- Так она… её убили?
- Разумеется, убили. Наш маньяк трепетно выбирает мосты над вешними водами, а вот методы удушения разнообразит, - кивнул Юлиан. - При этом я рад, что у вас снова безупречное алиби, дорогой Андрэ. Мой камердинер может свидетельствовать, что вы всё утро прохрапели в спальне. Я тоже вас слышал.
Подошли Вельчевский, слуги с носилками, бледная, как смерть, Белецкая и представительный мужчина из городского Правления. Надежда Андреевна ринулась к погибшей племяннице и зарыдала в голос, у Дибича снова начала кружиться голова, он хотел было сказать Нальянову, что пойдёт к дому, но обнаружил, что обоих братьев у пруда уже нет.
Тогда он сам, несколько раз сбившись с главной аллеи на боковые и выходя к ограде парка, побрёл на удачу и наконец увидел за деревьями белые стены дома. На пороге его встретила мрачная Чалокаева, и Дибич сразу понял, что она уже знает от племянников о происшествии.
Сами же племянники снова поразили Дибича: младший согревался в горячей ванной, поставленной прямо в малой гостиной, а старший возлежал рядом - на небольшом диванчике с гитарой, и мерно перебирал струны. Выходившая мелодия была наглой импровизацией: Гуно кривлялся, Мефистофель пел "Камаринского", а откуда-то сбоку почему-то зловеще проступали такты "Коробушки".
- Pretty Ophelia! O nymph! Sins of my prayers remember!, - промурлыкал гитарист напоследок.
Дибич снова рассердился, но он был слишком обессилен, чтобы вспылить. По счастью, заметив его, Нальянов отложил гитару.
- О, дорогой Андре, это вы. Вам бы поспать, вы плохо выглядите.
- А вам совершенно всё равно, кто убил девушку? - не отвечая, спросил Дибич Нальянова.
- Ну, с чего это вы взяли? - чуть подняв соболиные брови, осведомился Юлиан. - Или, чтобы вас успокоить, я должен поминутно выражать вслух беспокойство? При этом я не совсем вас понимаю, дорогой Андрэ. Откуда эти обвинительные нотки в вашем голосе? Вообразили себя прокурором? С чего бы?
- Вы разговаривали с ней вчера после убийства Шевандиной! Вы сами признались!
- Не признавался, - покачал головой Нальянов, - а просто сказал. И что? Да, вчера, заметив меня у дома на скамье, она подошла и заговорила со мной. Но подошла княгиня Белецкая, прервала нашу беседу и увела племянницу в дом. В это же самое время меня позвал в дом брат: тётя хотела, чтобы я поиграл ей. После этого Лидия Витольдовна распорядилась запереть все двери в доме и велела Силантию и Семёну-дворнику охранять дом. Убийцу боялась. Я же лёг в спальне брата в половине одиннадцатого и проспал до девяти утра сном праведника. Нас обоих разбудил Вельчевский.
- У вас нет сердца. Вы - не человек, - зло бросил в лицо Нальянову Дибич.
- Я уже говорил вам, чувствительность - не преимущество, слабость сердца - не достоинство. Идите спать, вы же с ног валитесь.
Дибич неожиданно точно ощутил вязкую сонливость и тянущую боль в сердце. Он подумал, что спорить с "холодным идолом морали" бессмысленно, пошёл к себе в комнату и, едва прилёг, провалился в сон.
* * *
За окном совсем стемнело. В третий раз за день полил дождь, на сей раз - затяжной и сильный. Юлиан заставил брата выпить ещё один бокал коньяку, Лидия Витольдовна, вернувшись со двора, со злостью захлопнула двери.
- Совсем помешалась Надька, ей-Богу! Кричит, что это всё из-за тебя, Жюль. Как так можно? - С Надеждой Белецкой Лидия Чалокаева не ладила никогда, и истерические вопли княгини, её обвинения в адрес собственного обожаемого племянника не могла не воспринять в штыки.
- У неё горе, - меланхолично сказал Юлиан, наигрывая моцартовский "Реквием".
- А ты, что, племянницу её близко знал? - подозрительно спросила тётка.
Юлиан поднял глаза и лучезарно улыбнулся.
- Нет, близко не знал.
- А эту… шевандинскую девицу?
- Эту знал, - рассмеялся Нальянов.
Валериан покачал головой. Глаза тётки блеснули.
- А что же она в смерти этой Анастасии тебя не обвиняет, а в смерти её Ленки, получается, ты виноват? Кричит, что ты её с ума свёл? Ловеласом обозвала…
- Она не так уж и не права, - пальцы Юлиана, пробежав по клавишам, вызвали к жизни кривляющуюся мелодию чардаша. - Ловелас не тот, в ком женщины пробуждают страсть, а тот, кто пробуждает страсть в женщинах. Это мужчина, которому женщина не может и не хочет сопротивляться. Но мужчина охладевает к женщине, которая слишком сильно его любит и не ценит тех, кто не сопротивляется. Видимо, с сердечными чувствами дело обстоит как с благодеяниями: кто не в состоянии отплатить за них, становится неблагодарным. Но в смерти Климентьевой я неповинен ни сном, ни духом. А где Вельчевский?
- С врачом и телом уехали.
Чалокаева села рядом с Юлианом. Тон её изменился, она успокоилась, но казалась напряжённой.
- Юля, Валье, а кто девок убил-то?
Нальянов посмотрел тётке в глаза и улыбнулся. Ответил серьёзно.
- Когда появится Вельчевский - я, возможно, буду это знать.
- Но это мужчина? Кто-то из этой публики?
- Да, это из этой публики, что до того, кто убийца… Женщины способны на всё, мужчины - на всё остальное, так что, тётушка, подождите немного. У истины есть дурацкое свойство, общее с дерьмом. Она всегда всплывает. Эту же мысль, кстати, выразил и наш Господь, но в более пристойной форме, сказав, что всё тайное всегда становится явным.
Лидия Витольдовна усмехнулась и вышла.
- Ты уже что-то понял, Жюль? - Валериан, хоть и выпил полбутылки коньяку, слова произносил отчётливо.
- Как ни странно, наоборот. Я кое-что перестал понимать. Чёрт бы подрал дорогого Андрэ с его блудными забавами. Если бы не он, я бы уже разобрался.
- Ты полагаешь, что убийца действовал из ревности?
- Меня сбивает блудная ночка Дибича, - пояснил Юлиан. - Он спутал мне все карты. Спросить напрямую, есть ли у него привычка оставлять на плечах и заднице девиц царапины, я не могу - воспитание не позволяет. Но Вельчевский завтра это спросить будет обязан. - Нальянов плесканул себе коньяка на дно бокала и озабоченно продолжил. - Но мой дорогой Андре и солжёт, дорого не возьмёт, к тому же, он дипломат: умение лгать входит в набор его профессиональных навыков. Жаль, нервишки у него слабые - сегодня они его подвели. В любом случае, всё сводится теперь к одному - была ли Шевандина изнасилована убийцей? Если да - всё становится ясным как божий день, и можно посылать Вельчевского за парой наручников. Если нет - надо будет думать снова.
Валериан быстро вскинул глаза на брата.
- Я правильно понял, Жюль? Ты считаешь, что убийц двое?
- Да, - уверенно кивнул Юлиан, - и они даже не соучастники.
Валериан напрягся. На его переносице снова проступила поперечная морщина.
- То есть второе убийство никак не связано с первым?
Юлиан закусил губу и ненадолго задумался.
- Связано. В том смысле, что не будь первого, не было бы и второго. Но убийца Шевандиной, я думаю, сегодня имел повод здорово удивиться.
Валериан потёр виски.
- Чёртов коньяк, я много выпил, туманит голову. На каком основании ты полагаешь, что это не один человек? Обе девицы молоды, хороши собой. Мне даже показалось, что в действиях убийцы в обоих случаях сквозит какое-то безумие, почти отчаяние.
- Правильно, мой мальчик. Я тоже заметил. Только отчаяние совсем не одинаковое.
- Ты уверен?
- Хм…
- Конечно, он ни в чём не уверен. - Дибич стоял на пороге гостиной. Он прекрасно слышал разговор братьев. Полчаса назад он проснулся. Подслушанный разговор вывел Дибича из себя. - И что вы хотите от меня услышать? Причём тут моя правдивость? Вы просто умничаете и набиваете себе цену, вот и всё.
- Иногда я это делаю, - согласился Юлиан, - но не перед Валье, уверяю вас. Ну, а так как я не подозревал о вашем присутствии, то нелепо думать, чтобы я актёрствовал перед собой.
- Тогда с чего вы решили, что моё свидание с Шевандиной имеет отношение к преступлению?
- О! - махнул рукой Нальянов. - Тут, скажу честно, дорогой Андрэ, мы делим ответственность пополам. И мне придётся покаяться перед вами. Вы поступили как обычный подлец, решили обманом заманить и соблазнить девицу, в которую были влюблены, и подсунули ей записку, подписанную моим именем. Я не любил мадемуазель Климентьеву, но как сказал один остроумный француз: "Пусть нет любви, зачем же ненавидеть?" Я не желал девушке зла, при этом считал, что связь с таким подлецом, как вы, счастья никому не принесёт: когда она поймёт, что обманута, да ещё вами, она, я уверен, наложила бы на себя руки ещё быстрей, чем после связи со мной. В таких случаях во мне проступает "холодный идол морали": мне захотелось помочь бедняжке и спасти её от вас. Но я тоже подлец и не брезгую подлыми методами. Я переложил записку в шляпку своей бывшей любовницы, хоть, признаюсь, хотел подсунуть её кому-нибудь из эмансипированных особ, да не получилось.
Дибич стоял с открытым ртом посреди комнаты и не мог выговорить ни слова.
- Именно этим, кстати, объясняется и моя великодушная готовность помочь вам выбраться из западни, в которую вас загнала ваша блудная похоть, - спокойно продолжал Нальянов. - Аморально подписываться чужим именем и выдавать себя за другого, аморально обманывать непорочных, но подлог письма тоже неправеден. Хотя, если задуматься, раз письмо было подписано моим именем, следовательно, у меня было и некоторое право решать, кому его адресовать, - глаза Нальянова насмешливо блеснули. - Теперь я отвечу на ваш вопрос. Почему я говорю, что вы смешали полиции карты? Потому что о визите Анастасии стало известно Ванде Галчинской, которая выследила её, а так как нигилистка считала, что приходила она не к вам, а ко мне, то из ревности и обиды за высказанное Настей им с Мари пренебрежение, она рассказала о ночном вояже Шевандиной всем гостям Ростоцкого. Точнее - своей подружке Тузиковой, Левашову и Елизавете Шевандиной. Лизавета закатила скандал Анастасии, их слышал Гейзенберг, потом от Левашова всё узнали Харитонов, Климентьева и Анна Шевандина. А Лизавета, видимо, рассказала всё жениху и его братцу. В итоге, на пикнике мы попали не просто в гадюшник, как я вам сказал раньше, а в растревоженный террариум.
Дибич, потрясённый и уничтоженный, сел, точнее, нащупал бедром диван и присел на подлокотник.
- Господи…
- Рад, что начинаете кое-что понимать, но не думаю, что вы всё понимаете до конца. Дело в том, что ваша ночная гостья была особой вам под стать. Распутная и подловатая, она, однако, умела сохранять "в подлости маску благородства". В неё в итоге был влюблён Илларион Харитонов, видевший в ней воплощение своих грёз об истинной женственности. Не будем обсуждать степень глупости подобных иллюзий, но их крушение болезненно. Узнав о том, что она приходила ночью ко мне - он стал невменяемым. На меня у него рука бы никогда не поднялась - кишка тонка, а на Анастасию… вполне.
- Илларион - убийца? - губы Дибича не слушались его.
Нальянов усмехнулся.
- Не тут-то было. Мотивы могли быть и ещё у некоторых. И ведь не менее озлоблены были девицы. Теперь Анастасию ревновали Елена Климентьева, сестрица-Аннушка и Ванда с Мари, да и Лизавета, хоть и не столько из ревности, сколько из зависти, - все они готовы были удушить мерзавку.
- Но как же… Елена не могла…
- Убить Анастасию? Да, она была леди, признаю. И если бы мы точно знали, было ли насилие, мы могли бы уверенно исключить всех женщин. Под подозрением остались бы двое-трое мужчин. Так что, как видите, я вас вовсе не мистифицировал. Но тут есть иная сложность. Осмотрев тело Шевандиной, сможете ли вы понять, что оставлено вами, а что - нет? Как я понимаю, в вашей спальне не горел даже камин, вы опасались, что вас узнают. В итоге, что мы имеем?
Дибич вздохнул. Мутное чувство тошноты расползалось в нём и убивало все прочие ощущения.
- Я… посмотрю, постараюсь. Но вы сказали, что Елену убил кто-то другой?
Нальянов кивнул.
- Это предположение, но в данном случае врач не увидел никаких следов насилия.
- Значит, убийца - женщина? Но кому… зачем?
Юлиан вздохнул.
- Ох уж эта логика, - он снова глотнул коньяку, - если нет следов изнасилования, значит, убийце нужно было не скрыть следы иного преступления - ему нужна была именно смерть жертвы. Но я вас уверяю, мой дорогой Андрэ, что если бы не смерть Анастасии Шевандиной - мадемуазель Климентьева была бы жива.
Глава 19. Математика преступления
Роль предусмотрительного человека весьма печальна: он огорчает друзей, предсказывая им беды, которые они навлекают на себя своей неосторожностью; ему не верят, а когда беда все-таки приходит, эти же самые друзья злятся на него за то, что он её предсказал.
Н. Шамфор
Непробиваемая уверенность и ледяной тон "холодного идола морали" вначале просто убили способность Дибича возражать. Он даже не пытался оспаривать выводы Нальянова. Оказалось, Юлиан знал куда больше, чем предполагал Дибич, оттого-то вся открывшаяся вдруг картина предстала перед Андреем Данилович в самом неприглядном свете. Он был подавлен и удручён. Даже то, что Нальянов мастерски обыграл его в ситуации с запиской, не столько унижало, сколько подавляло молниеносностью соображения и действий проклятого моралиста. Да и вся цепь рассуждений Юлиана вмиг свела все разрозненные факты воедино.
- Я не бросил бы её, - непонятно почему, именно эта мысль из всего сказанного Нальяновым, задела Дибича больнее всего. - Я любил её, и не ославил бы и не бросил.
Нальянов не спорил.
- А я вас в подобном намерении и не обвинял. Но в подлости - истиной подлости - всегда скрыт дьявол, дорогой Андрэ, а дьявол - это всего лишь себялюбие. Человек уподобляется дьяволу не тогда, когда начинает убивать, но когда начинает любить себя больше, чем Бога. Именно в этом ведь - исконный дьявольский грех. Даже сейчас, уверяя меня, что не предали бы мадемуазель, вы ни на минуту не задумались о ней самой, о её склонностях, душевном покое и счастье. Поэтому-то вас и зовут подлецом. Такие как вы - чёрные омуты бытия, поглощающие всё, до чего вам удаётся дотянуться.
- А сами вы - безупречны?
- Двинете мне в упрёк слова старой графини Клейнмихель? - мгновенно перехватил его мысль Нальянов. - Не получится. Не суйте нос в чужие семейные дела, боком выйдет. - Он явно начал злиться, к тому же сидевший всё это время в молчании Валериан, казавшийся уснувшим в полусонной летаргии, неожиданно поднялся и бросил на Дибича пугающе злобный взгляд. Оба брата сейчас казались почти близнецами, их плечи сошлись и кулаки сжались.
Дибич торопливо отступил и поспешно вышел из комнаты.
Валериан подошёл к окну и распахнул раму. В залу ворвалось прохладное дыхание ветра, шум древесных крон и освежающий запах дождя. Юлиан, тут же забыв про Дибича, закинул руки за голову и откинулся на кушетке.
Младший Нальянов несколько минут прислушивался к шуму дождя за окном, потом обернулся к брату:
- Этого подлеца послать бы подальше. Что тебя с ним связывает? Зачем ты пригласил его в дом?
- Я не приглашал, - Юлиан пожал плечами. - Случайное знакомство. Что до прощания с моим дорогим Андрэ, - Он зевнул, - то оно воспоследует само собой. Подлец не любит, когда его называют подлецом. - Он поднялся, задумчиво прошёлся по комнате. - Что за напасть? Почему так вдруг захотелось жареной рыбки? Завтра после ареста этих мерзавцев, - на рыбалку. Хочу поймать сазана. Я у Висконтиева моста местечко присмотрел, там должно отменно клевать.
Валериан только улыбнулся.
* * *
Утро среды было омрачено горестными воплями Надежды Белецкой, страшными и надрывными. Все ждали, пока привезут с похоронной конторы гробы, все были собраны к отъезду.
Нальяновы с Дибичем ушли в полицейское управление к Вельчевскому. Андрей Данилович провёл ужасную ночь, и сейчас чувствовал себя совершенно разбитым. Слова Нальянова, сожаления о Элен, понимание, что он совершил что-то страшное и непоправимое, совершенно изнурили его. Предстоящее ему испытание, унизительное и постыдное, тоже безмерно тяготило, но отказаться он не мог. И не из-за страха, что Нальянов расскажет всё о записке, скорее, в нём проснулось желание хоть чем-то искупить свою вину, иметь возможность сказать - хотя бы себе, - что сделал всё, что мог. Елене уже ничто не могло помочь, но хотя бы найти убийцу. Это был пустяк, жалкий паллиатив, но Андрей Данилович верил, что узнанное имя убийцы Елены поможет ему прийти в себя, даст выход той боли и безысходности, что поселилась в душе.
К его безмерному облегчению, его оставили с телом Анастасии наедине. Никто не торопил его и не беспокоил. Он видел в окно, как Юлиан сел с Вельчевским на скамье возле полицейского управления и что-то долго говорил ему. Вениамин Осипович молча кивал. Валериан куда-то ушёл, но вскоре вернулся, к удивлению Вельчевского, с ведром, болотниками и двумя удочками.
Дибич тупо разглядывал тело той, что ещё в ночь на воскресение согревало его плоть, которое он принимал за тело любимой. Вода смыла с него все следы и запахи, грудь была тверда и неподвижна, как мрамор, ласкавшие его руки казались ледяными, на шее Анастасии багровели тёмные пятна от пальцев убийцы.
Тяжёлый запах камфары и формалина давил на виски. То, на что намекал Нальянов, было вздором, Дибич не любил грубостей и не оставлял на телах любимых "знаков страсти", и сейчас искал следы чужих рук. Как он понимал, следы рук Харитонова, ведь Нальянов прозрачно намекнул ему на вину Иллариона.
Он нашёл их, когда санитары перевернули тело, и сразу поспешил выйти на свежий воздух. Ему было всё равно, что подписывает приговор Харитонову, хоть лысеющая голова Иллариона, стёкла его круглых очков и растерянные голубые глаза как-то не вязались в его голове с убийством. Рохля ведь, подумал он как-то отрешённо.
Дибич вышел из мертвецкой, подошёл к Нальяновым и Вельчевскому. По глазам полицейского понял, что о записке и всём прочем тот уже знает.
- Я думаю, да, её ноги оцарапаны. В ночь на воскресение этого не было, - Дибич не поднимал глаз на Нальянова, смотрел на угол скамьи, окрашенной синей краской. - Но кто убил Елену? Ведь не Харитонов же?
- Нет, дорогой Андрэ, - это обращение, которого он так добивался от Нальянова, теперь резало ему слух. - Мне больно вам это говорить… но…
- Вам? Больно? - едва не взвизгнул Дибич. - Вы… палач. Палачу ничего не больно. Перестаньте издеваться. И что мне за дело…
- До моей боли или до того, кто убил Анастасию? - Нальянов вздохнул. - Но вам до этого дело будет, уверяю вас. - Он тяжело вздохнул и уверенно проронил, - боюсь, Анастасию Шевандину убил ваш кузен Сергей Осоргин.