– ...Что, вероятно, выходит за пределы дозволенного законом, но я это принимаю. Кроме того, это не мои дела, я просто любопытствую, вот и все.
– Я тебя понимаю.
– А что за адвокат?
– Боже мой! Элиот! Луи Пикет.
Ему это не понравилось. Он это выразил не словами, а тем, как уставился в чашку с кофе с прямо-таки норвежской мрачностью.
– Элиот, я с ним даже не знаком.
– Может быть, ты и в самом деле ездил а Атланту повидаться с Капоне.
– Ага, – произнес я, делая вид, что дурачусь. – Может быть, и ездил.
– Говорят, Пикет связан с Капоне.
– Я это слышал.
– Он был также адвокатом убийцы Джейка Лингла.
– Из чего следует вывод, что парень, которого они послали на отсидку, на самом деле убил Лингла, – добавил я.
Элиот взглянул на меня:
– Я лично уверен, что он и был киллером. Ведь там были надежные свидетели.
Я ничего не ответил. Элиот произнес эти слова с едва различимым сарказмом, хотя мне могло и показаться.
– Я давно тебе хотел рассказать кое о чем, – сказал Элиот. – Мы никогда с тобой не говорили о Лингле. Это случилось до того, как мы подружились. Но, сдается мне, ты снова в это вляпался – я имею в виду компанию Капоне... Хотя это и не твоя вина. Что ж... помочь тебе не могу, хотя и сочувствую.
– Я ценю твое сочувствие, Элиот. Ценю по-настоящему. Но...
– Но держись от этого подальше. Позволь, я расскажу то, что давно хотел тебе рассказать. Это известно лишь узкому кругу. Мы с Фрэнком Вилсоном знали о Лингле... знали, что он близок к Капоне и мог бы стать главным свидетелем, чтобы помочь нам привлечь его к суду за уклонение от уплаты налогов. Мы позвонили в "Триб" полковнику Мак-Кормику. Он знал о Лингле, но лично с ним знаком не был. Мы не сказали полковнику, зачем хотим встретиться с Линглом, – иначе полковник не заложил бы в прессе такую мину под себя самого, защищая "павшего героя". Но мы попросили полковника организовать для нас встречу с Линглом в "Трибьюн Тауере". Он согласился. Десятого июня в одиннадцать утра мы должны были встретиться. – Элиот мелодраматически помолчал, чтобы произвести впечатление. – Рассказывать тебе, что произошло девятого июня, мне незачем.
Джейк Лингл был убит.
– Да, – ответил я. – Не стоит.
– Меня всегда раздражало это чертово стечение обстоятельств, этот Пикет с его связями с Капоне, сам приятель Лингла, да еще и свидетель на суде из-за того, что виделся с Линглом незадолго до убийства; и что все тот же Пикет должен защищать парня, подозреваемого в убийстве Лингла.
– Имею возможность убедиться, как это до сих пор тебя беспокоит, – заметил я.
– Возникла масса предположений о том, кто стоял за убийством Лингла. Кто его оплатил. Было похоже, что за этим стоит Капоне. У меня лично нет никаких сомнений: кроме Капоне – некому.
– Да, Элиот, это сделал не я.
– Хорошо, – сказал он серьезно. – О деле Лингла больше не будем говорить. Но я подумал, что тебе нужно знать о встрече в "Трибьюн Тауер", на которую Лингл обещал прийти.
– Знать – это всегда неплохо. Благодарю, Элиот. Снова подошла официантка, и мы оба заказали еще по чашке кофе.
– Слушай, – сказал Элиот. – Я хотел тебя повидать сегодня утром не только для того, чтобы сунуть нос в твои дела. Я хотел тебе сообщить кое-что новенькое.
– Ну да?
– Меня ожидает перевод.
– Из Чикаго?
– Да.
– Почему?
– Шоу заканчивается, и я остаюсь банкротом. Шеф агентов по "сухому закону" в городе, где совсем скоро будут продавать легально любые спиртные напитки... А я хочу настоящей работы.
– Элиот, вы всегда использовали "сухой закон" как оружие для борьбы с гангстерами, как оправдание их преследования. Почему бы вам не придержать при себе это оправдание еще на какое-то время, пока вы окончательно с ними не разберетесь?
Он покачал головой.
– Нет. Решено. – Посмотрел на меня устало; выглядел он намного старше своих двадцати девяти лет. – Знаешь что, Нейт. Иногда я думаю, что заключение Капоне было просто... рекламным трюком. Они привлекли меня, натравили на него – мы сделали работу, и сейчас его нет, но... Его команда все еще существует. А как только покончат с "сухим законом", они будут уже не столь досягаемы, и легализация их деятельности будет только вопросом времени. Я вообще не уверен, что кто-нибудь когда-нибудь до них доберется... Я просто не знаю, что и сказать...
– Конечно, Элиот, только тебе одному известно, скольких трудов стоило засадить Капоне, – сказал я. – Но ведь на страницы газет больше вас никто и не попадал.
Он покачал головой.
– Если бы я просто жаждал славы, Нейт. Да, мне нравится встречать свое фото в газетах, имя в заголовках. И тебе понравится, когда это произойдет. Но это был единственный способ организовать поддержку общества, доказать сочувствующим гражданам и политикам, которые доверили мне эту работу, что я ее исполняю. Неужели ты думаешь, все это только для того, чтобы попасть в эти чертовы газеты?
Мне стало неловко – какое я имею право выговаривать Элиоту?
– Куда собираешься ехать?
– Куда пошлют. Предполагаю, что здесь пробуду все лето. Может найдут мне какое-нибудь занятие на время Выставки.
– Тебя здесь будет не хватать. Мне так уж точно.
– Я еще не уехал. Так или иначе, хотел тебе об этом сообщить – хотя бы отчасти скинуть груз с сердца.
– Я и сам хочу на неделю или две уехать из города.
– Да?!
– Ну да. Махну во Флориду в начале следующего месяца.
– Уж не тогда ли, когда Сермэк уедет отсюда?
Элиот был неисправим.
– А что? – спросил я, надеясь, что с искренним равнодушием.
– Значит, угадал, – заметил Элиот, вставая; проверил чек, добавив десять пенсов на чай. Я добавил еще пять центов. Он взглянул на меня: – Ты и правда влюбился.
– Я легко влюбляюсь, если не вру в течение двух недель, – ответил я.
Он засмеялся; и из глаз исчезла усталость. Мы вместе вышли на улицу, я прошелся с ним до Диборн, спустился к Федерал-билдинг, где мы расстались, и я пошел на Ван-Барен, завернув за угол к своей конторе. Было ветрено, что не удивительно для Чикаго в январе, но сейчас ветер просто свирепствовал. Спрятав руки в карманы пальто, я шагал, опустив голову и уставясь в тротуар.
Так, с опущенной головой, я и открыл дверь, и подошел к лестнице. Я поднял голову только тогда, когда услышал шаги.
По лестнице в полумраке спускалась женщина. Ей было чуть за двадцать, лицом похожа на Клодетт Кольбер. Она была довольно высокой – возможно, пять футов и восемь или девять дюймов, – а одета в длинное черное пальто с черным меховым воротником. Ничего экстравагантного. На копне кудрявых темных волос, тесно прижатых к голове, прилепился берет. В руке у нее была маленькая черная сумочка с замком.
Когда мы встретились на ступеньках, я улыбнулся, она тоже. От нее хорошо пахло, но это были не духи, не цветочный запах – это был аромат, который я не мог определить, может быть, ладан? Что бы это ни было, но на протяжении одного часа я влюбился во второй раз.
Неожиданно она обратилась ко мне мелодичным, хорошо поставленным голосом, показавшимся мне немного аффектированным:
– У вас контора в этом здании или вы идете к кому-нибудь на прием?
Я повернулся к ней, облокотившись на перила, что было очень небезопасно, но зато в духе Рональда Колмэна.
– У меня контора, – ответил я с большой гордостью.
– Замечательно, – улыбнулась она. – Тогда вы, возможно, знаете, в какие часы принимает мистер Геллер?
– Мистер Геллер – это я, – удалось, наконец, выговорить мне.
– Великолепно! Значит, вы как раз тот человек, к которому я и направлялась.
Когда я пропускал женщину вперед, ее тело неожиданно на какое-то мгновение прижалось ко мне. Я вздрогнул.
Войдя в контору, я взял у нее пальто и повесил на вешалку. Она оставалась стоять, прямая, как стержень, держа сумочку обеими руками перед собой, как фиговый лист.
Молодая женщина невольно приковывала мое внимание: она была мертвенно бледной, отчасти от пудры, а губы были темно-красные, почти черные. Одетая во все черное, – облегающее платье без швов, выдающее себя за шелковое, но бывшее на самом деле из хлопка, с разрезом на колене; черные пятки на прозрачных черных чулках с рисунком в виде петель – она напоминала мне платную танцовщицу, но выглядела в то же время слегка наивно.
Короче говоря, во внешности странной посетительницы присутствовала какая-то театральность.
Повесив свое пальто, я указал жестом на стул перед столом, за который и уселся. Женщина села – с прямой спиной, немного закинув голову назад. Она протянула мне через стол руку. Мне пришлось немного помедлить, прежде чем ее взять: я не был уверен – предполагалось, что я ее поцелую или пожму? Так что я, приподнявшись, просто взял в руку четыре пальца и нежно их сжал, засвидетельствовав свое почтение, а потом опять сел.
– Меня зовут Мэри Энн Бим, – сказала она. – У меня нет сценической фамилии.
– Чего нет?
– Это моя настоящая фамилия. Сценическим фамилиям я не доверяю. Я актриса.
– В самом деле?
– Работала в маленьких театрах, – здесь и в других местах...
"О-очень маленьких театрах", – подумал я, а вслух ответил:
– Понимаю.
Она села еще прямее, расширив глаза:
– Ох! Не беспокойтесь. Я не бедная!
– Что-то сомневаюсь.
– Заработок у меня есть. Я работаю на радио.
– Серьезно?
– Да. Мне это порядком облегчает жизнь, пока я не смогу найти что-нибудь получше. Вы слушаете радио?
– Иногда. Собираюсь поставить в конторе. Молодая женщина огляделась, как будто присматривалась, куда бы поставить приемник, словно я его уже купил. Она заметила раскладную кровать и указала на нее несколько театральным жестом.
– Это не раскладная кровать? – спросила она.
– Не исключено, – ответил я.
Она пожала плечами и, взглянув на меня через стол, улыбнулась и сказала:
– "Знакомьтесь, просто Билл".
– Простите?
– Это сериал, где я играю, "Знакомьтесь, просто Билл". Я говорю разными голосами, один из которых основной. Это моя работа, я сделала уже много разных шоу. Вы слышали "Мистер театрал"? Я думаю, там у меня получилось лучше всего.
– Сам я скорее поклонник "Эймес и Энди".
– Они говорят только своими голосами, – заметила она довольно печально, потому что ее товар не пользовался таким спросом.
– Я рад, что серьезная актриса, вроде вас, ничего не имеет против работы на радио. Ведь многие актрисы считают себя как бы выше этого.
– Многие великолепные актеры и актрисы работают на радио в Чикаго, мистер Геллер. Например, Фрэнсис Буммэн. Айрин Рич. Фрэнк Дейн.
– Эдди Кэнтор, – предложил я.
– Не в Чикаго, – поправила она.
– Что ж, хорошо. Мы установили, что с работой у вас все в порядке. Теперь выясним, зачем вы меня хотели нанять?
Лицо ее сделалось серьезным. Она пошарила в маленькой черной сумочке и вынула затрепанный моментальный снимок.
– Это фотография Джимми.
Она через стол протянула ее мне. На фото вместе с ней был изображен парень, немного на нее похожий, только полнее. На фотографии они были сняты еще подростками.
– Мы с ним близнецы... – пояснила она.
– Надеюсь, не однополые, – хмыкнул я.
– Нет, не однополые, – холодно ответила она. Мой тонкий юмор пришелся ей явно не по вкусу.
Я хотел вернуть ей фото, но она отрицательно покачала головой.
– Оставьте его себе, – сказала она. – Я хочу, чтобы вы его нашли.
– А давно он потерялся?
– Видите ли, он не терялся в точном смысле этого слова; ничего такого, с чем можно обращаться в полицию. Это не совсем исчезновение.
– Тогда что же это, мисс Бим?
– Зовите меня Мэри Энн. Пожалуйста.
– Отлично, Мэри Энн. Так потерялся ваш брат или нет?
– Я приехала из Девенпорта, штат Айова. Это на Миссисипи. Трай-Ситиз? Слышали о таком? Рок-Айленд? Моулайн?
Я слышал о трех названиях: именно из Девенпорта приехал Бикс Байдербен – джазовый трубач, который, пока не спился в 1931 году, играл так, что стало невозможно слушать Поля Уайтмена. Рок-Айленд я знал по железной дороге, а в Моулайне выступал Барни. Но название "Трай-Ситиз" было для меня новым. Но я не стал ее беспокоить такими мелочами.
– Мой отец был мануальным терапевтом. Звучит так, будто он умер, но нет, он жив и здоров. Папа был мануальным терапевтом, Девенпорт – родина этого начинания. И мой отец увлекся этим. Стал одним из первых студентов. Но он попал в автомобильную аварию, и у него обгорели руки. И он перестал практиковать. Несмотря ни на что продолжал преподавать в колледже Палмеров, а закончил менеджером на радиостанции Даббл-Ю. Оу. Си.
Я остановил ее.
– Как же он из костоправа превратился в руководителя радиостанцией?
– Даббл-Ю. Оу. Си – собственность Палмеров. "Мир мануальной терапии". Так же, как станция "Трибьюн", Даббл-Ю. Эн. Пи сделана для "Всемирно известной газеты". Понимаете? Вот там я себя и попробовала в первый раз, на радиостанции папы. Я читала в эфире стихи еще когда была девочкой. Когда стала старше, у меня появилась собственная программа для детишек – рассказы, сказки. Вот откуда у меня опыт, и вот почему я смогла, приехав в Чикаго, сразу найти работу на радио.
Имея отца в таком бизнесе, который мог подергать за нужные ниточки, это, вероятно, было совсем нетрудно.
– Мы с Джимми были очень близки, часто мечтали об одном и том же. Я хотела стать актрисой, а он – репортером. Еще детьми мы оба прочитали массу книг, и, думаю, это подогрело наши фантазии. Как и наши амбиции... Но так или иначе, это была мечта Джимми, папа же хотел, как вы уже, наверное, догадались, чтобы он стал мануальным терапевтом. Джимми провел пару лет, в колледже Огастена, изучая свободные искусства и планируя изучать журналистику, но папа захотел, чтобы он вернулся к Палмерам, а когда Джимми отказался, папа перестал давать деньги. И Джимми ушел из дома.
– Когда это было?
– Примерно полтора года назад... В июне 1932 года, я думаю. Сразу же, как он ушел из колледжа.
– А сколько вы уже в Чикаго?
– Год. Я надеялась здесь с ним увидеться...
– Чикаго – слишком большой город, чтобы повстречаться случайно.
– Сейчас я это уже знаю. А в Девенпорте и не догадывалась.
– Понятно. Но у вас была причина надеяться, что он приедет сюда?
– Да, он хотел работать во "Всемирно известной газете".
– В "Трибе".
– Ну да. Короче говоря, в любой газете Чикаго.
– И вы что думаете? Что, приехав в Чикаго, он обратился в поисках работы в разные газеты?
– Думаю, да. Я обзвонила все редакции, спрашивая, не работает ли у них Джеймс Бим, и всюду надо мной смеялись.
– Они думали, что вы морочите им голову.
– Почему?
– Джеймс Бим. "Джим Бим". Вам понятно?
– Нет.
– Это марка виски.
– А-а. Но я не имела это в виду.
– Ну да. А вот они, вероятно, имели. Он с вашей семьей не общался? С отцом, с матерью, с тех пор, как уехал летом 1931 года.
– Нет. Мамы у нас нет... Умерла при нашем появлении на свет.
Я не знал, что и сказать. Немного поздновато было разыгрывать участие. Наконец заметил:
– Я вижу, что это только ваше личное желание – узнать местонахождение брата... Отец не принимает в этом участия.
– Да.
– Вы еще можете мне что-нибудь рассказать о брате, что помогло бы в его поисках? Она задумалась.
– Он уехал, забравшись в товарняк. По крайней мере, так он собирался сделать.
– Понятно. Немного для начала.
– Но вы ведь попытаетесь?
– Конечно. Но я ничего не могу вам гарантировать. Могу проверить газеты и, может быть, поспрашиваю народ в Гувервиллях.
– А почему там?
– Наивный мальчик в случае неудачи мог попасть к бродягам или в какой-нибудь притон. Если вообще выжил... Но он ведь мог попасть на товарняке и в какое-нибудь другое место. Хотите знать, что я думаю?
– Говорите.
– Приехав сюда, он попытался найти работу, но не нашел ничего. Потерпев фиаско, не рискнул вернуться домой и двинулся странствовать. Мне представляется, что он путешествует по железной дороге, знакомясь со страной. Дай Бог, чтобы он вернулся в лоно семьи. Но думаю, что когда это произойдет, он будет уже взрослым мужчиной.
– Почему вы это говорите, мистер Геллер?
– Нейт. Говорю, чтобы сберечь ваши деньги. Я возьмусь за дело, если вы настаиваете, но думаю, будет лучше, если вы оставите все как есть.
Не колеблясь, она ответила:
– Пожалуйста, беритесь.
Я пожал плечами, улыбаясь:
– Считайте, что взялся.
– Великолепно! – заключила она, ее улыбка осветила комнату.
– Моя такса – десять долларов в сутки. Я буду заниматься этим по меньше мере в течение трех дней, так что...
Она уже рылась в сумочке.
– Здесь сто долларов.
– Это очень много.
– Пожалуйста, возьмите. Это...
– Я не могу.
– Пожалуйста.
– Ну просто не могу.
– Пожалуйста.
– Ладно, заметано.
– Прекрасно!
– Послушайте, у вас есть адрес? Где я могу вас найти?
– Я снимаю студию на Ист-Честнат. У нас есть телефон. – Она назвала номер, я его записал.
– Это в Тауер Тауне, верно? – спросил я.
– Да. Смотрю, вы не удивлены? – спросила она игриво.
– Нет, – отрезал я. Район Тауер Тауна был чикагским вариантом Гринвич-виллиджа, пристанищем городской безумной богемы. – Скажите, а как случилось, что вы пришли именно ко мне?
Она взглянула на меня с таким простодушием и невинностью, что я сразу и не осознал, как давно я разуверился в существовании чего-либо подобного на всем белом свете, а уж тем более в Чикаго.
– Вы были первым в телефонной книге, – объяснила она. Потом встала. – Должна бежать. После обеда у меня две части в "мыльном" сериале.
– В каком?
– "Торговый центр".
Это происходило в студии Эн Би Си; студии Си Би Эс находились в Ригли-билдинг.
– Позвольте вам помочь, – предложил я, выходя из-за стола.
Я помог ей одеться. От нее действительно пахло ладаном. Это выглядело почти так же уместно, как близок к духам был сам Тауер Таун.
Она взглянула на меня самыми что ни на есть карими глазами, какие только я видел в жизни, и сказала:
– Думаю, что вы разыщете моего брата.
– Не обещаю, – сказал я и открыл перед ней дверь.
Подойдя к окну, я попытался увидеть Мэри Энн, невзирая на мешавшую пожарную лестницу, но увидел только ее берет, когда она садилась в трамвай.
– Влюбился я, вот что, – сказал я сам себе.