влазаки?
Мужчина, похоже, ничего не понял. Рикардо повторил, добавив слово "спити", что на греческом означает "дом". Незнакомец произнес что-то - Рикардо ни слова не разобрал, но по жестам мужчины догадался, что надо свернуть налево, на следующую улицу. Он поблагодарил и зашагал в указанном направлении. Ему и оглядываться не нужно было, и так чувствовалось, что человек с подозрением смотрел ему вслед. Через несколько минут Вакаресса вышел на маленькую тенистую площадь, заставленную столиками и плетеными стульями. Но Влазаки не мог жить при таверне. Либо он заблудился, либо усач направил его не туда, куда следовало. За столиками сидели мужчины, переговариваясь и перебирая четки. Двое играли в триктрак, с азартом подбрасывая кости и энергично передвигая шашки.
Появление Рикардо вызвало некоторое замешательство. Разговоры смолкли, все глаза устремились на него.
Чувствуя себя неловко, он справился:
- Александр Влазаки? Спити?
Все молчали, но тут кто-то крикнул:
- Элени!
Тотчас на пороге таверны появилась пухленькая женщина во всем черном. Последовал обмен любезностями, после чего она исчезла так же быстро, как и появилась.
Не зная, что делать, Рикардо застыл в ожидании, стараясь не опускать глаз под впившимися в него взглядами.
Несколько минут спустя женщина в черном сделала ему знак войти. Внутри сидел, развалившись в кресле и положив ноги на стол, мужчина с черными небритыми щеками - без сомнения, хозяин таверны. Он ободряюще махнул Рикардо рукой.
- Проходите… Не бойтесь, я не кусаюсь, - произнес он на смеси английского и греческого. - Вы ищете дом Влазаки? Точно?
Рикардо подтвердил.
Трактирщик встал, взял его за руку и без лишних слов повел за собой. Они пересекли площадь, свернули направо и остановились у входа в переулочек, оканчивающийся тупиком. В нескольких шагах виднелась дверь, выкрашенная в голубой цвет, с небольшой четырехугольной решеткой со сжатыми квадратиками, на которой висело металлическое кольцо. Трактирщик решительно стукнул им три раза, крикнув:
- Алексис! К тебе гость!
Прошло немного времени, дверь приоткрылась. Показалось встревоженное лицо.
- Ты кому-то нужен, - заявил трактирщик. Он улыбнулся Рикардо и повернул к таверне.
- Добрый день. Вы месье Влазаки?
Мужчина вздрогнул. Его тревога переросла в удивление. Чтобы с тобой заговорили по-французски, да еще на Тире - это что-то необычное!
С неловкой поспешностью он ответил:
- Да, это я. Александр Влазаки.
- Я друг Мариоса Стергиу. Он мне посоветовал к вам обратиться.
- Мариос? - Влазаки быстро распахнул дверь. - Входите, пожалуйста. Проходите.
Они оказались в патио, уставленном горшками и цветами, посреди которого находился колодец. Справа вверх вела каменная лестница. Мужчина поднялся по ней первым, но, оказавшись наверху, посторонился, пропуская вперед Рикардо. За порогом его ожидал сюрприз. Стены помещения были увешаны картинами. Возле широкой застекленной двери, выходившей на террасу с видом на море, стоял мольберт. На большом столе в беспорядке лежали кисти, чашечки для разведения красок, палитры. Эскизы, наброски углем. Комната была почти пуста, если не считать двух плетеных стульев, полочки с несколькими книгами. А в одном из углов, под распятием, украшенном сухими самшитовыми веточками, стояла банкетка с вышитыми подушечками. Справа, за приоткрытой портьерой, угадывался узкий коридор.
Мужчина смущенно развел руками, словно извиняясь за скудость обстановки.
- Прошу вас, садитесь, месье…
- Рикардо Вакаресса. Надеюсь, я не очень помешал вам?
- На острове редко перегружаешь себя работой. Аргентинец присел на ближайший стул. Хозяин сел на банкетку.
- Итак, вы - друг Мариоса…
- Друг - это чересчур… Скажем, я встречался с ним пару раз.
- Как он? Все еще служит в министерстве? Влазаки говорил почти без акцента.
- Живет он неплохо, хотя и дал мне понять, что не очень ценит свою работу.
- Неудивительно. Такой человек не может быть чиновником. По правде говоря, мало кто находит в этом удовольствие. Но жизнь не всегда предоставляет выбор. Мне обидно за Мариоса.
Будто что-то неожиданно вспомнив, он в смущении поспешно встал.
- Извините. Я вам ничего не предложил. Желаете выпить чего-нибудь? Может быть, узо?
- Воды. И побольше. Признаться, от такого восхождения у меня горло пересохло.
- Да, подъем крутой. Мы тоже никак к нему не привыкнем.
Он вышел и вскоре появился с небольшим медным подносом, на котором стояли стакан, графин и маленькая пиала с крупными черными оливками. Опустив поднос на стол между двумя кистями, он наполнил стакан.
У Рикардо было время рассмотреть нового знакомого: очень высокий, худощавый, без усов и бороды. Его долговязая фигура как бы парила между полом и потолком. Черные глаза с удивительно длинными ресницами больше подошли бы женщине, тем более что временами они излучали некую томность. Волосы были иссиня-черные как вороново крыло. Рот с полными губами. Движения отличались элегантностью, но без манерности. Сколько же ему лет? Тридцать? Сорок? Рикардо не решился бы дать точный ответ. "Мужчина, женщина и гермафродит были единым существом". Слова Платона как нельзя лучше подходили к этому человеку.
- Вот ваша вода.
Рикардо поблагодарил, смущенно подумав, как бы хозяин не прочел его мысли.
- Итак, месье Вакаресса, что привело вас на Тиру?
- Зовите меня Рикардо. Оставим условности. Вы не против?
- Нет, мне тоже этого хотелось. - Он напомнил: - Я - Александр.
Любопытно, что во время беседы ни один из них так и не назвал другого по имени.
- Я ищу одного человека, - начал Вакаресса. - Женщину. Не исключено, что она могла быть здесь, на Тире, либо на Крите.
Влазаки нахмурился:
- На Тире? Такое невозможно.
- Почему?
- Остров невелик. Всего-то восемьдесят квадратных километров. Все жители - наперечет. Не думаете же вы, что иностранцы остаются незамеченными, тем более женщины. Мы здесь живем как под колпаком. Любимое времяпрепровождение островитян - сидеть у окна. Сплошные пересуды, сплетни, перемывание косточек… И если какая-нибудь иностранка… - Он остановился и уточнил: - Ведь речь идет об иностранке, не так ли?
- Говоря по правде… Я не совсем уверен. Она могла бы быть и гречанкой.
Хозяин непонимающе взглянул на него. Рикардо улыбнулся:
- Да, ответ неопределенный, лучше не скажешь. Но увы, другого у меня нет.
- Насколько я понял, вы ищете кого-то, с кем не знакомы?
- И да и нет. Знаю, знаю, все это звучит довольно невразумительно. Но к сожалению, больше я вам открыть ничего не могу. Не сердитесь.
- Упаси Боже, месье. Я просто пытаюсь помочь вам. Повисла пауза.
- Эта… подруга, вы можете ее описать?
- Черные волосы, короткий нос, родинка на левом крыле носа и миндалевидные глаза.
- Возраст?
- Между тридцатью и сорока. Мужчина, насторожившись, потупился.
- Что вам сказать? Поспрашиваем людей, может, повезет…
- А еще мне негде здесь жить. Меня устроит любой угол.
- Если вы не слишком требовательны, можете остаться в моем доме. У меня есть небольшая комнатка для друзей. Кровать не очень удобная, но…
- Ваше предложение заманчиво. Но мне не хотелось бы мешать вам. Нет, правда. Комнатушка в деревне…
Александр прервал его движением руки:
- Прошу вас. Ваше присутствие скрасит мое одиночество - мы будем говорить по-французски. Надеюсь, я делаю не много ошибок? Давненько не практиковался в этом языке.
- Говорите вы восхитительно. Гораздо лучше меня. Где вы изучали французский?
- В Афинах. Но я жил два года и в Париже. Мне тогда было года двадцать три. Не больше. Сейчас мне сорок два. - В его глазах загорелся огонек. - Изящные искусства… Незабываемое время… Увы, с войной все это кончилось… - Он указал на стены: - Мне трудно было бы скрыть. Я всегда был влюблен в искусство, особенно в живопись.
Рикардо кивнул на одну из картин:
- Ваша работа?
- Работа - слишком сильно сказано. Наброски, или скетчи, так было бы вернее.
На картине был изображен вид Тиры с вершины утеса. Рикардо совсем не разбирался в живописи, но здесь чувствовался блестящий талант художника. Более всего поражала сила, исходящая от полотна. Тона были наложены яростными мазками, равновесие между светлыми и темными было сознательно нарушено, тем самым подчеркивая экспрессию разыгравшейся стихии - величественного моря.
- Чудесно, - похвалил Рикардо.
- О, вы слишком любезны. Но я не тот художник, какого ждут Киклады. Ни один цвет, ни одна палитра не в силах точно передать наши пейзажи, небесные метаморфозы, совершающиеся в течение дня. Как воссоздать блеск воздуха и воды, меловую белизну домиков, смешение белого цвета с серым в схлынувшей морской воде, одиночество черной скалы, ждущей неизвестно чего? Как передать жаркую сухость нашей земли? Сверхчеловеческая задача.
Мужчина, говоривший это, уже не был тем робким человеком, который встретил Рикардо. Голос его вибрировал, глаза сверкали огнем. Перед Вакарессой был артист, художник, которого переполняли эмоции, его внутренняя жизнь кипела, и он, несомненно, приспособился к этому лучше, чем к превратностям жизни внешней.
Влазаки внезапно осознал, что чересчур разгорячился, и это показалось ему неприличным. Голос его стал тише:
- Я вам, наверное, надоел со своей экзальтацией? Разговор об искусстве - всегда капкан.
Рикардо не посчитал нужным ободрять его. Человек с такой тонкой душой не может не почувствовать искренность похвалы.