Ей не повезло с выбором. Маленький человечек, одетый в орденскую сутану, торопливо семенил куда-то через двор. Раннильт выбрала его за то, что он был такой же невысокий и худенький, как Лиливин, и так же удрученно сутулил спину - она подумала, что такой простой и незаметный человечек не может не посочувствовать другому маленькому человеку. Знай брат Жером ее мысли, он оскорбился бы до глубины души. Но поскольку он их не знал, то не без удовольствия посмотрел на девушку, которая обратилась к нему с низким поклоном и от застенчивости заговорила шепотом:
- Простите, святой отец, меня послала хозяйка передать подаяние молодому человеку, который получил у вас убежище. Будьте так добры, скажите мне, пожалуйста, где я могу его найти!
Спрашивая, Раннильт не назвала имя Лиливина, чтобы не выдать своего чувства, которое она ревниво оберегала от постороннего глаза. Как бы ни сокрушался брат Жером о заблудшей душе неизвестной девушки, которая вздумала посылать милостыню злоумышленнику, но в сложившихся обстоятельствах он оказался безоружен. Не станешь ведь упрекать служанку за промашку, которую допустила ее госпожа!
- Ты найдешь его здесь, в здании монастыря, у брата Ансельма.
С недовольным видом брат Жером показал, в какую сторону надо идти, ибо не одобрял, что брат Ансельм как ни в чем не бывало водит дружбу с человеком, обвиняемым в преступлении, но воздержался от порицаний, пока не заметил, как просияла девушка и как весело, почти вприпрыжку она побежала в том направлении, куда он ей указал. Нет, она не просто побежала выполнять поручение! Ишь как обрадовалась!
- Дитя мое! Смотри не забывайся! И когда будешь выполнять свое поручение, веди себя прилично. Он здесь только временно, и против него выставлено тягчайшее обвинение. Ты можешь побыть у него полчаса. Воспользуйся вашей встречей для добрых увещеваний, напомни ему, чтобы он подумал о своей душе. А теперь иди выполняй свое поручение!
Остановившись на бегу, Раннильт на мгновение обернулась, обратив на монаха взгляд широко открытых огромных глаз. Она невнятно пробормотала несколько смиренных слов, но глаза ее так и полыхали каким-то загадочным огнем, озадачившим брата Жерома. Она отвесила ему еще один низкий поклон, но затем распрямилась, словно готовый взмыть в вышину ангел, и полетела как на крыльях к большому зданию, куда он ее направил.
Это строение поразило девушку своей громадностью; четырьмя галереями оно расположилось вокруг открытого сада, где среди зеленой травы сияли золотистые, белые и лиловые весенние цветочки. Замирая от страха и от восторга, Раннильт, не переводя дыхания, бегом миновала первую галерею и свернула на вторую, где с благоговейным трепетом увидела ряд выходящих на галерею помещений, обставленных маленькими столиками и скамейками; в одном из них отрешенно трудился ученый монах над переписыванием рукописи, он был так погружен в свое занятие, что даже не поднял головы. В конце этой галереи она услыхала доносившиеся звуки музыки. Она никогда еще не слыхала органа и остановилась как зачарованная, внимая волшебным звукам, пока не услышала вдруг голос, ликующе слившийся с ними в гармоническом полете, и поняла, что это Лиливин.
Он сидел склонившись над инструментом и не услышал, как она вошла. Не заметил ее и брат Ансельм, который тоже был поглощен своим делом, собирая из кусочков спинку разбитой скрипки. Раннильт робко остановилась на пороге тесной мастерской, не смея заговорить, пока не кончится песня. Настал решающий момент, и тут она засомневалась, не зная, как ее встретят. На что она надеялась, воображая, что, проведя с нею часок, Лиливин будет так же вспоминать о ней, как она о нем! Может быть, действительно Сюзанна была права, все это одни глупости!
- Извините, пожалуйста, - робко и нерешительно заговорила Раннильт.
Оба подняли головы. Старик посмотрел на нее с добродушным любопытством, благожелательным и спокойным взглядом, в котором не было удивления. Зато юноша, словно не веря такому счастью, так и воззрился на нее круглыми глазами, не помня себя от восторга и удивления. Не сводя с девушки глаз, он отставил на скамейку необычный музыкальный инструмент и медленно-медленно встал на ноги; все его движения были так плавны и осторожны, словно он боялся нечаянно вспугнуть ее, словно от малейшего сотрясения воздуха она могла рассеяться, как утренний туман.
- Раннильт… Неужели это ты?
"Уж если это и впрямь были одни глупости, - подумала Раннильт, - то не одна я в них поверила!" И она отвела взгляд, переведя его на брата Ансельма, который, прервав работу, держал пальцы в том же положении, в каком был застигнут неожиданным появлением Раннильт, чтобы ничего нечаянно не сдвинуть и не испортить начатую работу.
- С вашего позволения, я бы хотела поговорить с Лиливином. Я принесла ему кое-какие гостинцы.
- Пожалуйста, поговорите, - приветливо согласился брат Ансельм. - Слышишь, мальчик? К тебе пришла гостья. Так что иди. Видишь, какая тебе радость! В ближайшие часы ты мне не понадобишься. Твой урок я послушаю после.
Как во сне они шагнули друг к другу, молча взялись за руки и неслышно удалились.
- Клянусь тебе, Раннильт! Не я его ударил! Я ничего не крал и ничего плохого ему не делал! - Эти слова он повторял уже чуть ли не в десятый раз, а она в ответ не уставала в десятый раз повторять, что все это пустяки, о них не стоит и говорить.
- О чем ты! Ведь я же знаю, знаю! Я ни на миг не поверила! Как ты мог сомневаться! Я знаю, что ты хороший. Они узнают и тоже поймут. Им придется это признать!
Оба дрожали и сидели взявшись за руки и крепко сжимая ладони друг друга, как бы держась за последнюю надежду. От соприкосновения их пронзил трепет, неизведанное прежде волнение охватило два неопытных существа, ни тот, ни другая не понимали, что с ними происходит.
- О Раннильт! Если бы ты знала! Страшнее всего для меня была мысль, что ты от меня отшатнешься и поверишь, что я такой мерзавец… Они-то все так думают. Одна ты…
- Нет, - отважно возразила Раннильт. - А монах, который ходит к нам лечить почтенную госпожу Джулиану? Тот, что принес тебе твои вещицы?.. И этот добрый монах, который тебя учит… О нет! Тебя не все покинули. Не думай так, пожалуйста!
- Не буду! - согласился он благодарно. - Теперь я поверил, теперь я надеюсь, ведь ты со мной, .. - Он не переставал удивляться, что в этом враждебном семействе нашлась добрал душа, которая послала к нему Раннильт.
- Как добра, оказывается, твоя хозяйка! Как же я ей обязан!
Главное было не в угощении, которое ему прислали, хотя для него и объедки с их стола были невиданным лакомством. Нет! Главное было то, что к нему пришла Раннильт. Ее близость кружила ему голову, обдавала лихорадочным жаром, вызывала восторг и волновала неведомыми ощущениями. Наверное, это была любовь, та любовь, о которой он пел столько лет, ничего не понимал в ней.
Но тут брат Жером, свято блюдя то, что он почитал своим долгом, решив, что прошло отмеренное время, замаячил вдалеке, неуклонно приближаясь по мощенной плитами дорожке, ведущей со двора в церковь. Неслышно ступал в своих сандалиях, он еще издали заметил, что парочка сидит плечом к плечу, заметил склоненные друг к другу и почти соприкасающиеся висками светлую и темную головки. Он пришел, несомненно, вовремя, пора было их разлучить, церковь - не место для подобных посиделок!
- Все закончится хорошо, - шепотом проговорила Раннильт. - Вот увидишь! Госпожа Сюзанна хоть и говорит то же, что все остальные, но вот ведь отпустила меня к тебе! По-моему, она на самом деле не верит… Она сказала, что отпускает меня до вечера…
- Ах, Раннильт, Раннильт! Я так люблю тебя!
- Девица! - раздался у них за спиной сурово осуждающий голос брата Жерома. - Прошло достаточно времени, чтобы ты могла исполнить поручение хозяйки. Долее тебе нельзя здесь оставаться. Забирай свою корзинку, пора уходить.
Тень, накрывшая их сзади, была не больше той, что отбрасывал Лиливин, но эта мрачная тень - тень брата Жерома в лучах заходящего солнца, казалось, придавила их, и обоим стало не по себе. Они едва успели соединить ладони, едва успели почувствовать, какие обещания таят в себе их хрупкие тела, - и вот уже нужно разлучаться! Монах мог распоряжаться здесь по праву, он являл собой власть аббатства, и спорить с ним не приходилось. Лиливину дали в аббатстве убежище, как мог он нарушать предписываемые здесь правила поведения?
Оробевшая парочка встала со скамьи. Раннильт судорожно сжала руку Лиливина, и это прикосновение, словно искра, разожгло в нем пламя непокорности, вызвав отчаянный порыв гнева.
- Она сейчас уйдет, - сказал Лиливин. - Только помилосердствуйте и дайте нам несколько мгновений, чтобы вместе помолиться в церкви.
Брату Жерому это понравилось. Обезоруженный, он отошел в сторону, а Лиливин потянул девушку за собой, и она, как была, с корзиной в руке, пошла за ним в глубь церкви, где царили полумрак и тишина. Уважив их просьбу, брат Жером не пошел за ними следом, а остался снаружи, дабы своими глазами удостовериться, что девушка выйдет одна.
"Как знать! Может быть, я вижу ее в последний раз", - подумал Лиливин. Он не мог вынести мысли, что она так скоро уйдет и тогда он, может быть, потеряет ее навеки. А ведь ее отпустили к нему на целый день! Он опять ревниво взял ее за руку и увлек за собой мимо алтаря в укромную тьму находившейся в трансепте часовни. Он не допустит, чтобы она вот так ушла от него!
Брат Жером замешкался, в церкви не было ни души. В первую ночь, когда Лиливин остался один в церкви, он был слишком испуган, чтобы уснуть в притворе на своем соломенном тюфячке; ему все время чудились звуки погони, поэтому он беспокойно бродил по церкви и обследовал в ней все закоулки. Забившись с Раннильт в самый темный угол, он крепко обнял ее, и они тесно прижались друг к другу. Его губы лихорадочно зашептали ей в самое ухо:
- Не уходи! Не уходи! Останься со мной! Ты сможешь, сможешь… Я покажу тебе где… Никто не узнает, никто нас не отыщет!
Тесную часовню перегораживал широкий алтарь, поставленный перед овальной нишей в стене таким образом, что он занимал все пространство между двух противоположных колонн. За ним в глубине скрывалась небольшая ниша, в которую могли забраться только такие миниатюрные создания, как Лиливин и Раннильт. Лиливин с первого дня приметил это место, чтобы спрятаться там, если к нему ворвутся преследователи; он уже знал, что сможет туда протиснуться через узкую щель, а значит, и она как-нибудь сумеет туда забраться. Там внутри темно, никто их не увидит, и они будут одни.
- Сюда, полезай скорей! Никто не увидит. Когда он успокоится и уйдет, я приду к тебе. Мы сможем пробыть вместе до вечерни.
Раннильт забралась в укрытие. Для него она готова была сделать все, что он ни попросит, - она не меньше жаждала с ним остаться. Затем они пропихнули через щель пустую корзинку. Из темноты до него донесся горячий шепот:
- Ты придешь? Ты скоро?
- Приду! Жди меня…
Она затаилась во тьме, не выдавая себя ни шорохом, ни звуком, Лиливин повернулся и опасливо направился обратно к алтарю, откуда он через южный портал вышел в восточную галерею монастыря. Тем временем брат Жером, благопристойности ради, удалился в сад. Этот ревностный страж, укрывшись за кустами, мог незаметно продолжать слежку; зорко наблюдая за дверью, он сразу же заметил показавшуюся фигуру. По-видимому, брат Жером остался доволен. Обуреваемый горем и радостью, Лиливин даже не притворялся, он действительно чуть не плакал. Не заходя в галерею скриптория, мимо которой нужно было идти к брату Ансельму, он быстрым шагом миновал скамью, где на свернутых одеялах лежали подаренные ему вещи и еда, и, выйдя во двор, сразу свернул в сад и стал ждать.
Скоро он увидел, как брат Жером, прекратив слежку, бодрым шагом прошествовал в направлении хозяйственного двора и амбаров: девица отправилась домой, выйдя из церкви через западную дверь. Возмутительница спокойствия была удалена, порядок в монастыре восстановлен, а брат Жером доказал свою власть и добился должного уважения к своей особе.
Лиливин стрелой помчался к своему тюфячку, завернул в одеяло вещи и съестные припасы и внимательно осмотрелся по сторонам, не наблюдает ли кто-нибудь за ним во дворе или в церкви. Убедившись, что все спокойно, он, взяв под мышку сверток, шмыгнул в дверь, забежал в часовню и угрем проскользнул между алтарем и колонной в темное убежище. Раннильт уже протягивала ему навстречу руки, она прижалась щекой к его щеке, обоих колотила дрожь. Почти невидимые друг для друга под таинственным покровом тьмы, они почувствовали, как с них спали все стеснительные условности света, исчезли оковы робости и стыда - они просто любили друг друга без слов и объяснений. То, что происходило с ними сейчас, нельзя было сравнить с тем, что они испытывали на скамье у входа в церковь, пока змеиное шипение брата Жерома не развеяло их райские грезы. Тогда они просто сидели рука в руке, и даже эти сплетенные в пожатии руки старались спрятать от глаз, словно стыдясь нескромного жеста. Здесь все было иначе: их чувства наконец нашли выход и они одаривали друг друга страстными, неумелыми ласками.
В тесном углу нашлось как раз достаточно места, чтобы соорудить мягкое гнездышко. Из одеял и из старых вещей Даниэля они устроили себе ложе, а многолетний слой скопившейся на полу пыли только делал подстилку толще и мягче. Прислонившись к стене, они сидели тесно прижавшись друг к другу, греясь общим теплом, по-братски деля между собой остатки обеда, подаренные Сюзанной, спасаясь от всех страхов в крепких объятиях, пока не перенеслись в дремотное царство мечты, где спасаться стало не от чего, так как все страхи остались далеко позади и развеялись сами собой.
Иногда они обменивались немногими короткими словами:
- Тебе не холодно?
- Нет.
- Нет, холодно! Ты дрожишь!
Лиливин переменил позу и, обняв девушку одной рукой, привлек к своей груди, другой рукой он поймал край одеяла, плотно спеленав себя и ее. Она потянулась к нему, обхватила под одеялом его шею и, целуя в губы, прильнула щека к щеке, потянула его вниз, пока они с глубоким вздохом не легли, держа друг друга в объятиях.
Тогда словно удар молнии поразил обоих, сотрясая их тела, и они, без всякого усилия и точно не по своей воле, слились в одно существо. Оба они были невинны, познания обоих были одинаковы. Знать приблизительно - это одно. Но то, что они испытали сейчас, не имело ничего общего с тем, что они воображали. Время от времени они немного отстранялись друг от друга только затем, чтобы вновь сплестись в объятиях. Они уснули, но спустя час или два, движимые тем же неодолимым влечением, опять потянулись один к другому, чтобы в полусне вновь предаться любовным ласкам. Потом они снова уснули, утомленные и счастливые, таким глубоким сном, что даже хор, служивший вечерню, не смог их разбудить.
- Хочешь, я схожу и сниму белье? - дружелюбно предложила Сюзанне Марджери в очередной попытке мирного вторжения на золовкину территорию. Дело было уже под вечер, и Сюзанна готовила ужин.
- Спасибо, - невозмутимо ответила Сюзанна, едва подняв голову от работы. - Я справлюсь сама.
"Ни шагу не хочет сделать навстречу, - обиженно подумала Марджери. - Ее, видите ли, белье. Ее запасы, ее кухня!"
Сюзанна и тут не взглянула на невестку, только улыбалась обычной своей кривой улыбочкой, но заговорила почти приветливо:
- Если ты хочешь сделать мне одолжение, то займись, пожалуйста, бабушкой. Ты для нее - новый человек, так что она отнесется к тебе терпимее и будет покладистее, чем со мной. Я уже несколько лет ухаживаю за ней, и мы друг друга только изводим. Мы с ней слишком похожи. А ты для нее что-то новенькое. Я буду тебе очень благодарна, если ты за меня это сделаешь.
Усмиренная и задобренная Марджери охотно согласилась.
- Ладно, я пошла! - сказала она и отправилась в надежде как-нибудь поладить со старушкой, которая, впрочем, как и сказала Сюзанна, при новой помощнице старалась не показывать своего норова.
И только потом, уже вечером, присмотревшись за столом к сидевшему напротив Даниэлю, который молчал, как немой, не замечая ничего вокруг себя, и всем своим видом откровенно выражал необъяснимое самодовольство, она опять призадумалась над своим положением в этом доме, напомнив себе, на чьем поясе висят домашние ключи и чей голос решает, отпустить или не отпустить служанку, которая, кстати, до сих пор еще так и не вернулась.
- Хотел бы я знать, - сказал брат Ансельм, выходя после ужина из трапезной, - куда подевался мой ученик? Он так ревностно начал учиться, когда я показал ему, как пишутся ноты. Слух - просто ангельский! А поет, как птичка, никогда не ошибется, и голос не хуже. А тут вдруг даже на кухню не зашел получить ужин.
- И ко мне он не приходил перевязывать руку, - поддержал его брат Кадфаэль, который полдня провозился в своем огороде и в сарайчике, копаясь на грядках, готовя отвары и настои. - Впрочем, Освин проверял утром его рану и нашел, что заживление идет хорошо.
- К нему наведывалась какая-то служанка с корзинкой гостинцев с хозяйского стола, - вмешался Жером, который прислушивался к их разговору. - Нечего удивляться, что у него потом не было охоты есть нашу простую пищу! Мне пришлось сделать им внушение. Вероятно, он обиделся и сейчас дуется на весь свет где-нибудь в одиночестве.
До сих пор брату Жерому как-то не приходило в голову, что он так больше нигде и не встретил непрошеную посетительницу, после того, как Лиливин на его глазах один вышел из церкви; а теперь оказывалось, что и брат Ансельм, который намеревался продолжить с юношей занятия, тоже совсем потерял его из виду. Территория аббатства, конечно, довольно обширная, но все же не настолько, чтобы на ней мог затеряться человек, тем более тот, кто в сущности находился в монастыре на положении пленника. А если так, значит, он должен быть где-то здесь.
Жером больше ничего не стал выяснять у братьев монахов, а посвятил последние полчаса, оставшиеся до начала повечерия, самостоятельным поискам. Обегав вдоль и поперек всю монастырскую усадьбу, он наконец очутился у южной двери, выходящей на галерею. На скамейке лежал голый, несмятый матрас, но одеяла куда-то исчезли. Брат Жером не заметил маленького узелочка, засунутого под солому в самый угол. Насколько он мог верить своим глазам, Лиливина и след простыл.
Обо всем этом он и доложил приору Роберту, прибежав к нему впопыхах перед самым началом службы. Приор не позволил себе улыбнуться: аскетическое лицо хранило свое обычное благожелательно-вежливое выражение. Однако все существо приора излучало осторожную радость и чувство облегчения.