И надо сказать, у него были на это причины. Кресло перед ним неожиданно опустилось и основательно стукнуло его по колену.
"О черт! Хоть бы предупредили, оглянулись бы, что ли…" Он еле вытянул ногу обратно.
– Воды не желаете? – Девушка в голубом форменном жакете чуть наклонила в его сторону поднос с пластмассовыми стаканчиками, в которых пузырились золотистая фруктовочка и бесцветная минералка.
– Нет! – сказал он, не поворачивая головы, и, морщась, потер ушибленное колено. – Спасибо, – подумав, покосился он на бортпроводницу, но она уже прошла дальше, и Люсин увидел только, как напряглись полные икры, туго обтянутые ажурными чулками пепельно-жемчужного цвета.
Он поймал себя на том, что потерял какую-то важную мысль.
"Нет, нет, как будто все правильно! – поспешил он успокоить себя. – Очень хорошо, что я позвонил Михайлову именно в самый последний момент. По-моему, он это правильно воспринял…"
Он действительно, вернувшись в номер из буфета, чтобы забрать портфель, позвонил Михайлову.
– Виктор Михайлович! Я не хотел излишне нервировать Женевьеву Александровну, но почти все, что я сказал вам раньше, остается в силе. Мне нужно, чтобы вы вернулись домой. Но сделайте это по собственной инициативе, пусть это исходит от вас. Понимаете?
– Понимаю, – сразу же согласился он. – Вы правы, так будет лучше. Спасибо… Ехать сейчас?
– Нет. Завтра после обеда. Я попрошу, чтобы вам оставили в аэропорту билет. Хорошо? Как только прилетите, сразу же, никуда не заходя, приезжайте ко мне. Ладно?
Потом он позвонил Женевьеве. Попрощался. Просил передать привет мадам Локар. И как бы между прочим сказал, что посторонним совсем необязательно знать о том, как у них – надо было понимать: у него и у нее с Виктором – идут дела. Женевьева вроде бы все поняла как надо.
– Само собой, я никому ничего не скажу, – пообещала она. – И мадам Локар тоже.
Он продумал теперь каждое слово и в целом остался доволен. Можно было, конечно, избежать некоторых сложностей. Едва ли проявленная им деликатность выглядела искренней. Скорее, напротив. Но это, честно говоря, его не очень пугало. Сам-то он знал, что действовал отнюдь не по четко разработанной линии, а скорее, сообразно с обстоятельствами. Но Михайлов и Женевьева никак не должны были почувствовать это, иначе он терял важное преимущество. Отсюда и сложность, пожалуй, даже с эдаким оттенком иезуитства. Она должна была замаскировать некоторые его противоречия. Как будто бы это удалось…
Бортпроводница обходила пассажиров с подносом, полным театральных конфеток. Световое табло, запрещавшее курить и приказывающее надеть привязные ремни, горело. Самолет шел на посадку.
Люсин мог теперь разглядеть девушку, что он и сделал, потому как делать было совершенно нечего, а на душе стало спокойнее.
– Не может быть! – вскрикнул он, рванулся из кресла, но ремень бросил его назад.
Она удивленно взглянула на него. А он, потеряв уже уверенность, с которой непроизвольно только что окликнул ее, и все больше смущаясь, перевел взгляд с золотых, рассыпающихся по плечам волос и полного, чуть нахмуренного лица на форменную птичку на кармашке и белое кружево блузки. Здесь уверенность, что он знает ее, покинула Люсина, и он жалко пролепетал:
– По-моему, мы с вами где-то встречались…
– В самом деле? – Она насмешливо склонила голову набок, продолжая при этом раздавать конфеты.
– Вроде бы… – виновато и вместе с тем обезоруживающе улыбнулся Люсин. – Помните, у Березовского? Вы еще были тогда с Геной Бурминым…
Прищурившись, она пристально посмотрела на Люсина, словно только что впервые увидела его, и он чем-то ее заинтересовал.
– Ах, это вы, Мегрэ! – вдруг узнала она и засмеялась, так что стали видны и великолепные зубы ее, и дальние боковые коронки. Но тут же спохватилась и сконфуженно оглянулась вокруг.
– Ага, я! – кивнул Люсин и даже достал в доказательство свою знаменитую трубку – традиционный атрибут насмешек и дружеских шуток. – Здравствуйте, Маша.
– Здравствуйте! Одну минуту.
Он сидел почти в самом конце, и она, быстро обеспечив конфетками оставшихся пассажиров, возвратилась к нему. Он сделал попытку встать, но она ласково его удержала и склонилась над ним. Волосы ее тяжело упали вниз и затенили лицо. Глаза поэтому сделались темными и большими.
– Вот уж никак не ожидал встретить вас здесь! – сказал он.
– Это почему же?
– Но вы же… кажется, врач?
– Ну и что?
– Как – ну и что?
– А вот так: "ну и что?"! – передразнила она, по-детски кривя полные яркие губы. – Я же не простой врач, а аэрофлотский. Понятно?
– Ах вот как! А я не знал… Да, но почему вы… – Он сделал вид, будто в руках у него поднос.
– Ну, это!.. – опять рассмеялась она. – Я часы налетываю! Чего же мне в кабине сложа руки сидеть?
Самолет тряхнуло, и Люсин ощутил, как что-то внутри него отжалось книзу.
– Ну вот, на посадку идем, – сказала она и распрямилась. – Минут через десять сядем. Мне пора идти объявлять… В Москве, знаете ли, непогода. Дождь. До свидания. Увидимся!
– Обязательно! – крикнул он вдогонку, а уши уже заложило, и потрескивало в барабанных перепонках.
…Утро следующего дня началось с докладов временно прикомандированных к Люсину сотрудников. Первым сообщение сделал Данелия:
– Понимаешь, парикмахер сразу же его опознал! Только глянул на фотографию – так и опознал! "Знаю, говорит – брил я его, как сейчас помню, во вторник вечером". – "Во сколько, говорю, это было? Точно можете указать?" – "Точно, говорит, не помню. Часов, наверное, в семь или восемь". Я тут же…
– Погоди, Гоги, не горячись. – остановил его Люсин. – Какую карточку он опознал?
"Надо же, такая удача, и тут же досадное невезение! Легко сказать "семь-восемь"! Ну почему не "пять-шесть"? Или "восемь-девять"? Так нет же: "семь-восемь"! Это же пограничная зона! Тут нельзя "семь-восемь"! Или семь, или восемь! От этого многое зависит. Семь – один вариант, восемь – другой…"
– Вот эту! – сказал Данелия, отыскав нужный снимок. – Без усов и без бороды. Понимаешь? Без усов и без бороды! Усы фальшивые, значит. Улавливаешь? И знаешь, зачем он приклеивал себе усы?
– Чтобы на тебя походить, – буркнул Люсин.
– Э-э! – покачал головой Данелия. – Чтобы на меня походить! Как же, держи карман шире! Шрам у него на верхней губе. Понял? Большой, уродливый шрам изогнутой формы начинается сразу под носом и спускается к уголкам рта. А ты говоришь, чтобы на меня походить! – Он ткнул себя в грудь большим пальцем. – Но все же ты молодец! Предвидел, что усы у него могут оказаться фальшивыми. Шрама только не предвидел.
– Это парикмахер про шрам рассказал?
– Кто же еще? Конечно, парикмахер! Такой боевой лысый старик. Все помнит: и как одет был, и как от одеколона отказался.
"Еще бы не отказаться! "Полетом", что ли, ему освежаться или "Шипром"!"
– Все помнит, а время точно сказать не может.
– Не может! – вздохнул Данелия. – Никак не может, говорит, что уже вечер был, но светло еще, часов семь-восемь.
– Где эта парикмахерская, Гоги?
– Тридцать шестой километр, дорогой! Там от шоссе поворот идет к таким воротам. Сразу за ними длинный такой трехэтажный дом из кирпича. Овощной магазин, почтовое отделение "Ватутинки-один", парикмахерская – все в одном доме! Очень удобно. Я на радостях, знаешь, бо-ольшой арбуз купил! Вот такой. – Он изобразил руками окружность. – Но зеленый оказался, как трава… Шесть парикмахерских обошел, эта седьмая была. Ватутинки. Тридцать шестой километр.
"Тридцать шестой километр!" – мысленно повторил Люсин.
– Милиция в тот раз, что, эту парикмахерскую пропустила? – спросил он.
– Зачем пропустила? Просто этот замечательный парикмахер в другую смену работал. Понимаешь?
"Действительно, все очень просто. Куда только деться нам от этой простоты!"
– Значит, они просто опросили парикмахеров, не удосужившись даже поинтересоваться, кто именно работал в тот день?
"И из-за таких вот штучек проваливаются порой большие операции! Ну что ты будешь делать…"
– Чего не знаю, того не знаю! Да и что толку? В тот раз ведь у них только одно фото было – с усами. Могли и не опознать… Хотя, я думаю, мой парикмахер все равно бы его узнал, даже с усами. Он так и сказал мне.
– О чем говорил с парикмахером клиент?
– Молчал, к сожалению. Велел побрить, освежиться не захотел, дал рубль на чай и ушел. Вот и все сведения.
– Все равно богатые сведения, Георгий. Спасибо тебе… Придется взять эти Ватутинки на заметку, как ты думаешь?
Данелия улыбнулся и молча развел руками.
Все было ясно… Потом докладывал Светловидов.
– Посетил комиссионные магазины, где продаются украшения и предметы искусства. Был на Арбате, улице Горького, Комсомольском проспекте и на Беговой. Встретился со всеми продавцами, которые работали в прошлый вторник. Ни один из них не опознал.
– А ведь он был и на Горького, и на Арбате! Причем именно во вторник.
– Знаю, – кивнул Светловидов. – Но не опознали. Народу, говорят, много проходит, каждого не упомнишь.
– Верно, конечно, – вздохнул Люсин.
– Ага, верно. – подтвердил Светловидов. – Еще у нас ведь, знаете, продавец и не смотрит на покупателя. Не замечает. Будто никто перед прилавком и не стоит. Ждешь иногда, ждешь, да так и уходишь… Разве их дозовешься?
– Точное наблюдение, – вежливо прервал обычно молчаливого Светловидова Люсин. – Значит, не опознали…
– Я не докончил, простите… Посетил я еще магазин старой мебели у Бородинского моста. Там старший продавец, товарищ Васильев H. H., опознал вот эту фотографию. – Светловидов побарабанил указательным пальцем по глянцевитой поверхности снимка, на котором был запечатлен вариант "без бороды, но с усами" – дежурный, так сказать, облик. Везение продолжалось. – Иностранец – продавец Васильев принял его за русского – проявил интерес к старинным сундукам. Просил подобрать ему за неделю – он сказался иногородним, из Баку, – сундук под черное дерево, все равно какой, лишь бы побольше да постарее.
"На кой ляд ему этот сундук? Или у них мода теперь такая пошла?.. Кто-то говорил мне, что в Европе очень ценятся крестьянские лапти, деревянные прялки всевозможные… Отчего бы и не сундук?"
– …дал ему десятку в виде аванса, – все так же монотонно и обстоятельно тянул Светловидов, – обещал как следует отблагодарить.
– Ну и как? Подобрал ему товарищ Васильев H. H. сундук?
– Пока еще нет. Не часто встречается. Я интересовался.
– Когда он был у них?
– Кто, сундук?
– Иностранец.
– В понедельник вечером и во вторник после перерыва.
"Ого, какая прыть! Видно, очень нужен ему это сундук… Значит, во вторник днем он был в мебельном…"
– Видать, очень нужен ему этот сундук! – телепатически воспринял Светловидов. – Во вторник он опять Васильеву про него втолковывал, торопил очень, поскольку, значит, приезжий… Большой магарыч сулил.
– Это все?
– Других сведений у меня нет.
– И на том спасибо, товарищ Светловидов. Очень вы мне помогли.
Шуляк, получивший задание опекать Льва Минеевича, естественно, не мог похвастаться особыми новостями. Он только сообщил, что Михайлов на квартире не появлялся, а старик-сосед ходил в гастроном за кефиром, после чего посетил старуху пенсионерку, которая жила в доме неподалеку, на улице Алексея Толстого. Лев Минеевич пробыл там часа полтора, погулял немного и возвратился домой. Судя по всему, эти действия в прямой причинной связи с Михайловым не состояли…
Сам же Михайлов должен был вскоре приземлиться в аэропорту Шереметьево. Салюта наций и почетного караула по этому поводу, понятно, не предвиделось.
Пора было идти на доклад к начальству.
– Есть новости? – сразу же, как только Люсин вошел, спросил генерал.
– Так точно. – Люсин подошел к столу и, став сбоку от генерала, раскрыл перед ним папку. – Это донесение Данелии, товарищ генерал. Оно полностью подтверждает первоначальные выводы относительно Старокалужской дороги. Месье Свиньин за короткое время пребывания в Москве был в том районе минимум два раза. Сейчас удалось точно локализовать место: тридцать шестой километр, Ватутинки.
– Секретных объектов там ведь, кажется, нет?
– Так точно, нет.
– Значит, здесь другое…
– По всей видимости, товарищ генерал. Очевидно, визиты на тридцать шестой связаны с какими-то розысками. Я вам об этом уже докладывал.
– Да, я знаю… Что еще?
– Еще один любопытный штрих. Удалось подтвердить предположения, которые возникли после химэкспертизы. Он действительно прибегал к маскировке. Усы фальшивые. Ватутинский парикмахер, опознавший Свиньина по фотографии, подтвердил, что тот приходил к нему без усов. Кстати, на верхней губе у него большой шрам.
– Шрам? Это любопытно. Тогда усы могут нести еще одну нагрузку – косметическую. Естественно, отправляясь к парикмахеру, он должен был их снять. Глаз профессионала сразу ведь различит, что они фальшивые… Очень интересно! Молодцы, ребята! Хвалю… Что еще?
– Пока все. Остальное еще требует проверки. Но антикварная версия как будто бы подтверждается по всем пунктам… Пока. Особый интерес он проявил к мебельному магазину. Ему зачем-то нужен старый деревянный сундук. Возможно, что по этому поводу он обращался и к частным лицам.
– А там, в Ватутинках этих, случайно, нет какого-нибудь старого сундучника или кого-то в этом роде?
– Очень возможно. Выясняется… Страсти улеглись? – Люсин кивнул на раскрытое досье с газетными вырезками. – Заметок вроде сегодня поменьше?
– За-аметок! – передразнил его генерал. – Это у нас в стенгазете заметки… Ну конечно! – Он усмехнулся. – Вы же у нас редактор.
– Заместитель, – уточнил Люсин.
– Нет, товарищ Люсин, страсти не улеглись. Просто кратковременное затишье… Правительственный официоз дал несколько строк по поводу личности этого "туриста". Это вода на нашу с вами мельницу. Серьезные органы после этого вряд ли станут раздувать пламя, им шумиха теперь не к лицу. Зато ультра подымут вой, что в России тайно арестован сын белоэмигранта, сотрудничавший с немцами.
– Этому многие поверят. Звучит-то правдоподобно.
– Ничего. К такому мы уже давно привыкли. Не испугаешь. Главное, что провокационная кампания в прессе явно сорвалась. Тут надо отдать должное этой заметке. – Генерал щелкнул пальцем по вырезке из официоза.
– Заметке? – с невинным видом переспросил Люсин.
– А? – Генерал озадаченно посмотрел на него и вдруг рассмеялся. – Ладно, один-один… Между прочим, у меня был утром сотрудник консульского отдела. Вы, кажется, с ним знакомы?
– Да. Он присутствовал при осмотре вещей в гостинице.
– Знаю, – кивнул генерал. – Он производит хорошее впечатление. Прекрасно понимает, что за тип этот Свиньин, но дело есть дело… Теперь, после раскрытия этого маскарада с усами, они вряд ли станут нас особенно торопить. Совершенно ясно же, что тут нечисто… Так вот, он осведомился о вашем здоровье, тепло отзывался о вас и просил передать, что тот аметистовый перстень епископский, безусловно, не принадлежит Свиньину – у того пальцы, толще. Откуда этому очаровательному дипломату известно, что вы заинтересовались колечком?
– Не так-то он прост, – буркнул Люсин. – Его поведение при осмотре заставило меня насторожиться. Боюсь, что все его очарование, великосветские манеры, так сказать, только маска. Под его доброжелательной незаинтересованностью и внешним безразличием на самом деле скрывается пристальное внимание… Возможно, он тоже, пусть косвенно, участвует в этой игре.
– Вот как?.. Хорошо. У вас все, товарищ Люсин?
– Все. Разрешите идти?
– Пожалуйста. – Генерал привстал и протянул ему руку. – Вы хорошо поработали. Продолжайте в том же духе. У нас с вами ничего не меняется. Дело нужно кончать.
Глава 10
Беда
Вера Фабиановна была серьезно больна. Льва Минеевича поразил витавший по квартире горьковатый больничный запах. Он чувствовался в кухне, где на засаленной четырехконфорочной плите кипели какие-то кастрюльки и зеркальные коробочки со шприцами, в комнате же больной – там хлопотала сиделка в белом халате – даже пощипывало глаза.
Но беспокойство Лев Минеевич ощутил еще раньше, во дворе.
Как стремительно нарастали тревожные признаки… Лев Минеевич по привычке хотел было заглянуть в окно… Но у кого он мог одолжить скамеечку? Полная дама с вязанием сидела, очевидно, дома или ушла на базар. Вообще двор был пуст, хотя день стоял жаркий и душный. Лев Минеевич отступил назад и, встав на цыпочки, попытался все же разглядеть, что происходит за кружевной занавесью. Но что он мог увидеть сквозь узорчатые дырочки? Темноту? Что же тогда поразило и даже слегка взволновало его? Он не увидел на подоконнике кошек…
Впрочем, можно ли считать все это предвестием тревоги? Вряд ли… Просто Лев Минеевич вошел в подъезд, мучимый сомнениями: Верочки могло не оказаться дома.
Но когда на его стук дверь открыла незнакомая женщина в белом халате, открыла, не спросив, он сразу понял, что случилось неладное.
– В чем дело? – шепотом спросил он сиделку. Но та только приложила палец к губам и провела его в кухню, где колыхались в струях пара подвешенные над плитой какие-то белые тряпки. Тут-то и уловил Лев Минеевич специфический этот запах лекарств не лекарств, карболки не карболки, а грозной какой-то беды. Сердце сразу защемило, а глаза и ноздри как бы учуяли накат слез, словно вдохнул Лев Минеевич лютый дух свеженарезанного лука.
– В чем дело? – он едва шевелил посеревшими от волнения губами.
– Вы кто будете этой гражданочке? – Сиделка повела головой в сторону темневшего за кухонной дверью коридора. – Не родственник?
– Приятель я ей, близкий, можно сказать, друг. А что случилось?
– Случилось. – Вытянув губы, энергично кивнула она, и белый треугольник косынки взметнулся и тотчас опал, как флаг капитуляции. – То и случилось, что инсульт у нее, удар, значит.
– Как же так? – Лев Минеевич выбросил вперед раскрытые ладони и завертелся на одном месте. – Как же так?
Кого он спрашивал? Пожилую сиделку? Бога? Окутанные горьким паром никелированные бачки?
– Очень даже просто. Сосудик в мозгу лопнул – и готово! – охотно объяснила словоохотливая сиделка и со знанием дела добавила: – Видать, давление подскочило или там протромбин.
– Это опасно?
– Еще бы не опасно! – Она даже улыбнулась наивности маленького старичка и, видимо, решив, что в отличие от близких родственников друзей щадить нечего, любезно добавила: – Исключительно опасно! Положение очень даже серьезное. У-гро-жа-ющее!
"Вот оно как!" Едва сдерживая слезы, Лев Минеевич глубоко и шумно вдохнул через нос.
– Но она… не умрет? Нет? – Голос его сорвался.
– И-и, милый! Кто же это знает? Только врач сказывал, – она вновь заговорила шепотом, – случай очень тяжелый. Так-то… Может, и помрет. – Но, глянув на оцепеневшего от горя старичка, она сжалилась. – А ежели выздоровеет, то, Бог даст, может, и не помрет.
– Когда это случилось?