…От раскалившихся на солнце белесых скал тянуло жаром. В воздухе висела сухая пыль, от которой першило в горле. Из укрытия, где он и его товарищи по оружию сидели согнувшись в три погибели, был виден длинный гребень стены, над которым в палящих солнечных лучах сверкали стальные шлемы стражников. Его окружали глубокие расщелины и отвесные утесы, словно сотворенные из камня и пламени, - ни свежий листок, ни зеленая былинка не оживляли суровый ландшафт. А впереди, в кольце белокаменных стен, увенчанных башнями и куполами, высился священный град Иерусалим - цель его многолетних странствий. У самых ворот завязалась схватка, но картина сражения была скрыта поднятыми клубами пыли, и о ходе стычки можно было судить лишь по хриплым выкрикам и лязгу стали. Он ждал, когда труба подаст сигнал к решающему штурму, а пока надежно притаился в укрытии, ибо не понаслышке знал, как метко разит стрела, пущенная из короткого, тугого сарацинского лука. Вот уже поднялись и заколыхались на обжигающем ветру боевые знамена, блеснула на солнце сигнальная труба - еще миг, и она позовет на приступ…
Звук, который буквально вырвал Кадфаэля из дремоты, был достаточно громким, но все же это не был бронзовый голос трубы, какой он слышал в день победного штурма Иерусалима. Монах снова оказался на своем месте, в темном закутке зала капитула. Он моментально вскочил на ноги, вместе со всей всполошившейся, перепуганной братией. Разбудивший его пронзительный вопль сменился чередой прерывистых стонов и выкриков, свидетельствовавших о жестокой боли или о крайнем возбуждении. На открытом пространстве посреди зала, точно выброшенная на берег рыба, извивался упавший ничком брат Колумбанус. Он бился лбом и ладонями о каменные плиты пола и дергался в конвульсиях, издавая хриплые крики. Ряса его задралась выше колен, обнажив длинные белые ноги. Растерянные монахи беспомощно топтались вокруг, а приор Роберт, воздев руки, громогласно призывал на помощь.
Брат Кадфаэль и ведавший лазаретом брат Эдмунд поспели к Колумбанусу одновременно. Опустившись на колени по обе стороны бившегося в припадке брата, они крепко схватили его и удерживали, чтобы несчастный не размозжил голову о каменный пол или не вывихнул суставы.
- Падучая болезнь! - определил брат Эдмунд и засунул в рот Колумбанусу конец толстой веревки, которой была подпоясана его ряса, чтобы тот не прикусил себе язык. Брат Кадфаэль, однако, не был уверен в том, что недуг определен верно, ибо звуки, которые издавал Колумбанус, походили скорее на вопли истеричных кликуш. Благодаря тому, что Кадфаэль и Эдмунд удерживали больного, конвульсии несколько поутихли, но стоило монахам ослабить хватку, как они возобновились с новой силой.
- Несчастный юноша! - взволнованно произнес аббат Хериберт. - Какой неожиданный и жестокий припадок. Ради Бога, обращайтесь с ним бережно. Его надо отнести в лазарет, а мы, братья, будем молиться о его исцелении.
На этом собрание капитула закончилось, и пребывавшие в некотором смятении монахи начали расходиться. С помощью брата Джона и нескольких братьев, из тех что порасторопней, Колумбануса надежно спеленали простыней, так что он был не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Вместо веревки, которой больной мог подавиться, между зубов ему засунули деревянный клинышек. Затем на снятом с окна ставне его отнесли в лазарет, где уложили в постель, для верности крепко привязав к койке. Колумбанус тужился, вскрикивал и стонал до тех пор, пока не удалось влить ему в рот глоток приготовленного братом Кадфаэлем макового отвара. Снадобье подействовало - судороги почти прекратились, а громкие стоны сменились невнятным бормотаньем.
- Присматривайте, за ним хорошенько, - встревоженно промолвил приор Роберт, склонившись над постелью молодого монаха. - Я думаю, кому-то придется неотлучно находиться рядом с ним, ведь этот ужасный приступ может и повториться. Ни брат Эдмунд, ни брат Кадфаэль не могут просидеть здесь всю ночь: в их попечении нуждаются и другие недужные братья. Брат Жером, я возлагаю заботу об этом страждущем на тебя и, пока ему необходим уход, освобождаю тебя от всех остальных обязанностей.
- Все исполню как должно, отче, с молитвою на устах, - отозвался Жером.
Приор не случайно поручил присматривать за недужным своему ближайшему помощнику и прихлебателю. Он хотел, чтобы рядом с больным находился верный человек, - такой, который будет докладывать ему обо всем и посторонним лишнего не сболтнет, а то, не ровен час, за стенами обители пойдут толки, что один из шрусберийских братьев лишился рассудка.
- А главное, ни на шаг не отходи от него ночью - наставлял приор, - ибо по ночам, когда бодрствуют силы зла, человек особо немощен и слаб, и недуг легко одолевает его. Если он уснет, ты тоже можешь вздремнуть, но оставайся поблизости - на тот случай, если ему потребуется твоя помощь.
- Не пройдет и часа, как он заснет, - заверил Кадфаэль, - и проспит всю ночь. А к утру, даст Бог, ему полегчает.
А про себя травник подумал, что Колумбанусу прежде всего недостает настоящей работы - и для ума, и для тела: делом парень не занят, а потому и выкидывает всякие фортеля - то ли непроизвольно, то ли сознательно. Может, его и пожалеть стоит, но в чем-то он и сам виноват. Однако Кадфаэль поостерегся высказываться на сей счет: не так-то уж хорошо знает он своих братьев-монахов, чтобы с уверенностью судить о каждом. Не считая разве что брата Джона - с этим вроде бы все ясно! Но такого бесшабашного, грубоватого и жизнелюбивого малого, как брат Джон, нечасто встретишь в святой обители.
На следующее утро в зале капитула появился чрезвычайно взволнованный брат Жером - по всему было видно, что ему не терпится сообщить нечто важное. Аббат Хериберт мягко попенял Жерому за то, что тот без разрешения покинул больного. Писец смиренно сложил руки и склонил голову, однако чувствовалось, что он более чем уверен в своей правоте.
- Отче! Поверь, что меня привело сюда дело, не терпящее отлагательства. Что же до брата Колумбануса, то я оставил его спящим, хотя и не могу сказать, что он спит мирно, ибо и во сне его мучают кошмары. Однако за ним присматривают двое братьев. Если же я нарушил свой долг, то приму наказание с подобающей покорностью.
- Выходит, нашему брату не стало лучше? - сочувственно спросил аббат.
- Сон его по-прежнему тревожен и он бредит. Но у несчастного появилась надежда - потому я и осмелился прийти сюда. Ибо я сподобился чудесного видения и спешу рассказать о том, что открылось мне по неизреченной милости Господней. Отче, я ненадолго сомкнул глаза у ложа брата Колумбануса и мне привиделся чудесный, сладостный сон.
К этому моменту Жером уже привлек к себе всеобщее внимание; Кадфаэль, и тот стряхнул с себя дремоту.
- Кажись, еще один спятил, - насмешливо прошептал ему на ухо брат Джон, - похоже, эта штука заразная!
- И вот, отче, я узрел, как стена кельи отверзлась, и в ослепительном свете взору моему предстала прекрасная юная дева. Встав над ложем нашего брата, она поведала мне, что имя ее Уинифред и что в Уэльсе есть чудотворный ключ, забивший на том месте, где некогда обрела она мученический венец. И еще она сказала, что ежели омыть брата Колумбануса водой из этого источника, то в тот же миг недуг его оставит. Затем дева призвала благословение Всевышнего на нашу обитель и исчезла, растворившись в несказа нном свете, и только тогда я пробудился.
Над пробежавшим по залу возбужденным ропотом возвысился исполненный благоговейного восторга голос приора Роберта:
- Узри, отец аббат, что Провидение благоволит нам и направляет наши поиски. Что это, если не знак, указующий, что нам надлежит и впредь неустанно стремиться к обретению священных реликвий?
- Уинифред? - с сомнением пробормотал Хериберт, - Что-то я не припомню такой святой мученицы - да и не диво - их ведь так много в Уэльсе. Но, конечно же, было бы святотатством пренебречь столь явным знамением, и мы должны доставить брата Колумбануса к этому святому источнику. Вот только как его отыскать?
Приор Роберт обвел взглядом тех немногих братьев, которые были родом из Уэльса. Брата Кадфаэля Роберт предпочел не заметить, этого валлийца он не жаловал - то ли из-за лукавого блеска в глазах, то ли из-за не слишком подходящего для монаха прошлого. Благосклонный взор приора остановился на престарелом брате Рисе. Тот уже вконец одряхлел, однако за свою долгую жизнь наслушался всевозможных историй о святых, и хотя память порой и подводила старца, зато на его благочестие вполне можно было положиться.
- Брат, - обратился к нему приор, - может быть, ты расскажешь нам об этой святой, а заодно подскажешь, где же найти ее источник?
Об иссохшем, беззубом старике редко кто вспоминал, и он не сразу уразумел, что оказался в центре внимания. Начал он несмело, с запинкой, но когда увидел, что все глаза устремлены на него, воодушевился и голос его зазвучал громче.
- Святая Уинифред, отче? Ну как же, святую Уинифред всякий знает. А про источник я так скажу - его немудрено сыскать, потому как в честь его место так и называется - Святой Колодец. От Честера рукой подать. Вот только самой святой вы там не найдете, ее могилы у Святого Колодца нет.
- Расскажи нам о ней, брат, - упрашивал приор Роберт, и нетерпение его было так велико, что голос звучал чуть ли не угодливо. - Поведай все, что ты о ней знаешь!
- Святая Уинифред, - возгласил довольный старик, сообразив, что наступил час его славы, - была единственной дочерью одного рыцаря по имени Тевит, жившего в тех краях, когда валлийские государи были еще язычниками. Но этот рыцарь вместе со всеми своими домочадцами был обращен в веру Христову святым Беуно, в благодарность за что предоставил святому кров и выстроил для него церковь. Девушка же в благочестии превосходила даже своих родителей. Она дала обет целомудрия, а уж к мессе ходила каждый Божий день. Но как-то в воскресенье она прихворнула и осталась дома, в то время как все домашние пошли в церковь. И надо же такому случиться - к ее дверям подъехал принц Крэдок, сын тамошнего короля, и, как только увидел девицу, тут же в нее влюбился. Уж очень она была хороша! Настоящая красавица! - заявил брат Рис и громко причмокнул.
Приора это заметно покоробило, однако он удержался от упрека, не желая прерывать поток красноречия старого монаха.
- И вот принц, - продолжал брат Рис, - стал уверять ее, что притомился на охоте, изнемогает от жажды, и попросил напиться. Уинифред, не думая дурного, впустила его в дом и принесла воды. А этот нечестивец схватил ее и заключил в объятья - вот так! - воскликнул согбенный старец и подскочил - кто бы мог ожидать от него подобной прыти?
Приор недовольно поморщился - видать, посчитал, что такая манера выражаться не соответствует ни преклонному возрасту Риса, ни его иноческому сану.
- Но достойная девушка сумела как-то вырваться из объятий Крэдока, выбежала в другую комнату, а там выбралась в окно и пустилась бежать к церкви. Однако когда принц понял, что она убежала, он вскочил на коня и поскакал ей вдогонку, настиг возле самой церкви и, опасаясь, что она ославит его за беспутство, выхватил меч и отсек ей голову!
На этом месте Рис сделал паузу и выждал, пока по залу прокатилась волна вздохов и восклицаний ужаса, негодования и жалости. Братья молитвенно складывали руки и закатывали глаза.
- Увы, сколь печально завершился земной путь этой девы! - прогнусавил нараспев Жером.
- Как бы не так! - оборвал его Рис. Брата Жерома старик всегда недолюбливал. - В это время из церкви, вместе со всем причтом, вышел святой Беуно, и он увидел все, что случилось. И тогда святой проклял негодяя, проклял таким страшным проклятием, что тот повалился на землю и тут же истаял, точно воск на огне, - и следа от него не осталось. А потом блаженный Беуно взял отрубленную голову, приставил ее к шее, и плоть срослась, девушка восстала из мертвых, а на месте ее воскрешения забил чудотворный ключ.
Рис снова замолк, и на сей раз ошеломленной рассказом братии пришлось довольно долго ждать продолжения. Похоже, дальнейшая судьба девушки старика уже не интересовала.
- Ну а потом? - не отставал приор Роберт, - как распорядилась святая чудесно возвращенной ей жизнью?
- Она совершила паломничество в Рим, - сообщил брат Рис уже спокойным тоном, - предстала там перед великим собранием святых и была назначена аббатисой девичьей обители в Гвитерине, что близ Ланрвиста. Она прожила там долгие годы и совершила немало разных чудес. Если, конечно, можно так сказать - прожила, она ведь уже один раз помирала. Ну а во второй раз она преставилась там, в своей обители, - закончил брат Рис, равнодушно пожимая плечами.
Последние годы жизни святой ничуть его не волновали. В конце концов, рассуждал старик, у девицы была возможность подцепить принца, а раз она ею не воспользовалась, стало быть, у нее на роду было написано сделаться аббатисой девичьей обители, и распространяться тут особо не о чем.
- Так, значит, она похоронена в Гвитерине? - не унимался приор. - А продолжались ли чудеса после ее смерти?
- Что-то такое поговаривали, - отвечал брат Рис, - да только я уж и не припомню, когда в последний раз слышал ее имя, а в тамошних краях не бывал, почитай, целую вечность.
Приор Роберт, стоявший в круге солнечного света, пробивавшегося между колоннами зала капитула, выпрямился во весь свой немалый рост и обратил сияющий, торжествующий взор к аббату Хериберту.
- Отче! Не кажется ли тебе, что сам Господь благословляет и направляет наши неустанные поиски могущественного святого покровителя? Если блаженная дева явилась во сне брату Жерому и повелела доставить к ней для исцеления нашего недужного брата, то не вправе ли мы ожидать от нее и дальнейших милостей? И если, откликнувшись на наши молитвы, она исцелит брата Колумбануса, не позволительно ли нам будет счесть это знаком ее благоволения и надеяться, что она желает пребывать с нами? Не значит ли это, что нам надлежит обратиться к церковным властям со смиренным прошением даровать разрешение на перенесение ее святых мощей в Шрусбери, где они обретут подобающее пристанище, к вящей славе и процветанию нашей обители?
- А главное - приора Роберта! - шепнул брат Джон на ухо Кадфаэлю.
- Не приходится сомневаться в том, что святая и впрямь явила нам исключительную милость, - согласился аббат Хериберт.
- А коли так, отче, благословишь ли ты меня сегодня же отправить брата Колумбануса, в сопровождении добрых братьев, к Святому Колодцу?
- Пусть едет, - промолвил аббат, - и да пребудут с ним наши молитвы. И пусть он вернется к нам исцеленный и исполненный благодарности, как личный посланец святой Уинифред.
Сразу же после полуденной трапезы Колумбануса, который так и не пришел в себя и беспрестанно лепетал что-то невразумительное, вывели во двор, откуда и должно было начаться его путешествие. Больному подобрали смирного мула и усадили в высокое удобное седло, чтобы юноша, не дай Бог, не свалился, если с ним снова повторится припадок. По обе стороны от недужного ехали брат Жером и один загорелый монастырский служка. Оба были готовы, если возникнет нужда, поддержать Колумбануса. Сам же он, казалось, никого не узнавал и лишь озирался по сторонам широко раскрытыми глазами, и доверчиво и послушно, точно дитя, следовал туда, куда его вели.
- Эх, я бы и сам не прочь прогуляться в Уэльс, - с тоской в голосе протянул брат Джон, завистливо поглядывая вслед паломникам, пока те не завернули за угол и не пропали из виду, направляясь к мосту через Северн. - Да только куда мне сподобиться видения - на такие штуки у нас Жером дока.
- Парень, - добродушно укорил его Кадфаэль, - что-то ты с каждым днем все больше смахиваешь на безбожника.
- Да ничего подобного! Никакой я не безбожник и, как всякий другой, готов уверовать в святость этой девы и в ее чудеса. И ничуть не сомневаюсь в том, что святым дарована благословенная целительная сила и что они могут откликаться на наши молитвы. Но сон-то видел не кто иной, как этот верный приорский пес. Ты что же, хочешь, чтобы я поверил в его святость? Его, а не ее! Да и в любом случае, разве того, что дева явила нам свою милость, недостаточно для славы обители? В толк не возьму, с чего это им приспичило тревожить прах бедной госпожи. По мне, так это дело гробовщиков да могильщиков, а уж никак не святых отцов. Да ты и сам так же думаешь, - решительно заявил Джон и вызывающе посмотрел старшему товарищу прямо в глаза.
- Что я думаю, я и без тебя знаю. И вместо того, чтобы болтать попусту, пойдем-ка лучше вскопаем грядку, а то капуста ждет не дождется, когда наконец мы ее высадим.
Поездка к Святому Колодцу заняла пять дней. В тот вечер, когда возвратились паломники, шел проливной дождь, но они въехали во двор, не обращая на ливень никакого внимания и распевая хвалебные псалмы. В центре, расправив плечи и подняв голову, ехал брат Колумбанус, весь облик которого был исполнен благодарности и торжества, если только такое слово можно было применить к человеку, проникшемуся духом смирения. Лицо его сияло, взгляд был осмысленным - трудно было представить себе, что совсем недавно он в беспамятстве бился о каменные плиты пола. Прежде всего все трое посетили церковь, где, стоя на коленях перед алтарем, прочли благодарственные молитвы Всевышнему и святой Уинифред, а затем отправились в аббатские покои, чтобы как подобает доложить обо всем аббату, приору и субприору.
- Отче, - начал пребывавший в радостном возбуждении брат Колумбанус, - я не искушен в рассказах и не берусь поведать обо всем, что приключилось со мной, тем паче, что знаю меньше, чем эти добрые братья, заботившиеся обо мне во время недуга. Знаю лишь, что я впал в забытье и, когда меня привезли к Святому Колодцу, я не ведал, куда я еду и зачем, не знал, что со мной происходит, и был беспомощен, как дитя. Но сколь же чудесно было мое пробуждение! Неожиданно я воспрял и, придя в себя, узрел светлое, весеннее утро. Я стоял нагой в траве рядом с колодцем, а эти достойные братья поливали меня водой, каждая капля которой несла исцеление. Я тут же узнал их и вспомнил, кто я такой, но никак не мог понять, где я нахожусь и как там оказался. Однако братья поведали мне обо всем. А после этого мы, вместе со многими тамошними жителями, направились в маленькую церковь, которая стоит близ Святого Колодца, и отслужили там мессу. Теперь мне ведомо, что своим исцелением я обязан заступничеству святой Уинифред, которой я возношу хвалу и благодарность, равно как и Господу, подвигшему ее явить мне свою милость. Остальное же поведают эти братья.