Ив шагнул вперед и вновь замер, слегка нервничая под пристальным, неторопливым взглядом византийских очей, одновременно ласкающих и острых, как нож. - Норфолк говорил, что ты неплохо справился со своим поручением, - произнесла она наконец. - Как прирожденный дипломат. Я несколько сомневалась в том, что его удастся сюда выманить, однако же он здесь. Правда, сегодня на большом дворе ты мало походил на дипломата.
Ив почувствовал, что краснеет до корней волос, но она не дала ему возможности сказать что-либо в свое оправдание, холодно улыбнувшись и предупреждающе подняв руку:
- Нет, нет, не говори ничего. Я восхищена твоей преданностью и рвением, хотя не могу похвалить за благоразумие.
- Я понимаю, что вел себя безрассудно, - только и смог сказать юноша.
- В таком случае это дело поправимое, поскольку в данный момент я как раз высказываю тебе порицание за это безрассудство и повелеваю впредь во всем следовать установлениям лорда епископа и обуздывать свое пусть даже и справедливое негодование. Думаю, что сейчас и Стефан, хотя бы для вида, выговаривает тому глупцу. Итак, ты меня выслушал и понял, что не должен прилюдно задевать кого бы то ни было в этих стенах. Полагаю, этого достаточно. Ты можешь идти.
Ив, несколько растерянный и смущенный, поклонился и уже повернулся к закрытой двери, когда она отчетливо и спокойно произнесла ему вслед:
- Но должна признаться, что я не стала бы особо огорчаться, увидев Бриана де Сулиса мертвым у своих ног…
Ошеломленный, не чуя под собой ног, Ив переступил порог и закрыл за собой дверь. Вкрадчивый, бархатный голос, в котором таилась сталь, звучал у него в ушах. За дверью, всего в нескольких ярдах, терпеливо сложив руки на груди, стояла пожилая дама, ожидавшая, когда госпожа призовет ее к себе. Она обратила к юноше тонкое овальное лицо, скользнув по нему отсутствующим взглядом. Ее темные глаза ни о чем не спрашивали и ничего не говорили. Несомненно, она повидала немало молодых людей, покидавших покои императрицы и разочарованными, и окрыленными, и воодушевленными, и отчаявшимися, но никогда не подавала виду, что прекрасно понимает их состояние. Собравшись с духом, Ив постарался напустить на себя невозмутимый вид, однако прошествовал мимо почтенной дамы на негнущихся ногах. Лишь выйдя на двор, окунувшись в прохладный сумрак ноябрьского вечера, он глубоко вздохнул и с пугающей отчетливостью припомнил каждое слово, сказанное Матильдой во время их короткой встречи.
Слышала ли камеристка последние слова императрицы? Могла ли разобрать их за то краткое время, пока дверь оставалась открытой? И успела ли осмыслить и истолковать их также, как он? Нет, конечно же нет!
Теперь он вспомнил эту женщину, старейшую и самую приближенную из придворных дам Матильды. Она была вдовой рыцаря, одного из вассалов графа Суррея, сама же происходила из семейства де Редверс, младшей ветви того самого рода де Редверс, главу которого, Болдуина, императрица сделала графом Девонширским. Дама достаточно знатная, чтобы быть приближенной государыни, и достаточно мудрая, чтобы хранить тайны своей госпожи и уметь не слышать того, что не предназначено для ее ушей. Но если она все же расслышала слова Матильды, то как должна была их истолковать?
Он медленно шел по двору, а в ушах его продолжал звучать тихий, вкрадчивый голос. Нет, конечно же, он понял императрицу неверно. Она всего-навсего в запале выказала вполне естественную ненависть к предавшему ее человеку. Чего другого следовало от нее ожидать? Но она ничего не предлагала и уж паче того не приказывала. Это ничего не значащие слова, брошенные сгоряча.
И все же… Сначала она недвусмысленно сказала, что он "не должен прилюдно - прилюдно! - задевать кого бы то ни было в этих стенах", а потом добавила, что "не стала бы особо печалиться, увидев Бриана де Сулиса мертвым у своих ног". И еще: "Теперь ступай, Ив Хьюгонин. Надеюсь, мы с тобой поняли друг друга".
После торжественной мессы претенденты на монарший трон и вельможи Англии собрались в зале капитула приората Святой Марии. Председательствовали на совете прелаты: Генри, епископ Винчестерский, Найджел, епископ острова Или, и Роже де Клинтон, епископ Ковентри и Личфилда. Ни один из них не оставался в стороне от усобиц, и каждый имел определенные пристрастия, но, похоже, на сей раз все трое искренне попытались отбросить предубеждения и от всего сердца молились о достижении согласия. Брат Кадфаэль пристроился за открытой дверью, откуда, хоть и с грехом пополам, можно было кое-что углядеть и услышать. То, что он увидел, не внушало особых надежд, ибо все собравшиеся в зале четко разделились на две большие группы. Императрица со своими вельможами заняла место в одной половине зала, а Стефан с его лордами и шерифами - в другой. Соперники выстроились плотными рядами, словно перед битвой, что ничего хорошего не сулило.
Правда, ничто и не мешало друзьям, выйдя из здания капитула, соединиться вновь. Здесь, на совете, Хью стоял плечом к плечу с графом Лестером, всего шагах в четырех-пяти от короля, Ив же находился поблизости от Хью Байгода, графа Норфолка, того самого, кто похвалил его за отменно выполненное поручение императрицы. Они принадлежали к соперничающим партиям и стояли друг против друга в зале, но у них было общее дело, и оба знали, что по окончании собрания будут действовать заодно, как правая и левая рука.
Кадфаэль с любопытством обозревал ряды влиятельных лордов, ибо многих из них он видел впервые. Правда, Лестера он уже встречал. Роберт Бомон, человек остроумный и прозорливый, правил своим графством с четырнадцати лет и был одним из тех немногих, кто искренне стремился к справедливому и разумному соглашению. Он немало потрудился, исподволь подготавливая эту встречу. Его прозвали Робертом Горбуном, хотя был он не горбат, а лишь кособок, да и этот недостаток в глаза не бросался, а в бою и вовсе ему не мешал. Рядом с графом стоял Уильям Мартел, главный королевский управляющий, несколько лет назад прикрывший отступление Стефана при Уилтоне и угодивший в плен. За его освобождение королю пришлось уступить противнику укрепленный замок. Поблизости держался Уильям Уайпирс, командир фламандских наемников. Приподнявшись на цыпочки и вытянув шею, Кадфаэль поверх голов таких же любопытствующих углядел епископа Найджела Илийского, недавно примирившегося с королем после нескольких лет разлада и теперь всячески старавшегося упрочить свое положение.
Противоположную сторону зала занимали плотные шеренги сторонников императрицы. Среди них Кадфаэль выделил Роберта, графа Глостерского, - человека, который многие годы был главной опорой своей сестры, верно служа ей мечом и советом. С виду графу было лет пятьдесят. Плотный, широкоплечий, с каштановыми, посеребренными сединой волосами, он выглядел утомленным. Седина тронула и его короткую бородку, подчеркнув двумя серебристыми полосками твердую линию подбородка. Плечом к плечу с ним стоял старший сын и наследник графа Уильям, схожий с отцом крепким телосложением и чертами лица. Второй сын Роберта, Филипп, если и находился здесь, то стоял в рядах противников. Бок о бок с Глостером держались Хэмфри де Богун и граф Роджер Херефордский. Стоявших позади Кадфаэль разглядеть не мог.
Зато слова выступавших были слышны отчетливо, так что монах даже узнавал голоса, которые ему уже случалось слышать. Открыл совет Роже де Клинтон. Он приветствовал всех, кого стремление к благу привело под кров вверенной ему обители, где он, будучи епископом, числился еще и аббатом, после чего, как и было условлено, огласил свой запрет на ношение оружия в церкви и в зале совета и передал слово Генри де Блуа, епископу Винчестерскому, младшему брату короля Стефана. Кадфаэлю еще никогда не доводилось слышать этот властный, высокий голос, хотя речи высокородного прелата уже много лет оказывали воздействие на жизнь всех англичан, как монахов, так и мирян.
Генри де Блуа уже не первый раз пытался свести за столом переговоров брата и кузину, чтобы добиться если не окончательного примирения, то хотя бы прекращения активных боевых действий. Даже неустойчивое равновесие, при сохранении раздела страны грозившее в любой момент обернуться новым взрывом, было предпочтительнее нескончаемой разорительной войны. Правда, до сих пор все его усилия пропадали втуне. Неизвестно, всерьез ли рассчитывал неутомимый епископ на успех нынешней встречи, однако к собравшимся он обратился с пламенной речью. Он обрисовал плачевное состояние страны, разоренной и опустошенной в результате многолетней войны, которая не дала ощутимого перевеса ни одной из сторон и лишь принесла неисчислимые бедствия простому народу. Он живописал усобицу, в которой ни у той ни у другой стороны не было надежды на полную победу, и доказывал, что соперникам необходимо прийти к соглашению. Высказался епископ резко, кратко и весьма красноречиво. Собравшиеся слушали его, однако это еще ни о чем не говорило. Они слушали его и прежде, но либо не понимали, либо не верили в его искренность. И не без основания, ибо этому прелату случалось и колебаться, и даже менять свою приверженность. Сейчас он сурово обличал оба враждующих лагеря.
Когда епископ закончил, призвав и тех и других ответить на его упреки, в зале повисла тишина. Впрочем, можно было предположить, что противники хранили молчание не потому, что устыдились, а лишь выжидая время, чтобы затем обратить обличения епископа друг против друга. Ничего хорошего это не сулило.
Первой ответила на вызов императрица, возвысив свой звонкий, твердый, как сталь, голос. Кадфаэль решил, что Стефан уступил ей первенство не из политических соображений, как могли бы подумать многие, ибо первого оратора первым и забывают, а скорее по своей неизменной рыцарской учтивости по отношению к любой даме.
Матильда заявила о своем праве быть услышанной как на этом высоком совете, так и в любом другом месте, где говорят от имени Англии. Она не спешила сразу выкладывать свои козыри и начала издалека, с того исходного момента, следствием которого и явились нынешние настроения. Таковым явилась прискорбная гибель при кораблекрушении единственного законного сына старого короля Генри, по смерти которого неоспоримой наследницей короны становилась она. Отец позаботился о том, чтобы закрепить за дочерью право на власть. Созвав всех вельмож, он объявил им свою волю и повелел присягнуть будущей королеве. Те повиновались, но впоследствии многие сочли, что женщине не подобает править страной, и, когда Стефан неожиданно вторгся в Англию и возложил на себя корону, признали его своим государем. Такова была первопричина нынешнего хаоса.
Затем заговорил Стефан и со свойственной ему прямотой принялся отстаивать свои права на престол; правда, он говорил осторожно, стараясь не задевать самолюбие соперницы. Вступили в разговор и другие участники совещания. Несколько человек сдержанно посетовали на бедственное положение простого люда, выносившего на своих плечах основную тяжесть усобицы. Роберт Горбун не стал развивать эту не слишком часто затрагиваемую тему, но зато напрямую заявил, что разбазаривать впустую богатства страны по меньшей мере глупо. Ряд молодых шерифов, в том числе и Хью, поддержали его, приведя в качестве примера состояние дел в своих графствах. И с той и с другой стороны слышны были ссылки на Библию, но слова "разум", "согласие" и "мир" произносились не часто. Собрание уже близилось к концу, когда неожиданно был поднят второстепенный, с точки зрения многих, вопрос.
Ив сумел подгадать время. Когда Роже де Клинтон, довольный уже тем, что первая встреча прошла хотя и в спорах, но без явных проявлений вражды, поднялся, чтобы объявить перерыв, юноша заговорил - громко и отчетливо, но почтительно и спокойно. На сей раз он держал себя в руках. Заслышав знакомый голос, Кадфаэль заерзал, пытаясь высмотреть Ива, и сложил руки в горячей молитве о том, чтобы на сей раз самообладание не покинуло его до конца.
- Милорды, ваши милости…
Епископ проявил снисходительность и разрешил ему продолжить.
- Милорды, позволено ли мне будет смиреннейше…
Смирение едва ли являлось отличительной чертой этого порывистого юноши, но он, надо отдать ему должное, старался изо всех сил.
- …Есть некоторые вопросы, пусть даже и не первостепенные, решение которых, по моему разумению, могло бы способствовать согласию и в более важных делах. С обеих сторон имеются пленные. Коль скоро мы собрались здесь в поисках примирения, разве не было бы разумно и справедливо освободить их безо всяких условий?
С обеих сторон послышались неодобрительные возгласы. Предложение Ива явно не вызвало восторга. Никому не хотелось усиливать позиции противника, возвращая, причем безо всякой для себя корысти, способных сражаться воинов. Императрица отмахнулась от этой идеи с ходу:
- Такие вопросы решаются не до, а после достижения договоренности.
Король в кои-то веки с ней согласился:
- Мы собрались здесь, чтобы говорить о главном, а мелочи можно обсудить и потом.
- Милорд епископ, - промолвил Ив, предусмотрительно обращаясь к единственному возможному союзнику в деле освобождения пленных, - если сам обмен необходимо отсрочить - пусть так, но нельзя ли по крайней мере прояснить судьбу некоторых рыцарей и сквайров, захваченных этим летом в Фарингдоне? Об иных и по сей день ничего не известно. Если друзья или родственники желают их выкупить, разве не следует предоставить им такую возможность?
- Однако, - возразил епископ с ноткой неудовольствия в голосе, - как раз в интересах тех, кто держит их в плену ради поживы, было запросить выкуп. Ты хочешь сказать, что этого сделано не было?
- Было, но не во всех случаях, достойный лорд. Я полагаю, - с расстановкой произнес Ив, - что кое-кого держат в неволе не ради поживы, а из личной вражды и ненависти. За время усобицы многие нажили себе врагов.
Король нетерпеливо поерзал в кресле и громко сказал:
- У кого с кем личная вражда, нас не касается. Мы здесь собрались не ради этого. Что значит судьба человека в сравнении с судьбой государства?
- Судьба государства складывается из судеб отдельных людей, - пылко возразил Ив. - Несправедливость, допущенная по отношению к одному, задевает всех и наносит урон всему государству.
Собравшиеся загомонили, стараясь перекричать друг друга, но епископ утихомирил их, властно воздев руки:
- Тише! Возможно, этот юноша выбрал не лучшее время и не лучшее место для этого разговора, но тем не менее он прав. Справедливость и закон должны ограждать каждого.
Затем он обратился к Иву, который хоть малость и робел, но виду не подавал.
- Мне кажется, ты имеешь в виду совершенно определенный случай. Кто-то из твоих друзей угодил в плен при Фарингдоне.
- Да, милорд. И его прячут неизвестно где. Выкупа никто не требует, и ни его друзья, ни его лорд - мой дядя-не могут ничего разузнать о его судьбе. Если бы его милость король соблаговолил сказать, где…
- Я не рассаживаю пленников по собственным подвалам, - громогласно оборвал юношу Стефан.
Кадфаэль подозревал, что король просто-напросто проголодался и потому ему не терпится покончить с затянувшимся спором. Кроме того, он вообще терпеть не мог торговаться и, как правило, раздавал самые ценные трофеи своим корыстолюбивым вассалам, предоставляя им препираться из-за добычи.
- Мало кто из них мне известен, и уж точно я не помню никаких имен. Честно распределить их было поручено моему кастеляну.
Ив тут же ухватился за эти слова:
- Ваша милость, но ведь кастелян Фарингдона присутствует в этом зале. Будьте великодушны, позвольте мне получить ответ от него! - воскликнул он и, видимо опасаясь отказа, тут же спросил: - Где Оливье Британец? Кто его прячет?
Он произнес эти слова достаточно сдержанно, но тем не менее бросил свой вопрос, словно копье, через разделявшее ряды соперников пространство, адресуя не королю, а де Сулису. Юноша нуждался в снисходительности Стефана, если хотел получить ответ. Там, где другие могли лишь просить, король имел право повелевать. А терпение короля уже почти истощилось, правда, виной тому была не настойчивость юного сквайра, а просто-напросто чрезмерно затянувшееся собрание.
- Просьба этого юноши вполне разумна, - нехотя поддержал Ива епископ.
- Да ради Бога, - раздраженно бросил король де Сулису, - скажи ты ему, что он хочет знать, и покончим с этим делом.
Голос де Сулиса, почтительный и покорный, прозвучал из задних рядов приспешников Стефана, оттуда, где Кадфаэль никак не мог его увидеть.
- Ваша милость, я бы и рад, да только ответа у меня нет. В Фарингдоне я никакой выгоды для себя не искал и даже удалился с совета, предоставив решать судьбу пленных рыцарям гарнизона. Разумеется, тем, - добавил он с ехидной слащавостью, - которые вернулись под ваши знамена. А уж что да как они порешили, я о том не допытывался. Доходили до меня слухи, будто некоторых пленных уже, как положено, выкупили, а о прочих ведать ничего не ведаю. Может, писцы и составили какой-нибудь список, но я им не интересовался и никогда не видел.
Задолго до того, как де Сулис закончил, среди сторонников императрицы поднялся ропот, ибо насмешка над защитниками Фарингдона не могла оставить их равнодушными. Волнение пробежало по рядам лордов; скорее всего, будь у собравшихся мечи, их бы уже наполовину вытащили из ножен.
Ив возвысил голос, все еще сдержанный, но гневный, что, в свою очередь, вызвало в ответ столь же гневные восклицания приверженцев короля.
- Ваша милость, он лжет. Это он распоряжался всем от начала до конца. Этот человек бесстыдно лжет!
Его возглас потонул в возмущенном реве. Еще миг, и заполнившие зал лорды принялись бы за неимением оружия отвешивать друг другу пинки да затрещины. Но епископ Винчестерский, величавый и негодующий, поднялся и поддержал громогласный призыв Роже де Клинтона к порядку. Король и императрица, вскочив на ноги, метали громы и молнии, но постепенно спокойствие восстановилось, хотя казалось, что самый воздух в зале дрожал и был полон едкой ненавистью.
- Давайте сделаем перерыв, - угрюмо предложил де Клинтон, когда воцарилась наконец неустойчивая, хрупкая тишина, - и расстанемся без обид и брани, каковые здесь неуместны. Мы встретимся вновь после полудня, и я призываю вас явиться сюда в расположении духа, более подобающем добрым христианам, дабы продолжить наш разговор откровенно, но без горячности. А потом, независимо от исхода этой встречи, мы, оставив мечи и позабыв о вражде, пойдем к вечерне и, исполненные стремления ко благу, вместе помолимся о мире.
Глава четвертая
- Он лжет! - твердил насупленный и покрасневший от злости Ив, сидя за скудным приоратским столом. Впрочем, молодость брала свое, и дурное расположение духа не мешало ему уминать все подряд. - Что ни слово, то ложь. Уверен, он ни на минуту не уходил с того совета. Можете вы представить, чтобы такой человек да ничем не поживился? Причем не отхватил себе самый ценный трофей. Нет, он прекрасно знает, кто держит в плену Оливье. Но уж если даже Стефан не может - или не хочет - заставить его сказать правду, то как этого добиться кому-нибудь другому?