- Батюшки, святые мученички! - кричал Дубатовк. - Явился-таки, явился блудный сын. За стол его, за стол. Антось, где ты там, лабидуда - обе лапы левые? Разгонную гостю. Прохлопали, черти, даже не салютовали ему, стременной не поднесли. У-у, олухи…
За столом сидели человек десять, все мужчины. Знакомыми мне были только Свецилович, Алесь Ворона и Стаховский. Почти все уже были в основательном подпитии и рассматривали меня почему-то с повышенным интересом. Стол ломился от яств: видимо, Дубатовк был из местных состоятельных шляхтичей. Однако богатство его было относительным. Есть и пить было что, но комнаты, по которым я шел, не отличались роскошью. Стены побелены, ставни покрыты резьбой и ярко окрашены, мебель старая и не очень красивая, зато тяжелая. Старосветчина лезла из каждого угла. В столовой, кроме широкого дубового стола, табуретов, обтянутых зеленой шелковистой холстинкой, двух данцигских кресел, обитых золоченым сафьяном, да тройного зеркала в коричневой раме, изображавшей город с церковными куполами, ничего не было. Пестро одетые гости с любопытством разглядывали меня.
- Что уставились! - гаркнул Дубатовк. - Столичного человека не видели, медведи? А ну, положите гостю, положите ему на блюдо еды, что вам по вкусу.
Волосатые пасти заулыбались, лапы начали двигаться. Вскоре на моем блюде лежал огромный гусь с брусничным вареньем, ножка индейки с яблоками, соленые грибы, десяток колдунов, а со всех сторон только и слышалось:
- А вот пампушки с чесноком… А вот, пане, кусочек окорока дикого кабана, наперченный, огнем горит. Памятью матери заклинаю - возьмите… А вот чудесная… А вот необыкновенный…
- Вот как у нас по-белорусски угощают, - хохотал хозяин, увидев мою растерянность.
Передо мной выросла гора еды. Я попытался протестовать, но это вызвало такой взрыв возмущения (у одного из гостей даже слезы потекли; правда, он был в голубом подпитии), что я сдался.
Лабидуда Антось принес мне на подносе "разгонную" чарку. Я крепкий на хмельное человек, но тут струхнул. В чарке было не меньше бутылки какой-то желтой прозрачной жидкости.
- Не могу.
- Как это не могу? Не может только непорочная девка, да и та быстро соглашается.
- Много, пане Дубатовк.
- Много, когда три жены в хате, да и то не для каждого… Э-э, братцы, нас не уважают. Просите дорогого гостя.
- Не обижайте… Выпейте, - взревели гости медвежьими глотками.
Пришлось выпить. Жидкость обожгла все мое нутро, огненные круги заходили перед глазами, но я сдержался, не сморщился.
- Мужчина! - похвалил Дубатовк.
- Что это? - проглотив добрый кусок окорока, спросил я.
- Го! Старку польскую знаешь, водку знаешь, хохлацкий спотыкач тоже, а нашего "трыс дзивинирыс" не знаешь. Это, брат, по-литовски "трижды девять", водка, на двадцати семи травах. Мы ее секрет у литовцев выведали несколько столетий тому назад. Теперь его и сами литовцы забыли, а мы еще помним. Пей на здоровьице, потом я тебя ставным медом угощу.
- А это что? - спросил я, тыкая вилкой во что-то темное на тарелке.
- Милый ты мой, это лосиные губы в подслащенном уксусе. Ешь, брат, подкрепляйся. Это для богатырей. Предки наши, земля им пухом, не глупые были. Ешь, не отлынивай, ешь.
А через минуту, забыв, что рекомендовал "губы", кричал:
- Нет, брат, ты от меня не уйдешь, не попробовав холодных пирогов с гусиной печенкой. Антось!…
Подошел Антось с пирогами. Я было попытался отказаться.
- Падай гостю в ноги. Бей дурной башкой о пол, проси, потому как гость нас обижает.
Вскоре я тоже был хорош. Вокруг кричали, пели. Дубатовк висел у меня на плече и что-то бубнил, но я не очень слушал. Комната начинала раскачиваться.
А- а, выпьем чарку,
А за ней дру-гу-ю, -
ревел кто-то. И вдруг я вспомнил далекий дом в еловом парке, поросшие мхом деревья, камин, грустную фигурку возле него. На меня навалилась тоска. "Я пьяная свинья, - повторял я, - нельзя роскошествовать, когда другому плохо". И так мне стало жаль ее, что я чуть не расплакался и… сразу протрезвел.
Гости поднимались из-за стола.
- Панове, - говорил Дубатовк, - прогуляйтесь немного, нужно стол освежить.
Боже, это было еще только начало! А ведь они уже пьяны, как сто воршанцев. Было восемь часов вечера. Ничего. Еще рано. Я знал, что, мгновенно протрезвев, больше сегодня не опьянею, но все же решил пить осторожно: еще в болоте завязнешь - будет тогда дел.
Отдыхали, беседовали. Дубатовк показал хорошую коллекцию оружия. Очень хвалил одну старую саблю, которую выпросил у Романа Яновского. Говорил, что русский булат берет медную пластину, польская "зигмунтовка" довольно толстый гвоздь, а эта - наша, секрет еще татары при Витовте завезли. И внутри ртуть, удар такой, что не только медную пластину рассекает, но и толстое бревно. Ему не верили. Он раскричался, велел Антосю принести чурбак. Антось внес в комнату короткий чурбак толщиной в три человеческие шеи, поставил на пол.
Все притихли. Дубатовк примерился, оскалился, и вдруг сабля описала в воздухе почти невидимый полукруг.
Хакнув нутром, Дубатовк потянул саблю на себя и… пересек чурбак наискось. Помахал кистью руки в воздухе. Все молчали, ошеломленные.
- Вот как надо, - коротко бросил он.
В это время мне удалось увести Свециловича на крыльцо и, напомнив ему его слова, рассказать обо всем, что происходило в Болотных Ялинах.
Он очень разволновался, сказал, что слышал об этом и раньше, но не очень верил.
- Теперь верите?
- Вам верю, - просто сказал он. - И обещаю, пока я жив, - ни один волос не упадет с ее головы. Дьявол это, привидение или еще что - я встану на его пути.
Мы условились, что расследовать это дело будем вместе, что он через день приедет ко мне и расскажет, что он узнал в окрестных селениях (разные слухи и сплетни могли принести определенную пользу). Дубатовка решили пока что в дело не впутывать: старик мог разволноваться и по привычке рубануть сплеча.
Ужин продолжался. Снова угощали, снова пили. Я заметил, что Дубатовк наливает себе и мне поровну, пьет и все время испытующе глядит на меня. Когда я выпивал чарку, на его лице появлялось удовлетворение. Это было своеобразное подзадоривание к соревнованию. А в перерывах он предлагал то блины с мачанкой , то необычные "штоники" с мясом, так и плавают в масле, святые таких не едали. Очевидно, он изучал меня со всех сторон. Я пил и почти не пьянел.
Остальные, кроме Свециловича, были уже в таком состоянии, когда никто никого не слушает, когда один пьет, второй рассказывает любовную историю, третий надрывается, чтоб обратили внимание на какой-то колоритный факт его биографии, а четвертый вспоминает, какая хорошая была у него мать, а он, такой пьянчуга, такой подлец, оскверняет своей распутной жизнью ее память.
Пели, целовались, кто-то выл:
Моя женка в хате,
А я пью, гуляю.
Шинкарю вола, а душу
Черту пропиваю.
Другой тянул свое:
Расскажите мне, добры людоньки,
Где мой милый ночует.
Если в дальней дороге -
Помоги ему, Боже.
А у вдовушки на постелюшке -
Покарай его, Боже.
А у вдовушки на постелюшке…
Кто- то приподнял голову от стола и пропел свой вариант последней строчки:
Пом- мо-ги ему… тож-же.
Все захохотали.
Между тем Дубатовк покачал головой, словно отгоняя одурь, поднялся и провозгласил:
- Наконец я нашел среди молодых настоящего шляхтича. Он пил сегодня больше меня, я одурел, а он свеж, как куст под дождем. Вы все тут не ухлопали б и половины того. Девять из вас свалились бы с ног, а десятый мычал бы, как теленок. Это мужчина! Это человек! Его, и только его, я с радостью взял бы в друзья юности.
Все начали кричать "слава!". Один Ворона смотрел на меня колюче и мрачно. Пили за мое здоровье, за шляхту - соль земли, за мою будущую жену.
Когда восторг немного поутих, Дубатовк посмотрел мне в глаза и доверительно спросил:
- Женишься?
Я неопределенно мотнул головой, хотя хорошо понимал, о чем он спрашивает. Он, видимо, был уверен в этом, а мне не хотелось убеждать его в обратном. Я понравился старику, он был сейчас в подпитии и мог очень обидеться, если б я ему открыто сказал, что никогда об этом не думал и думать не желаю.
- Она красивая, - продолжал Дубатовк и вздохнул, отводя глаза в сторону.
- Кто? - спросил я.
- Моя подопечная.
Дело зашло слишком далеко, и притворяться дольше было нельзя, иначе получилось бы, что я невольно компрометирую девушку.
- Я не думал об этом, - сказал я. - А если б даже и думал, то это зависит не только от меня. Прежде всего нужно спросить у нее.
- Уходишь от ответа, - вдруг язвительно процедил Ворона (я не ожидал, что он может слышать наш негромкий разговор). - Не хочешь прямо и открыто сказать серьезным людям, что гонишься за деньгами, за родовитой женой.
Меня передернуло. Стараясь держаться спокойно, я ответил:
- Я не собираюсь жениться. И вообще считаю, что разговор о девушке в мужской подвыпившей компании не делает чести настоящему шляхтичу. Замолчите, пан Ворона, не привлекайте внимания пьяных к невинной девушке, не марайте ее репутацию, и я, хотя это страшное оскорбление, прощу его вам.
- Хо! - воскликнул Ворона. - Он мне простит. Этот кот, это хамло.
- Замолчите! - крикнул я. - Как вы оскорбляете ее одним из этих слов, подумайте!
- Панове! Панове! - успокаивал нас Дубатовк. - Ворона, ты пьян.
- Думайте сами. Я спустил вам однажды вашу провинность и не буду этого делать впредь!
- Мерзавец! - гаркнул я, впадая в бешенство.
- Я?!
- Да, вы! - крикнул я так громко, что даже те, что спали, подняли головы от стола. - Я заставлю вас заткнуть глотку.
Столовый нож просвистел в воздухе и плашмя ударился о мою руку. Я вскочил с места, схватил Ворону за грудь и встряхнул. В тот же миг Дубатовк схватил нас за плечи и растащил, молча толкнув Ворону.
- Стыдись, Алесь! - загремел он. - Ты щенок… Мирись сейчас же.
- Нет, погоди, Дубатовк. Дело серьезное. Поздно. Затронута моя честь, - ревел Ворона.
- И моя честь как хозяина. Кто теперь придет ко мне в гости? Все скажут, что Дубатовк вместо доброй водки угощает дуэлями.
- Плевать, - выкрикнул, ощерившись, Ворона.
Дубатовк молча влепил ему оплеуху.
- Теперь ты, прежде всего, будешь драться на саблях со мной, потому что он только взял тебя за грудки, - прошипел он таким голосом, что многие вздрогнули. - Я сделаю так, что мой гость уйдет отсюда живым и здоровым.
- Ошибаешься, - почти спокойно возразил Ворона. - Кто первый оскорбил, тот первый и на очереди. А потом уже я буду драться с тобой, хоть убей меня.
- Алесь, - почти молил Дубатовк, - не позорь мою хату.
- Он будет драться со мной, - твердо сказал Ворона.
- Ну и хорошо, - неожиданно согласился хозяин. - Ничего, пан Белорецкий. Будьте мужественны. Этот свинтус сейчас так пьян, что не сможет держать пистолет. Я, пожалуй, стану рядом с вами, и это будет самое безопасное от пуль место.
- Что вы, пан Рыгор… - Я положил руку ему на плечо. - Не нужно. Я не боюсь. Будьте мужественны и вы.
Ворона уставился на меня своими черными мертвыми глазами.
- Я еще не окончил. Стреляться будем не в саду, иначе этот франт сбежит. И не завтра, иначе он уедет отсюда. Стреляться будем тут, сейчас, в пустой комнате возле омшаника. И каждому по три пули. В темноте.
Дубатовк сделал протестующий жест, но в мою душу уже закралась холодная, безумная ярость. Мне стало все равно, я ненавидел этого человека, забыл Яновскую, работу, себя.
- Я подчиняюсь вашему желанию, - язвительно сказал я. - А вы не используете потемки, чтоб удрать от меня? Впрочем, как хотите.
- Львенок! - услышал я прерывистый голос Дубатовка.
Я взглянул на него и поразился. На старика было жалко смотреть. Лицо его исказилось, в глазах были нечеловеческая печаль и стыд, такой стыд, хоть лопни… Он чуть не плакал, и на конце носа висела подозрительная капля. Он даже в глаза мне не глянул, повернулся и махнул рукой.
Омшаник прилегал к дому. Это было огромное помещение с седым мхом в пазах стен. Паутина, словно раскрученные поставы полотна, свешивалась с соломенной крыши и покачивалась от наших шагов. Два шляхтича несли свечи и проводили нас в комнату возле омшаника, совершенно пустую, с серой грязной штукатуркой и без окон. Здесь пахло мышами и мерзостью запустения.
Если сказать честно, я боялся и даже очень боялся. Мое состояние можно было сравнить с состоянием быка на бойне или человека, сидящего у дантиста. И скверно, и гадко, но и сбежать нельзя.
"Ну, что будет, если он возьмет и выстрелит мне в живот? Ах, это ужасно! Скрыться б куда-нибудь".
Мне почему-то особенно страшной казалась рана в живот. А я еще так хорошо поел.
Я едва не замычал от тоски и отвращения. Но вовремя спохватился и взглянул на Ворону. Он стоял с секундантами у противоположной стены, держа руку в кармане черного фрака, а в правой, опущенной вниз, у него был дуэльный пистолет. Два других ему вложили в карманы. Его желтое, сухое, с выражением брезгливости лицо было спокойным. Не знаю, мог ли я сказать то же о себе.
Два моих секунданта (одним из них был Дубатовк) дали и мне пистолет, а два других пистолета засунули в мои карманы - я ничего не замечал, только смотрел в лицо человека, которого я должен убить, иначе он убьет меня. Я смотрел на него с какой-то необъяснимой жадностью, словно желая понять, за что он хочет убить меня, за что ненавидит.
"А за что я его? - подумал я, будто только у меня был в руке пистолет. - Нет, его нельзя убивать. И даже не в том, не в том дело, все дело в этой вот тонкой, такой слабой человеческой шее, которую так легко свернуть". Я тоже не хотел умирать и поэтому решил устроить так, чтобы Ворона выстрелил три раза, и на этом дуэль окончить.
Секунданты вышли, оставив нас одних в комнате, закрыли дверь. Мы очутились в кромешной тьме. Вскоре прозвучал голос одного из секундантов Вороны:
- Начинайте.
Я сделал левой ногой два "шага" в сторону, а потом осторожно поставил ее на прежнее место. К моему удивлению, все волнение исчезло, я действовал, словно автомат, но так умно и быстро, как никогда не смог бы под контролем мозга. Не слухом, а скорее кожей я чувствовал присутствие Вороны в комнате, там, у другой стены.
Мы молчали. Теперь все зависело от самообладания каждого из нас.
Вспышка озарила комнату. Не выдержал Ворона. Пуля взвизгнула где-то слева от меня, цокнула в стену. Я мог бы выстрелить в этот же момент, так как при вспышке хорошо видел, где находится Ворона. Но я не выстрелил, лишь пощупал рукой то место, куда ударила пуля. Не знаю, зачем мне это было нужно. И остался на том же месте.
Ворона, видимо, не мог даже предположить, что я вторично воспользовался прежним приемом. Я слышал его взволнованное хриплое дыхание.
Раздался второй выстрел Вороны. И снова я не стрелял. Однако стоять без движения у меня больше не было сил, тем более что я слышал: Ворона начал красться вдоль стены в мою сторону.
Нервы мои не выдержали, я тоже начал осторожно двигаться. Темнота смотрела на меня тысячью пистолетных дул. Дуло могло быть в любой точке, я мог наткнуться на него животом, тем более что потерял врага и даже не мог бы сказать, где дверь и где какая стена.
Я остановился, чтобы прислушаться. В это мгновение что-то заставило меня с грохотом броситься боком на пол.
Выстрел прозвучал прямо надо мной, даже, казалось, волосы на голове шевельнулись.
А у меня еще были три пули. На мгновение меня охватила дикая радость, но я вспомнил хрупкую человеческую шею и опустил пистолет.
- Что там у вас происходит? - прозвучал голос за дверью. - Стрелял кто-то один. Убит кто-нибудь, что ли? Быстрее стреляйте, хватит кулагу варить.
И тогда я поднял руку с пистолетом, отвел ее в сторону от того места, где был в момент третьего выстрела Ворона, и нажал на спуск. Надо же было выпустить хотя бы одну пулю. В ответ совсем неожиданно для меня раздался жалобный стон и звук падения человеческого тела.
- Скорее сюда! - крикнул я. - Скорее. Помогите. Кажется, я убил его.
Желтая ослепительная полоса света упала на пол. Когда люди вошли в комнату, я увидел Ворону, который лежал вверх лицом, вытянутый, неподвижный. Я бросился к нему, приподнял его голову. Руки мои наткнулись на что-то теплое и липкое. Лицо Вороны еще больше пожелтело.
Я не выдержал, схватил его за щеки, припал лицом:
- Ворона! Ворона, проснись! Проснись же!
Дубатовк, мрачный и суровый, выплыл откуда то, словно из тумана. Он начал суетиться возле лежащего, потом заглянул мне в глаза и расхохотался. Мне казалось, что я сошел с ума. Я поднялся и, ошалевший, почти в беспамятстве, вытащил из кармана второй пистолет. Мелькнула мысль, что очень просто поднести его к виску и…
- Не хочу, не хочу я ничего больше!
- Ну что ты, парень, что, любенький, - услышал я голос Дубатовка. - Ведь не ты его оскорбил, он нас с тобой хотел опозорить. Ничего, за тобой еще два выстрела. Вишь ты, как тебя корчит! Это все с непривычки, от чистых рук да совестливого сердца. Ну… ну… ты же не убил его, нет. Он только оглушен, словно бык на бойне. Гляди, как ты его ловко. Отстрелил кусок уха да еще и на голове кожу вспорол. Ничего, полежит с недельку - оклемается.
- Не нужно мне ваших двух выстрелов! Не хочу! - кричал я, как ребенок, и чуть не топал ногами. - Дарю ему эти два выстрела!
Ворону подхватили мой секундант и еще какой-то шляхтич, у которого все лицо состояло из огромного вздернутого носа и небритого подбородка. Они его куда-то унесли.
- Пускай берет себе эти два выстрела!
Только теперь я понял, какой это ужас убить человека! Наверное, лучше подохнуть самому. И не потому, что я был таким уж святым. Совсем иное дело, если в стычке, в бою, в порыве ярости. А тут темная комната и человек, который прячется от тебя, словно крыса от фокстерьера. Я выстрелил из обоих пистолетов прямо в стену, бросил их на землю и пошел прочь.
Когда спустя какое-то время я зашел в комнату, где произошла ссора, компания снова сидела за столом. Ворону уложили в одном из дальних покоев под присмотром родственников Дубатовка. Я хотел сразу же уйти домой - не отпустили. Дубатовк усадил рядом с собой и сказал: