Как-то в отцовском кабинете мальчишки нашли на столе уголовное дело. Юлиан читал с восторгом и интересом, Валериан же проронил, что все эти убийцы - удивительно неумные, они не боятся Бога. И вот теперь тринадцатилетний Валериан, ставший жертвой растления похотливой твари, спрашивал его, убийцу, о той, что погубила его чистоту. Юлиан смотрел на брата безучастно и спокойно.
- Видел. Она погибла. Забудь о ней.
Валериан судорожно вздохнул, обжёг его взглядом, но снова ничего не сказал.
…Монах долго молчал, потом спросил.
- И сожалений у вас нет?
- Я не хотел знать, где её надгробие. Узнал бы - помочился на могилу. - Взгляд Нальянова налился вялой тоской. - Я пытался уверить себя, что случившееся было в чем-то промыслительно. Эта женщина остановила меня и брата перед стезями распутными, но в итоге Валериан стал калекой. У него необычная память, и, конечно же, он не смог забыть пережитого. Хладнокровие прячет искаженность души и отвращение к плотскому - только так он смог откупиться от прошлого. Он разгадывает полицейские ребусы, занимает ум головоломками преступлений, как несчастный Кай складывал из льдинок слово "вечность". Я же… Да, я убийца. Душа мертва, и не распутство этой Нины убило меня, а желание её смерти. Я стал подлинным выродком. Валериан не выносит женщин. Я не могу любить. Любая связь с женщиной начинает мучительно тяготить после первой же ночи, во мне поднимается злоба. Любая из них Нина - точнее, становится ею после первого же соития.
- Вас можно пожалеть… Почему вы назвали себя выродком? Ваша душевная боль может быть уврачёвана, поверьте… Христос…
- Вы не дослушали, - перебил Нальянов, он сжал зубы и на скулах его обозначился румянец, - я ещё исповедоваться не начал. Мои детские воспоминания - давно в прошлом. Потом… потом был скандал с матерью. Меня обвиняют, что я был её палачом. Каюсь, был. Когда я понял, что она бросала нас вдвоём с Валье только для того, чтобы самой валиться под конюха - эта мысль переворачивала душу, точно Нина улыбалась мне с того света. Я не мог видеть мать, и боль отца… я каюсь. Я был непомерно жесток. - Он рассказал о смерти матери. - Когда мать умерла, приняв снотворное, я считал себя правым, но теперь… я каюсь.
- Простите, Юлиан, а Бога-то вы тогда вспомнили? Таким, как вы трудно верить..
- Да, Спаситель нужнее слабым, исповедник твёрдо кивнул. - Но я всегда понимал, что если над таким, как я, не поставить силы, меня превосходящей, я такого натворю…
- Но Сын Человеческий не губить души пришёл, а спасать…
Нальянов хмыкнул, но потом кивнул.
- Поэтому-то я и здесь.
Монах молчал. Его исповедник был наделён таким умом, что и сам мог понять, что с ним.
- На слабость духа тут ничего не спишешь. Но, может, просто… показаться врачу. Это надлом…
- Не люблю врачей, - вяло откликнулся его исповедник. - Латынь мёртвый язык ещё и потому, что чем больше на нем разговаривают врачи, тем меньше шансов у пациента остаться в живых. Но я знаю латынь. У меня - устойчивая психика.
- Что есть устойчивая психика?
- Это когда жизнь, пиная вас, ломает себе ногу, - не задумываясь, ответил Нальянов.
- А то, в чём вас обвиняют? Связи с женщинами?
- Ни одной связи с женщинами у меня никогда не было, Агафангел, - Нальянов, казалось, хотел отмахнуться от вопроса. - Я проклят, понимаете? Все девицы и женщины - алчут связи со мной, как мотыльки ищут свечного пламени. Если пламя закрыто от них стеклом - они умирают от тоски по его сиянию, а если открыто - опаляют крылья и гибнут. Но свечному пламени нет дела до мотыльков. В определениях же я точен. С недавних пор я стал замечать, что нарочито стараюсь… влюбить в себя женщину, довести её до безрассудства и погубить. Тем более, что для этого мне ничего делать не надо. Но я стал чувствовать, что мне нравится это. Я наслаждаюсь её гибелью. Я стоял над удушенной Анастасией Шевандиной и наслаждался. То мгновение, когда я возвышался над Чёртовым Омутом, вернулось, я ощутил… я снова ощущал эту мощь… Нечеловеческую. Дьявольскую. - Голова исповедника согнулась почти до аналоя. - Я болен, болен, болен, - прошептал он. - Валье говорит, что я сатанею. В Париже я почти бездумно убил человека. Это был предатель, по вине которого погибли наши люди, и я хладнокровно уничтожил его. Валье испугался. Но где я неправ? Что не так? Иуда должен повеситься сам? Мы же потеряем империю! Расползается крамола, чёрная ересь, отравляет души… А мы? Либеральничаем и заигрываем с дурью, когда нужны костры инквизиции и трибуналы. Ведь эти же осоргины, дорвавшись до власти, нас не помилуют, уверяю вас. Ни вас, отче, ни меня.
- Из душ уходит Христос, - мрачно кивнул монах. - И остаётся нам дом наш пуст. Но вы должны думать не об империи, а о своей душе. Вы только укрепились в испытании, которое любого сломало бы, но сила ваша теперь ломает вас самого. И сломает, если не опомнитесь. Помните о Христе, поминутно помните… Ваша человечность спасена будет только в Духе Святом.
Он ничего не добавил, лишь накрыл голову Нальянова епитрахилью. "Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатью и щедротами Своего человеколюбия да простит ти чадо Юлиане, и аз недостойный иерей Его властью мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь".
Эпилог
Иногда человек погибает при попытке бегства от себя самого.
Неизвестный автор
Месяц спустя.
Петербург среди резких смен приносимого порывами ветра дождя в неизменно солоновато-дымном воздухе сиял как мимолётная улыбка, погасающий свет. Искривлённые вечерние лучи оттеняли золочёный узор портьер. У столовой в доме на Невском сидели братья Нальяновы Старший уже позавтракал. Лакей внёс десерт и вино. Окна были распахнуты, ветер чуть покачивал тяжёлую портьеру. Валериан Нальянов отложил газету и обернулся к брату.
- Есть новости, Жюль.
Юлиан сидел с гитарой на оттоманке и наигрывал итальянскую песенку.
- О Семенове? Или по делу Винера?
Валериан покачал головой.
- Нет, это по павловскому делу, помнишь?
- А… Осоргин и Девятилевич? Приговор вынесен?
- Нет ещё. Это о Дибиче. Помнишь его?
- А, мой дорогой Андрэ, - задумчиво кивнул Юлиан. - Он уехал в Париж, не прощаясь. Впрочем, я на него не в обиде. Что он мог бы сказать мне на прощание? Но прислал мне письмо. А что за новости-то?
- Тут в русской газете в Париже…
Лицо Юлиана чуть заметно напряглось.
- … Он пустил себе пулю в лоб.
Юлиан Нальянов тяжело вздохнул и сжал гриф гитары. Брови его сошлись на переносице. Он поднялся и взял у брата газету. В короткой заметке сообщалось, что сын известного дипломата покончил с собой выстрелом в висок. На столе осталось множество бумаг со стихами. Ни одно так и не было закончено. Записки, объясняющей его поступок, самоубийца не оставил.
- Значит, он всё-таки понял, - странным тоном проронил Юлиан.
- Что именно?
- Самоубийство - попытка через смерть изменить жизнь, значит, он понял, что в его жизни что-то было не так.
- А что он тебе написал?
Юлиан снова вздохнул, потянулся к блокноту и вынул из него свёрнутый пополам листок, заложенный между страниц.
- Вот оно.
"Две ночи без сна или дурные сны.
Это в последний раз.
Звёзд небесных не жаждем мы,
Свет их волнует нас.
Нездешней дорогой уйду с перепутья.
Не стоит будить память о чёрной минуте.
Кану зыбкою дрожью звезды на восходе.
В Старой Сильвии, средь беззвучных мелодий.
Руки Офелии - потоками слёз,
Йорик сам виноват - остался не у дел.
Я не любил звёзд
Я любил
Их свет
На воде…"
- Неплохо, кстати, - оценил Валериан. - Тебе его не жаль?
- Жаль, - кивнул Юлиан. - В этом гадюшнике Андрэ был всё-таки лучшим. У него была душа и иногда она проступала. Ему не хватало Бога, но Бог не находит тех, кто не ищет Его, а он искал идолов и потому был бесплоден. Он говорил, что не может закончить ни одного стиха. Но это стихотворение вполне закончено. Стало быть, кое-что из задуманного у него получилось.
Валериан поднял глаза на брата.
- Это самая безжалостная эпитафия из всех, какие я только слышал, Жюль.
- Я говорил ему, что сентиментальность - не преимущество, а слабость сердца - не достоинство. - Он опустил голову и задумался. Потом проронил. - Боже, я же обещал монаху…А Христос простит его? - повернулся он к брату.
- Нет. - Валериан метнул в него быстрый взгляд. - Самоубийца проклят.
Юлиан усмехнулся.
- Агафангел сказал, что моя человечность спасётся Духом Божьим. Я обещал ему помнить о Христе во все дни жизни моей. Как говорят католики, "подражать Христу". Но если Господь не простит моего дорогого Андрэ, то нужно ли мне быть милосерднее Господа? - Юлиан уставился в потолок. - Надо же, а я ведь почти простил и даже пожалел нашего поэта. Обычно я грешил излишней жестокостью, теперь же впал в преступное милосердие. - Он помолчал с минуту, потом задумчиво проронил. - Нет, я снова не прав. Выразить о нём сожаление - не будет грехом. Как ты думаешь, Валье?
Примечания
1
Жертвы падают здесь.
Не телец, не овца,
Люди - без числа и без конца.Гёте "Коринфская невеста"
2
Любовь есть цветок на краю бездны (фр.)
3
Славянская душа (фр.)
4
Я нарядился клошаром, выследил его ночью у дома его любовницы, оглушил тростью и спустил в канализационный люк возле отеля Клиссон. Счёт закрыт (фр.)
5
Я не ухаживал за ней, но она приняла мои ухаживания (фр.)
6
Давайте оставим красивых женщин людям без воображения (фр.)
7
Я предпочитаю умереть от твоих рук, чем жить без тебя (фр.)
8
Ящерка, ящерка любви
Опять ускользнула, опять,
только хвост у меня остался…
Но за ним-то я и гонялся!
9
"Тот, кто не может сказать вам о своей любви при всех, готов сегодня ночью открыть вам тайну своего сердца. Поднимитесь через чёрный ход под ивой на второй этаж после полуночи. Мы будем одни. Ю.Н" (фр.)
10
Париж - лучший из городов, город мечты и любви (фр.)
11
Боль украшает только женское сердце (фр.)
12
Прелестная Офелия! О, нимфа! Грехи мои в молитвах помяни! (англ.)