Последнее, что видел Кадфаэль, - это как они вошли в маленький садик, где играли дети: четверо, которые могли бегать, один, ковылявший на костыле, и один, который в девять лет передвигался на четвереньках, как собачка, - у него не было пальцев на обеих ногах, результат гангрены: однажды в жестокий мороз его выгнали на улицу. Самого младшего Марк держал за руку, пока водил Мэриета по этой маленькой огороженной площадке. У Мэриета еще не выработалась защитная реакция на то, что он увидел, но, по крайней мере, и отвращения он не почувствовал. Он остановился и протянул руку мальчику-собачке, который вертелся у его ног, а когда обнаружил, что тот не может стоять и даже не пытается подняться, внезапно сам присел на корточки, чтобы оказаться примерно на одном уровне с ребенком, и, весь сострадание, весь внимание, слушал, что тот ему говорил.
Этого было достаточно. Кадфаэль ушел довольный, оставив их одних.
Он не был здесь несколько дней, а потом, воспользовавшись предлогом, что надо было навестить одного нищего, которого замучили язвы, пришел и улучил момент поговорить с братом Марком наедине. О Мэриете не было сказано ни слова, пока Марк не пошел проводить Кадфаэля. Они вышли за калитку и прошагали еще немного в сторону аббатства. Только тогда Кадфаэль произнес безразличным тоном, как спросил бы о любом человеке, начинающем трудное служение:
- А как твой новый помощник?
- Прекрасно, - ответил ничего не подозревающий Марк. - Готов работать, пока не свалится, если бы я позволил. - Все верно: способ забыть то, чего не избежать. - Он очень хорошо ладит с детьми, они ходят за ним следом и при всяком удобном случае цепляются за него. - Да, это тоже вполне понятно: дети не станут задавать лишних вопросов и не станут мерить его своей меркой, как это делают взрослые; они принимают его таким, как он есть, и раз уж они полюбили его, то и липнут к нему. - И он не отшатывается от самых страшных язв и не уклоняется от самой неприятной работы, - добавил Марк, - хоть он и не приучен к ней, как я, и понятно, что это дается ему с трудом.
- Так и нужно, - проговорил Кадфаэль просто. - Если бы он не страдал, он бы не был здесь. Разумная доброта - это только половина: для человека, ухаживающего за больными, нужно еще горячее сердце. А как вы с ним ладите - говорит ли он когда-нибудь о себе?
- Никогда, - ответил Марк и улыбнулся, совершенно не удивляясь этому обстоятельству. - Он ничего не говорит. Пока ничего.
- И ты ничего не хочешь узнать о нем?
- Я охотно выслушаю все, что ты расскажешь, если ты считаешь, что мне нужно это знать. Но самое главное я уже понял: он от природы честен и абсолютно чист, какая бы беда ни приключилась с ним по вине его самого, других людей или злых обстоятельств. Мне бы только хотелось, чтобы он был повеселее. Хотелось бы услышать, как он смеется.
- Тогда не ради того, чтобы удовлетворить твое любопытство, а ради него самого тебе лучше узнать то, что известно мне, - сказал Кадфаэль и поведал Марку все.
- Теперь я понимаю, - проговорил Марк, когда тот замолчал, - почему он утащил свой матрас на чердак сарая. Он боялся, что во сне может потревожить и испугать тех, кому и так достаточно достается. Я подумывал было тоже перебраться вслед за ним, но решил, что не стоит. Понял, что у него есть на то свои серьезные причины.
- Серьезные причины делать все, что он делает? - поинтересовался Кадфаэль.
- Причины, которые кажутся серьезными ему, во всяком случае. Но совсем не обязательно, что другие сочтут их разумными, - признал Марк.
Брат Марк не сказал Мэриету ни слова о том, что ему стало известно. Конечно, он отринул мысль присоединиться к своему помощнику в его добровольном изгнании на чердак сенного сарая и сделал вид, что его не удивляет, какое место тот выбрал для сна; однако три следующие ночи, когда все стихало, Марк осторожно выбирался из своей постели, бесшумно заходил в сарай и прислушивался к доносившимся сверху звукам. Но оттуда слышалось только ровное тихое дыхание спокойно спящего человека да время от времени вздохи и шорохи, когда Мэриет поворачивался на другой бок. Может быть, некоторые вздохи были слишком глубокими, точно спящий пытался сбросить тяжкий груз с души, но вскриков не было. В приюте святого Жиля Мэриет к вечеру оказывался настолько без сил, что спал без сновидений, и это было счастьем для него.
Среди тех, кто вносил пожертвования в аббатство и приют для прокаженных, тесно связанный с обителью, король был одним из самых щедрых. Его дары были наиболее крупными. Следуя его примеру, хозяева маноров тоже разрешали в определенные дни собирать в своих владениях плоды или хворост. Приют святого Жиля имел право четыре дня в году заготавливать в близком, а потому доступном Долгом Лесу дрова и сухой лес, который мог служить материалом для изгороди и других строительных нужд, - по одному в октябре, ноябре и декабре, когда позволяла погода, да еще один день в феврале или марте, чтобы пополнить истощившиеся за зиму запасы.
Мэриет уже три недели жил в приюте, когда на третье декабря выдался погожий денек, как будто специально предназначенный для снаряжения экспедиции в лес. Солнце взошло рано, и земля под ногами была твердой и сухой. Хорошая погода стояла уже несколько дней и вот-вот могла смениться ненастьем. Следовало ловить момент и отправляться собирать хворост, а если попадутся поленницы свежесрубленных дров, то и их разрешалось увезти в приют. Брат Марк понюхал воздух и объявил поход в лес, что, по сути, было праздником для всех. Вытащили две легкие ручные тележки и взяли с собой плетеные веревки - перевязывать охапки хвороста, положили большое кожаное ведро с едой и собрали всех, кто мог хотя бы медленным шагом дойти до леса. Были и такие, кто хотел бы пойти, но не мог одолеть дорогу, - те остались ждать дома.
От приюта святого Жиля проезжая дорога вела на юг, а влево уходила тропа, по которой брат Кадфаэль ехал в Аспли. Пройдя чуть дальше этой развилки по большой дороге, экспедиция свернула в рощицу с редко разбросанными деревьями, росшую на опушке леса, и двинулась по широкой утоптанной тропе, по которой легко было катить тележки. Они взяли с собой мальчика с больными ногами, который не мог ходить, и посадили его на одну из тележек. Тяжесть не бог весть какая, в конце концов, а радости ребенка не было предела. Останавливаясь на полянах и собирая хворост, они спускали его на землю, и, пока все работали, он играл в траве.
Мэриет вышел утром в путь хмурый, как всегда, но, когда день стал разгораться, душа молодого человека, казалось, тоже начала выбираться из темницы, в которой томилась, на тускловатый свет солнца. Ступая по дорожке, покрытой прелыми листьями и травой, юноша впитывал лесной воздух и будто расправлял крылья, оживал, черпая силу в земле, по которой шел, как засохший росток после дождя. Он был самым неутомимым, отламывал самые крепкие сучья с поваленных деревьев, и никто так ловко не связывал и не укладывал их. Они уже добрались до опушки густого леса, где сбор обещал быть наиболее успешным, и остановились передохнуть и подкрепиться тем, что взяли с собой. Мэриет вместе со всеми поел хлеба, сыра и лука, выпил эля и улегся под деревьями, распластавшись на земле, как плющ. Мальчик с увечными ногами пристроился рядом, положив голову на руку Мэриета. Лежа вот так, утонув в высокой, по-осеннему бледной траве, ребенок был похож на какое-то странное существо, проросшее из земли, полузаснувшее в преддверии зимы, полубодрствующее в ожидании следующей весны.
Они отдохнули и уже некоторое время двигались в глубь леса, как вдруг Мэриет остановился, заметив в косых лучах скрытого облаками солнца между деревьями справа от тропинки груду камней, заросших лишайником.
- Теперь я знаю, где мы. Когда у меня появился мой первый пони, мне разрешалось отъезжать от дома на запад не дальше большой дороги, а уж тем более нельзя было забираться в лес юго-западнее; только я часто нарушал запрет. Там жил тогда угольщик, и у него где-то здесь, неподалеку, была яма, в которой он жег уголь. Год назад или чуть больше его нашли мертвым в собственной хижине. Сына у него не было, некому было продолжать его дело, и никто не захотел жить тут один, как жил он. Может, здесь остались одна-две вязанки нарубленных дров, приготовленных на зиму. Пойдем посмотрим, Марк? Хорошо бы найти их.
Это был первый раз, когда Мэриет вспомнил что-то, пусть даже самую малость, из своего детства и впервые проявил хоть какой-то интерес. Марк с радостью откликнулся на его предложение.
- Ты сможешь потом опять найти это место? Тележки уже нагружены доверху, но самые отборные дрова можно стащить и сложить у дорожки, а потом вернуться за ними, когда разгрузимся. У нас впереди целый день.
- По-моему, сюда, - сказал Мэриет и уверенно взял влево между деревьями, идя широким шагом, опережая остальных. - Двигайтесь не торопясь. Я пойду вперед и отыщу это место. Там было вычищенное пространство под деревьями, ведь нельзя, чтобы уголь лежал прямо под открытым небом и мокнул под дождем… - Голос Мэриета и сам он, отдаляясь, растворялись в лесной чаще. Юноша исчез из виду, и только через несколько минут они услышали его крик; в этом призыве звучала такая радость, какой Марк до этого никогда не слышал в голосе своего помощника.
Когда он догнал Мэриета, тот стоял у полянки, где деревья, сначала поредев, потом вовсе отступили, а в земле было нечто вроде низкой круглой чаши шагов сорок - пятьдесят в поперечнике. Дном ее была плотно утрамбованная земля и старая зола. У края вырубки, недалеко от места, где они стояли, виднелся развалившийся грубый шалаш, сложенный из веток папоротника; часть стены над пустым дверным проемом прогнулась под тяжестью насыпавшейся сверху земли. На другом конце поляны лежали оставшиеся неиспользованными нарубленные дрова, заросшие снизу высокой травой и мхом. На площадке было достаточно места для двух ям для сжигания угля, каждая шагов по пять в поперечнике. Следы этих ям были еще хорошо видны, хотя дерн и трава уже вторглись сюда и отважно затягивали мертвую золу. Когда последний раз обжиг закончился, ближнюю яму очистили и новую яму на ней не стали складывать, а в дальней оставалась груда уложенных поленьев, наполовину сгоревших, а наполовину сохранивших форму под плотным слоем травы, листьев и земли, покрывавших их.
- Он сложил последнюю кучу и зажег ее, - сказал Мэриет, оглядываясь, - а потом у него уже не было времени ни сложить вторую, пока первая горела - так он всегда делал, - ни присмотреть за той, что зажег. Понимаешь, наверное, ветер подул уже после того, как он умер, и некому было закрыть щель. Смотри, с одной стороны сплошная зола, а другая только обуглилась. Много угля мы тут не найдем, но чтобы наполнить ведро, наверное, хватит. И по крайней мере, он оставил нам порядочно дров, к тому же они хорошо высохли.
- Я в этом ничего не понимаю, - произнес Марк заинтересованно. - Как может такая груда дров гореть без пламени, так, чтобы потом углем можно было снова топить?
- Начинают с того, что устанавливают посредине кол, вокруг укладывают сухие щепки, а потом целые поленья, пока вся куча не готова. Потом ее нужно покрыть плотным слоем травы или листьев, а можно и папоротником - запечатать, чтобы наружу не выбивались земля и зола. А когда все готово, кол вытаскивают, получается как бы труба, и внутрь бросают раскаленные докрасна угли, а потом и хорошие сухие ветки, пока все как следует не разгорится. Тогда закрывают отверстие, и куча горит, причем очень медленно, иногда до десяти дней. Когда дует ветер, нужно следить за ней, потому что, если ветер прогонит огонь насквозь, вся куча займется пламенем. Нужно постоянно ставить заплаты, запечатывать кучу. А здесь никого не было, и никто этого не делал.
Из-за деревьев стали подходить остальные. Мэриет спустился на площадку, Марк следовал за ним.
- Сдается мне, - сказал Марк, улыбаясь, - ты силен в этом ремесле. Откуда такие познания?
- Он был сердитый старик, и его не любили, - проговорил Мэриет, направляясь к сложенным веткам, - но со мной он был ласков. Прежде я часто сюда приходил, пока как-то раз, разбросав с ним прогоревшую кучу, не вернулся домой таким грязным, что не смог придумать объяснения этому. Меня хорошенько выпороли и потом не давали моего пони, пока я не пообещал, что не буду убегать сюда, в западную часть леса. Мне, наверное, было тогда лет девять - давным-давно это было.
Мэриет смотрел на сложенные дрова с гордостью и удовольствием, как смотрят на хорошо выполненную работу; он скатил вниз верхнее полено, и из-под него разбежалось множество насекомых и прочей мелкой живности, нашедшей там жилье.
Одну тележку, нагруженную доверху, оставили возле поляны, на которой отдыхали в полдень. Двое самых крепких сборщиков, петляя между деревьев, притащили вторую, и вся компания весело бросилась укладывать в нее поленья.
- Там в куче должны быть еще недогоревшие дрова, а может быть, найдем и уголь, если разворошим ее, - сказал Мэриет. Он кинулся в полуразрушенную хижину и появился оттуда с большими деревянными граблями, которыми стал ловко разгребать холмик, оставшийся от последней недогоревшей кучи.
- Странно, - произнес он, подымая голову и морща нос, - все еще чувствуется застоявшийся дым. Кто бы мог подумать, что он так долго держится?
Действительно, чувствовался слабый запах, какой бывает после лесного пожара, если его загасил дождь и потом высушил ветер. Марк тоже различал этот запах. Он подошел к Мэриету, когда тот широкими граблями стал счищать с наветренной стороны холмика слой земли и листьев. Влажный запах прелой зелени ударил им в нос, и Мэриет принялся ворошить граблями полусгоревшие поленья, которые легко скатывались вниз. Марк двинулся в обход к другому, уже осевшему краю кучи, где она превратилась в груду намокшего серого пепла; часть его ветер отнес к самым макушкам деревьев. С этой стороны поляны запах потухшего огня ощущался острее, и, когда Марк пошевелил остатки дров ногой, запах волнами поплыл над землей. Да и листья, еще державшиеся на деревьях, были здесь совсем вялыми, как будто подпаленными.
- Мэриет! - тихо, но настойчиво позвал Марк. - Иди сюда!
Мэриет оглянулся, его грабли замерли на самом верху кучи. С удивлением, но без тени беспокойства он стал обходить кольцо золы, двигаясь к Марку; вместо того чтобы поднять грабли, он поволок их за собой через всю кучу и дернул, обрушив себе под ноги целую охапку полуобгоревших поленьев, которые весело покатились вниз. Марк подумал, что он впервые видит своего помощника в таком радостном настроении: движения его были энергичными, он целиком был погружен в свое дело и, кажется, забыл о своих бедах.
- Что там? Что ты нашел?
Сыплющиеся поленья, обугленные и распадающиеся на куски, взбили облако едкой пыли. Что-то скатилось к ногам Мэриета, однако это было не полено. В этом почерневшем и потрескавшемся предмете с первого взгляда трудно было распознать длинноносый сапог для верховой езды с потускневшей пряжкой на подъеме; из сапога торчало что-то длинное, твердое - сквозь болтающиеся обрывки обуглившейся материи проглядывала бело-желтая кость.
Мэриет застыл, уставившись себе под ноги, не веря своим глазам; на губах у него как будто замер только что заданный беспечный вопрос, а лицо было оживленным и исполненным любопытства. Потом Марк увидел страшную резкую перемену, которую однажды уже наблюдал Кадфаэль, - ясные карие глаза, казалось, провалились внутрь, в темноту, недолгая радость на лице сменилась оледеневшей маской ужаса. Слабый звук вырвался из горла Мэриета - глухой хрип, как у умирающего; он отступил на шаг, покачнулся, споткнулся о неровности почвы и рухнул, скорчившись, в траву.
Глава восьмая
Это было только мгновенное затмение, попытка уйти от непереносимого, свернуться в комок, отогнать от себя то, что было явью. В обморок Мэриет не упал. Когда Марк, даже не вскрикнув, чтобы не посеять панику среди своих товарищей, разбирающих сложенный штабелем хворост, подскочил к Мэриету, тот уже поднял голову и, мрачно опираясь кулаками в землю, вставал на ноги. Марк обхватил его рукой за пояс и поддержал, потому что Мэриет, выпрямившись, продолжал дрожать.
- Ты видел? Ты это видел? - спросил он шепотом. Мэриет с Марком находились по одну сторону недогоревшей кучи, их подопечные - по другую; никто и не обернулся посмотреть на юношей.
- Видел. Понимаю! Мы должны увести остальных, - сказал Марк. - Оставь все как есть, больше ничего не трогай, уголь тоже. Мы сейчас только погрузим дрова и пойдем домой. Ты можешь двигаться? Сможешь сохранить спокойствие, невозмутимость?
- Смогу, - ответил Мэриет, приходя в себя, и рукавом вытер холодный пот со лба. - Дойду! Но, Марк, если ты видел то, что видел и я, мы должны узнать…
- Мы знаем оба, и ты и я. Теперь это не наша забота, это дело закона, и мы должны оставить все как есть, чтобы люди шерифа увидели. Не смотри туда. Может, я заметил даже больше, чем ты. Я знаю, что там. Нужно отвести наших людей и не испортить им этот день. Ну, пошли, нагрузим вместе тележку. Можешь, а?
В ответ Мэриет распрямил плечи, сделал глубокий вдох и решительно освободился от тонкой руки, все еще обнимавшей его.
- Я готов! - изо всех сил стараясь говорить тем же веселым деловым тоном, каким он звал всех к угольной площадке, заявил Мэриет, выскочил из ямы и принялся быстро укладывать дрова на тележку.
Марк, не спуская глаз с Мэриета, последовал за ним и, несмотря на соблазн, не нарушил собственный приказ и ни разу не взглянул на ужасную находку, обнаруженную среди углей и пепла. Однако, пока они трудились, молодой монах то и дело посматривал на край площадки, где заметил кое-что, тоже дававшее повод для раздумий. Слова, которые он собирался сказать Мэриету, когда грабли обрушили лавину земли, листьев и веток, он так и не произнес.
Они погрузили свои трофеи, и дров было столько, что поверх них уже не оказалось места для маленького калеки. На обратном пути Мэриет нес его на спине, пока ручонки, обхватившие его шею, не обмякли - ребенок задремал. Тогда юноша переложил свою ношу себе на грудь, так, чтобы голова мальчика с волосами, похожими на кудель, покоилась у него на плече. Груз Мэриета был легким, от него было тепло на душе. А вот невидимый, неизмеримо более тяжелый груз холодил, как лед. Так думал Марк, наблюдая за своим помощником. Однако спокойствие Мэриета было незыблемым. Миг слабости прошел, и впредь такой оплошности не случится.
Они дошли до приюта святого Жиля. Мэриет внес мальчика в дом и вернулся, чтобы помочь втащить тележки по небольшому склону к сараю, куда складывали дрова; потом по мере надобности их будут колоть и пилить.
- Я пойду сейчас в Шрусбери, - сказал Марк, пересчитав своих цыплят, благополучно вернувшихся в курятник, усталых и радостно возбужденных после удачного похода.
- Хорошо, - отозвался Мэриет, не оборачиваясь, продолжая укладывать дрова в аккуратную поленницу. - Понимаю, кому-то надо идти.
- Побудь с ними. Я вернусь, как только смогу.