В начале сентября, загрузившись товаром, купец отправился домой. Караван из трех груженных тюками с шерстью подвод двинулся через Букингем. Через Оксфорд было бы ближе, но туда, по здравому размышлению, соваться не стоило. В Оксфорде царила паника, ибо жители со дня на день ждали, что голод вынудит войско императрицы отступить от Винчестера, и тогда орава мародеров обрушится на них. Отъехав на относительно безопасное расстояние, купец оставил свои подводы на попечение слуг, а сам вскочил на коня и во всю прыть поскакал в Шрусбери. Приехав в город, он даже не заглянул домой повидаться с женой и детьми, а сразу направился с донесением к. Хью Берингару.
- Милорд, - начал свой рассказ купец, едва отдышавшись, - на юге опять приключилась беда. Я слышал это от одного малого, который видел все собственными глазами, но успел вовремя унести ноги. Вам уже известно, что епископ и императрица заперлись в Винчестере в своих замках, а войско королевы взяло город в кольцо и перерезало все дороги. Целый месяц туда не подвозили провизии, говорят, что люди стали с голоду пухнуть, только навряд ли это коснулось самой императрицы или епископа.
Купец имел обыкновение говорить что думает и не испытывал особого почтения к знатным персонам.
- Иное дело бедный городской люд, - продолжал он, - вот кому довелось хлебнуть горя. Но и солдатам в замке императрицы пришлось несладко, припасы-то у них все вышли. Так что им ничего не оставалось, как попытаться прорваться через кольцо осады.
- Этого я и ожидал, - сказал внимательно слушавший своего информатора Берингар. - А куда они нанесли удар? Должно быть, на север или на запад, ведь весь юго-восток удерживает армия королевы.
- Я слышал, что императрица выслала отряд, сотни три-четыре, в северном направлении. Вроде как ее люди хотели захватить Уэрвелль - укрепись они там, Андоверская дорога была бы у них в руках. Уж не знаю, то ли их кто заметил на марше, то ли из горожан нашлись доброхоты и сообщили об этом отряде - в Винчестере этих вояк не больно жалуют, - но едва они подошли к окраине, как на них налетел Уильям Ипрес с рыцарями королевы и порубил в клочья. Кровавая была стычка! Тот парень, который мне все это рассказал, припустил оттуда что было духу, как только дома заполыхали, но он видел, как остатки отряда императрицы, не убоявшись греха, ворвались в женский монастырь. Да что в монастырь - они вломились даже в церковь, где несчастные сестры надеялись обрести убежище, и превратили святой храм в укрепление. А фламандцы королевы решили выкурить их оттуда - и ну пускать зажигательные стрелы. Должно быть, там такое началось - сущий ад. Тот, кто рассказывал мне это, улепетывал со всех ног, но он слышал, как по всей округе разносились треск, грохот и отчаянные женские вопли. В конце концов тем, кто остался в живых, пришлось сдаться, они вылезли на свет Божий изрядно обгорелыми. Ни одному солдату императрицы улизнуть не удалось - все, кто уцелел, были захвачены в плен.
- А что стало с монахинями? - спросил пораженный Хью. - Неужели аббатство в Уэрвелле выгорело дотла, как и Хайд Мид?
- Этому парню как-то не пришло в голову задержаться и посмотреть, что там осталось, - пожал плечами купец. - Одно можно сказать с уверенностью - церковь сгорела полностью, так что в огне погибли почти все, кто там находился, - и солдаты, и монахини. Ясно, что мало кому из сестер удалось выбраться наружу. Да и те, что спаслись, один Бог знает, где теперь ищут пристанища. Сейчас в тех краях трудно сыскать безопасное место. Что же до императрицы с ее войском, то я бы сказал, что у них осталась одна надежда - собрать всех до последнего человека и попытаться прорваться сквозь окружение. Но вряд ли из этого выйдет что-нибудь путное. Им и раньше-то трудно было рассчитывать на успех, а сейчас и подавно. Может быть, те бойцы, что полегли под Уэрвеллем, пригодились бы им во время сражения.
"Ну и год выдался, - подумал Хью, - сентябрь еще только начался, а уж сколько раз склонялось то на ту, то на другую сторону изменчивое военное счастье. После кровопролитной битвы под Линкольном императрица, захватив в плен короля, едва не овладела короной, а теперь вокруг этой горделивой леди сомкнулось стальное вражеское кольцо. И если даже людям королевы удастся захватить императрицу в плен и, обменяв на короля, вновь посадить его на престол, все вернется к тому, с чего и началось. Никто по доброй воле не откажется от власти, а значит, возобновится борьба, жертвами которой только за последнее время уже стали ни в чем не повинные братья из Хайд Мида, сестры из Уэрвелля и беззащитные бедняки из Винчестера". Название Уэрвелль для Хью ничего не значило - ему просто было жаль несчастных сестер, чья обитель погибла в горниле сражения.
- Как бы то ни было, год для меня выдался удачный, - сказал в заключение купец, поднимаясь, чтобы отправиться наконец домой, где его дожидались стол и постель, - Шерсти я закупил доброй и по сходной цене - так что поездку свою вполне оправдал.
На следующее утро сразу после заутрени Хью поспешил в аббатство - ибо всякий раз, когда шериф узнавал что-то новое, он тут же делился полученными сведениями с аббатом, за что Радульфус неизменно был ему благодарен.
Церковная и светская власти в Шропшире хорошо ладили друг с другом. Кроме того, то, что услышал Берингар, касалось аббата напрямую, ибо был осквернен и разрушен бенедиктинский монастырь, а устав обязывал все бенедиктинские обители оказывать всяческую помощь братьям и сестрам по ордену. Даже в мирное время женским монастырям трудно было обойтись без поддержки братьев из мужских монастырей (ведь обычно они не имели больших угодий), теперь же, когда сестер в Уэрвелле постигло страшное разорение, долг призывал духовных братьев прийти им на выручку.
Когда Хью закончил беседовать с Радульфусом и вышел из аббатских покоев, оставалось всего полчаса до мессы, и Берингар рассудил, что раз уж он оказался здесь, то сходит на службу в монастырскую церковь. Обычно, если при посещении монастыря у шерифа выпадала свободная минутка, он непременно навещал брата Кадфаэля. Так поступил он и на сей раз.
Монах в этот день встал задолго до заутрени, проверил, не забродило ли вино, процедил кое-какие настои и полил грядки, правда, тут он особо не усердствовал, ибо с ночи выпала обильная роса. В это время года, когда урожай был уже собран, работы в саду было немного, и у Кадфаэля не было пока нужды просить себе нового помощника вместо брата Освина.
Когда появился Хью, монах, покончив с делами, расположился на скамье у согретой солнечными лучами северной стены, от которой исходило приятное тепло. Он любовался пышным цветением роз, с грустью думая о том, что слишком рано им суждено увянуть. Давний друг брата Кадфаэля, Хью воспринял его молчание как приглашение и присел рядом.
- Элин просила передать, что пора бы тебе заглянуть к нам, посмотреть, как растет твой крестник, - после короткого молчания произнес Берингар.
- Представляю, как он уже вырос, - отозвался Кадфаэль, который, став крестным отцом маленького Жиля Берингара, порой не без робости задумывался о том, какая огромная ответственность легла на его плечи. - Мальцу только к Рождеству два года исполнится, а мне, старику, уж и на руки его не поднять.
Хью насмешливо хмыкнул. Он прекрасно знал, что если Кадфаэль начинает прибедняться и выставлять себя немощным стариком, то скорее всего он что-то затевает.
- Он ведь как завидит меня, тут же карабкается, ну прямо как на дерево, - с доброй улыбкой продолжал брат Кадфаэль. - На тебя-то небось не полезет - какое из тебя дерево, так, кустик. Погоди еще, лет через пятнадцать твой наследник так вымахает, раза в два крепче тебя будет!
- Это уж точно, - согласился довольный отец и потянулся на солнышке, распрямляя гибкое, худощавое тело. - Он и на свет появился эдаким крепышом, помнишь? Да, это было как раз на Рождество - и мой сынок появился, и твой… Слушай, а ты не знаешь, где сейчас Оливье?
- Да откуда же мне знать? Хотел бы надеяться, что в Глостере, вместе со своим лордом д'Анже. Не могла же императрица увести всех своих людей в Винчестер, наверняка оставила достаточные силы на западе - кому-то ведь надо оберегать ее замки. А что это ты о нем сейчас вспомнил?
- Да так, мне пришло в голову, а вдруг он оказался в том отряде, который Матильда послала в Уэрвелль…
Хью погрузился в невеселые размышления и поначалу не заметил, что монах повернулся и устремил на него встревоженный взгляд.
- Хорошо бы, чтобы ты оказался прав и его там не было… - со вздохом произнес Хью.
- Постой, - перебил Берингара Кадфаэль, - с чего это ты вдруг упомянул Уэрвелль?
- Ах да, я и забыл, - нахмурился Хью, - ты же еще ничего не знаешь. Мне только вчера вечером сообщили эти новости, вот я и заявился сюда с утра, чтобы рассказать обо всем аббату. Помнишь, я тебе говорил, что люди императрицы обязательно попытаются прорваться. Вот они и попробовали, только это плохо для них кончилось. Матильда выслала отборный отряд на захват Уэрвелля, ведь если бы это удалось, то и река, и дорога оказались бы в их руках, и они смогли бы беспрепятственно подвозить припасы. Но Уильям Ипрес разгромил этот отряд на подступах к городу. Большая часть людей императрицы полегла в сече, а те, которые спаслись, ворвались в церковь и заперлись там. И тогда церковь запылала и крыша обрушилась на их головы… Господи, прости это ужасное злодеяние! Но это не наша вина - люди Матильды начали первыми! А ведь когда началась схватка, несчастные монахини - помоги им, Боже! - укрылись в этом храме…
Брату Кадфаэлю вдруг стало зябко, несмотря на теплое солнечное утро.
- Ты хочешь сказать, что Уэрвелль постигла участь Хайда? - внезапно охрипшим голосом спросил Кадфаэль.
- Да, обитель сожжена до основания. Церковь, во всяком случае, сгорела полностью… Что же до остального… Точно не знаю, но в такое сухое, жаркое лето…
Неожиданно Кадфаэль крепко схватил Хью за руку, но тут же отпустил его, вскочил и устремился прочь из сада. Монах бежал со всех ног, чего не случалось с ним с тех пор, как два года назад ему пришлось улепетывать из крепости на горе Титтерстон. Кадфаэль припустил с места в карьер - и на бегу он представлял собой примечательное зрелище. Монах был коренастым и плотным, и в черной рясе до пят он издали напоминал мячик, который катится, слегка покачиваясь из стороны в сторону.
Хью тут же поднялся и поспешил вслед за Кадфаэлем. Берингар любил своего друга и понимал, что тот торопится неспроста, однако, глядя на него, не мог удержаться от смеха. Вид приземистого и кругленького, как бочонок, бенедиктинца, который в свои шестьдесят с хвостиком несется так, что только пятки сверкают, мог рассмешить кого угодно.
Оказавшись во дворе, брат Кадфаэль позволил себе с облегчением перевести дух, ибо тот, кого он опасался не застать, был еще здесь, правда, конюх уже держал коня под уздцы, а брат Фиделис подтягивал ремни, которыми к седлу Николаса крепились сумы и свернутый плащ. Никому из них и в голову не приходило спешить, ведь впереди у всадника был весь этот чудный солнечный день.
Выходя из помещения, Фиделис всегда низко надвигал капюшон. И сейчас он не изменил этой привычке. Вероятно, причиной его застенчивости была немота. Он все равно не мог поделиться с другими своими мыслями, а потому предпочитал держаться в стороне. Только с Хумилисом они понимали друг друга без слов, для того и молчание Фиделиса было достаточно красноречивым. Надежно приторочив скатку к седлу, молодой монах скромно отступил на несколько шагов и застыл в ожидании. Хумилис как раз вышел из своей кельи, чтобы попрощаться с Николасом.
Выбежав из сада, брат Кадфаэль уже неспешным шагом направился к Николасу. Хью, поначалу устремившийся за монахом, задержался в тени, около стены странноприимного дома.
- Есть новости, - заявил без предисловий Кадфаэль, подойдя к отъезжающему. - Вы должны узнать об этом, прежде чем уедете от нас. Отряд императрицы обрушился на город Уэрвелль, и там завязалась кровавая битва. Армия королевы отбила нападение, но во время схватки был подожжен женский монастырь, и монастырская церковь сгорела дотла. Подробностей я не знаю, но это известно точно. Шериф получил донесение вчера вечером.
- И я получил эти сведения от человека, на которого можно положиться, - добавил Берингар, подойдя к ним, - сомневаться не приходится.
Потрясенный Николас замер на месте, кровь отхлынула с его загорелого лица, в широко раскрытых глазах застыл ужас.
- Уэрвелль? - прошептал он дрожащими губами. - Они посмели?..
- Увы, - печально промолвил Хью, - эти люди не боятся греха. Остатки отряда императрицы в поисках укрытия вломились в святой храм. И кто бы первым ни пустил в ход зажигательные стрелы, это вызвало пожар. Как ни жаль говорить об этом, но аббатство лежит в руинах.
- А монахини?.. О Господи!.. Ведь там Джулиана… Ради всего святого, что стало с монахинями?
- Они пытались найти убежище в церкви, надеялись, что там их не тронут, - ответил Хью, - но когда брат восстает на брата, не щадят никого, даже женщин и детей. Вояки императрицы сдались - те, конечно, кому удалось выбраться наружу. А удалось далеко не всем.
Николас повернулся, нащупывая вслепую повод своего коня. Хумилис дрожащей рукой коснулся его запястья, но молодой человек резко отстранился.
- Пустите меня! Я должен ехать… Я должен поехать туда и разыскать ее. - Он обернулся к Хумилису и крепко сжал его руку.
- Я найду ее! Во что бы то ни стало! Если только она жива, я найду ее и позабочусь о ее безопасности. - Едва коснувшись стремени, Николас вскочил в седло.
- Если Господь поможет тебе, - промолвил Хумилис, - пришли мне весточку. Дай мне знать, что она жива и ей ничто не угрожает.
- Конечно, милорд, не сомневайтесь. В любом случае я еще сюда вернусь.
- И не надо беспокоить ее, не напоминай ей обо мне. Никаких вопросов. Единственное, что я хочу знать, - это что Господь сохранил ее и что она живет той жизнью, какую сама избрала. Орден позаботится о ней, как и обо всех других сестрах, и для нее найдется приют. Только бы она осталась в живых.
Николас молча кивнул, а затем, с трудом сбросив с себя оцепенение, пришпорил коня и, не оглядываясь, поскакал к воротам. Оставшиеся глядели ему вслед. Всадник скрылся под аркой, и легкая пыль заклубилась под копытами коня, когда он выехал с мощеного монастырского двора на утоптанную земляную дорогу.
Кадфаэлю казалось, что весь этот день брат Хумилис намеренно изнурял себя до изнеможения, страдая от того, что Николас во весь опор мчится на юг, а он пребывает здесь, в вынужденном бездействии, тогда как сердце его рвется из груди вслед за молодым воином. И весь этот день Фиделис, позабыв даже про Руна, следовал за Хумилисом как тень и заботился о нем так нежно и преданно, будто только сейчас понял, что смерть стоит неподалеку и с каждым часом неслышно приближается к его старшему другу.
Сразу после повечерия Хумилис лег в постель, а когда десять минут спустя к нему заглянул Кадфаэль, он уже спал, и травник счел за благо не беспокоить больного. Он догадывался, что сейчас брата Хумилиса прежде всего тревожит не его увечье и не физическая боль. Прославленного рыцаря терзает сознание вины. Он не может не думать о том, что если бы в свое время все же не отказался от женитьбы на Джулиане, то сейчас девушка находилась бы в безопасности в каком-нибудь маноре, далеко и от Винчестера, и от Уэрвелля, и от враждующих армий. А так получилось, что она или убита, или изгнана огнем и мечом из святой обители, которую избрала своим домом. Сон, врачующий душу, был сейчас нужнее брату Хумилису, чем перевязка, которая могла помочь только телу. Во сне он выглядел удивительно спокойным, точно высеченная из камня статуя. Оставив Хумилиса мирно спящим, брат Кадфаэль тихонько выскользнул из кельи.
Уже смеркалось, теплый вечерний воздух был напоен сладкими ароматами. Как обычно по вечерам, Кадфаэль отправился в свой сарайчик - взглянуть, все ли там в порядке, и помешать отвар, который собирался оставить настаиваться на ночь. Порой, когда после жаркого дня вечер дарил приятную свежесть, безбрежное небо было усеяно мириадами звезд, а каждый цветок и листок, словно светясь в полумраке, переливались разнообразными оттенками, брату Кадфаэлю невольно думалось, что грешно идти спать, когда вокруг такая Божья благодать. Случалось, правда, ему по ночам и покидать аббатство, что не дозволялось уставом. Монах, однако, полагал, что для его отлучек всегда были веские основания. Помнится, и Хью участвовал в такого рода прогулках. Ну да ладно, что сейчас вспоминать!
Направляясь в свою келью, Кадфаэль решил пройти через церковь и подняться по черной лестнице. Тусклый свет масляных лампадок рассеивался в сумраке огромного каменного нефа. Всякий раз, проходя через храм, брат Кадфаэль хоть на миг останавливался у алтаря Святой Уинифред. Он вспоминал их первую встречу и благодарил святую за снисходительность и милосердие. Он шагнул было туда и сейчас, но резко остановился.
У подножия алтаря на коленях стоял монах. Глаза его были закрыты, руки молитвенно сложены, лицо обращено к небесам. Слабый красноватый отблеск лампады освещал его фигуру - это был Фиделис. Приглядевшись, брат Кадфаэль увидел, что из-под опущенных век по щекам юноши струятся слезы. Лицо Фиделиса словно окаменело, и только немые губы шевелились, произнося беззвучную молитву. Конечно, нет ничего удивительного в том, что после такого беспокойного дня молодой монах, вместо того чтобы отправиться спать, явился в храм, чтобы вознести молитву о благополучном завершении этой истории. Но отчего же у него такое лицо, как у кающегося грешника, у которого не осталось надежды на отпущение тяжких грехов.
Кадфаэль тихонько удалился и поднялся по лестнице, оставив Фиделиса наедине с его неизъяснимой тоской.
Но Фиделис был не один. Некто затаился в дальнем темном углу, и даже когда Кадфаэль уже поднялся по лестнице, некоторое время оставался неподвижен, настороженно выжидая. Затем медленно и бесшумно он заскользил по холодному каменному полу. Приблизившись, он едва не наступил на полу рясы коленопреклоненного Фиделиса и протянул руку, собираясь возложить ее на голову погруженного в молитву юноши.
Поначалу он не осмеливался сделать это, но тишина безлюдного храма придала ему решимости. Кончики его пальцев дрогнули, коснувшись венчика волос на голове юноши. Если Фиделис и почувствовал это прикосновение, то не подал виду. Даже когда любовно взъерошившая ему волосы ладонь спустилась на затылок, под капюшон, юноша не двинулся с места, словно оцепенев.
- Фиделис! - прозвучал наконец приглушенный, исполненный страсти голос, - Брат, ты не должен предаваться печали в одиночестве. Поделись со мною… Я могу утешить тебя, успокоить… все, все, что тебе надо…
Дрожащая ладонь скользнула к щеке Фиделиса, но в этот момент юноша решительно, но спокойно поднялся на ноги и отстранился. Медленно, возможно, из-за того, что он не желал, чтобы на лице его были заметны хотя бы малейшие следы испуга, молодой монах обернулся, чтобы посмотреть на того, кто нарушил его уединение. Звучащий в ночи шепот был ему незнаком, ибо до сих пор брат Уриен ничем не обнаруживал своего внимания к Фиделису.