Кадфаэль спросил Сулиена, упомянув при этом имя аббата Радульфуса. Служанка понимающе кивнула и усмехнулась. Конечно, этим монахам не слишком по нраву выпустить из своих рук жертву, коли она уже раз попалась. Появление здесь монаха означало, по ее мнению, что он хочет проверить, нельзя ли путем уговоров вернуть юношу в монастырь. Примерно так думала служанка, и по ее лицу Кадфаэль сразу догадался об этом. "Это может быть мне на руку, - мелькнуло в его голове, - пусть она расскажет другим слугам об этом, тогда отъезд Сулиена по вызову аббата лишь подтвердит правильность ее догадки".
- Проходите, брат, - сказала она, - вы найдете господ в верхних покоях. Заходите, пожалуйста, в дом.
Она следила, как он поднимался по ступеням к двери, потом спустилась в подвал, широкие двери которого были растворены, а внутри кто-то из слуг выкатывал и складывал в штабеля бочонки. Кадфаэль вошел в холл, показавшийся ему темным после дневного света. Он переждал, пока глаза привыкнут к сумраку. В этот час в камине горел огонь, но сверху на поленья был кинут торф, чтобы уменьшить силу огня и сохранить тепло до вечера, когда все обитатели дома соберутся в холле. В настоящее время тут было пусто, слуги занимались своими делами - хлопотали на складе или на кухне. Однако тяжелый занавес в дальнем углу холла был отдернут, и дверь, которую он закрывал, стояла полуотворенной. Оттуда до Кадфаэля доносились голоса. Один - негромкий, молодой - принадлежал мужчине. Юдо или Сулиену - Кадфаэль не мог определить. А женский голос… нет, там находилась не одна женщина, а две: один голос был ровный, глубокий по тону, медлительный, как будто его обладательнице нужно было прилагать усилия, чтобы найти слова и произнести их. Другой голос - юный, свежий и нежный, исполненный искренности. Кадфаэль узнал этот голос. Значит, они зашли так далеко, что обстоятельства или судьба заставили Сулиена привести ее в свой дом. Должно быть, это Сулиен находился сейчас вместе с ней у своей матери.
Кадфаэль откинул до конца занавес, негромко постучал в дверь, затем широко раскрыл ее и остановился на пороге. Голоса сразу же смолкли: Сулиен и Пернель с первого же взгляда узнали Кадфаэля. Леди Доната с легким удивлением, но с присущей ей благожелательностью смотрела на него. Посетители бывали здесь редко, но ее неизменное старомодное достоинство никогда ей не изменяло.
- Мир вам! - сказал Кадфаэль. Слова слетели с его губ естественно - это была обычная формула благословения, но он почувствовал внезапный укол совести от того, что произнес эти слова, хотя сам отлично знал, что то, что он принес сюда с собою, могло быть чем угодно, только не миром. - Прошу прощения, что нагрянул так неожиданно, - продолжал он, - мне сказали, что я могу подняться к вам. Вы разрешите мне войти?
- Входите, мы вам рады, брат! - сказала Доната.
В ее голосе было больше жизни, нежели в ее теле, хотя произносить слова стоило ей больших усилий. Она сидела в кресле у дальней от входа стены, в колеблющемся свете единственного факела. Подушки подпирали ее с боков и со спины, что позволяло ей держаться прямо. Под ноги была подставлена мягкая скамеечка. Ее лицо, с тонким овалом, было прозрачно-голубоватого оттенка - такой бывает у теней на снегу. Лицо это освещали огромные, сидящие в глубоких впадинах глаза, синие, как цветы цикория. Руки, спокойно лежащие на подушке, были тонкие и хрупкие, как паутина, а тело под ее темным платьем и длинной парчовой туникой было совсем высохшим. Но она по-прежнему была хозяйкой дома и вела себя соответственно этой роли.
- Вы приехали из Шрусбери? - осведомилась она. - Юдо с Джихан будут сожалеть, что не увиделись с вами. Они - в Атчеме, у отца Эдмира. Садитесь ко мне поближе, брат. Свет здесь такой тусклый. Я люблю смотреть на лица тех, кто ко мне приезжает, а зрение у меня уже не такое острое, как в былые дни. Сулиен, принеси элю для нашего гостя! Я уверена, - сказала она, с легкой улыбкой поворачиваясь к Кадфаэлю, и эта улыбка смягчала очертания ее сурово сжатых губ, - уверена, что вы приехали к моему сыну. Это еще одно удовольствие, которое доставило мне его возвращение.
Пернель не произнесла ни слова. Она сидела справа от леди Донаты, очень серьезная и молчаливая. Глаза ее были устремлены на Кадфаэля. Ему показалось, что она быстрее, чем Сулиен, поняла тайную цель его неожиданного визита. Если это так, то она тщательно скрывала свою догадку и вела себя, как положено воспитанной, сдержанной и благородной девице, почтительной и внимательной к старшим. "Впервые ли она здесь?" - подумал Кадфаэль, заметив легкое напряжение, овладевшее молодой парой.
- Меня зовут Кадфаэль, - сказал он. - Я лекарь и травник, и ваш сын помогал мне в работе, он ведь несколько дней провел у нас. Мне было жаль с ним расставаться, но я не жалею, что он избрал иной жизненный путь.
- С братом Кадфаэлем работать было легко, - заметил Сулиен, с натянутой улыбкой придвигая к монаху кружку эля.
- Я этому верю, - сказала леди Доната, - и твой рассказ - тому подтверждение. Я тоже помню вас, брат, помню, как несколько лет назад вы давали мне свое лекарство. Вы были так добры, что прислали его мне через Сулиена, когда он навещал вас недавно. Он уговаривает меня принимать этот сироп. Но я не нуждаюсь в лекарстве. Вы сами видите, за мной прекрасно ухаживают, я всем довольна. Возьмите назад флакон, лекарство может пригодиться кому-нибудь другому.
- Одной из причин моего визита к вам, - сказал Кадфаэль, - было выяснить, помогает ли вам этот сироп или, может быть, мне предложить вам что-нибудь другое?
Она улыбнулась, глядя ему прямо в глаза, и спросила:
- А какова же другая причина?
- Наш настоятель, - отвечал Кадфаэль, - послал меня спросить, может ли Сулиен поехать со мною - навестить его?
Сулиен стоял перед Кадфаэлем с непроницаемым видом. Но все же он выдал себя вопросом, который задал Кадфаэлю. Облизнув внезапно пересохшие губы, он спросил:
- Прямо теперь?
- Да. - Это короткое слово было тяжелым, как свинец. Надо было смягчить впечатление. Повернувшись к леди Донате, Кадфаэль сказал: - Так будет лучше для вас. Наш настоятель заботился о Сулиене, относился к нему почти как к собственному сыну, да и теперь не переменил своего отношения. Ему бы очень хотелось увидеть его и узнать, - Кадфаэль сделал ударение на последнем слове, пристально глядя на юношу, - что у вас все благополучно. А этого мы желаем больше всего.
Что бы за этим ни последовало, эти слова, по крайней мере, были правдой. А вот можно ли было надеяться, что и все другое будет благополучно, - этого он не знал.
- Вы позволите мне отлучиться часа на два? - спросил Сулиен. - Я должен проводить Пернель домой, в Уиттингтон. Может быть, я сперва сделаю это, а потом мы поедем к лорду аббату?
Кадфаэль догадался, что означает этот вопрос: "Возможно, я задержусь в монастыре, поэтому не лучше ли завершить все неотложные дела?"
- В этом нет нужды, - решительно возразила леди Доната. - Пернель останется здесь и переночует, если она будет так добра. А я пошлю в Уиттингтон мальчишку - известить отца Пернель, что дочь его находится у меня, в полной безопасности. Меня редко навещают молодые люди, и я не хочу так скоро расставаться с моей очаровательной гостьей. Ступай с братом Кадфаэлем, Сулиен, а мы постараемся приятно провести время вдвоем до твоего возвращения.
После этих слов у Сулиена и Пернель вытянулись лица. Они обменялись коротким взглядом, и Пернель вдруг сказала:
- Благодарю вас. Мне очень по душе ваше приглашение. За детьми приглядит Гуннильд, а моя матушка, я уверена, обойдется без меня один день.
"Возможно ли, - думал Кадфаэль, - чтобы Доната, в ее теперешнем тяжелом состоянии, так заботилась о младшем сыне и радовалась первому проявлению в нем интереса к девушке, подходящей для него? Значит, матери, обладающие сильным характером, давно свыкшиеся с собственным медленным умиранием, также могут стремиться завершить неоконченные дела".
Он только сейчас осознал, что именно больше всего его в ней пугало: этот жестокий враг, который посеребрил ее волосы и иссушил тело, все же не слишком ее состарил. Она была скорее похожа на маленькую девочку-подкидыша, хрупкую, увядшую в пору ее весеннего цветения, когда бутон вот-вот должен был раскрыться. Рядом с Пернель она казалась облачком пара, ребенком-призраком. Но все же здесь, как и во всем доме, она по-прежнему господствовала.
- Тогда я возьму лошадь, - сказал Сулиен почти беззаботным, спокойным тоном, как если бы речь шла всего лишь о прогулке верхом по лесу, чтобы подышать свежим воздухом. Он нагнулся - поцеловать худую щеку матери, а она коснулась его лица рукой, дрожащей, словно сухой увядший лист. Он не попрощался ни с ней, ни с Пернель. За этим могло скрываться нечто зловещее. Он быстро прошел через холл к выходу, и Кадфаэль поспешил проститься с дамами как можно любезнее и устремился за Сулиеном в конюшню.
Они сели на лошадей и выехали за ворота, держась рядом, но не произнося ни слова, пока не оказались в лесу.
- Ты, верно, слышал, - сказал Кадфаэль, - что сегодня вернулся со своим отрядом Хью Берингар? Представь себе, у него в отряде - ни одной потери!
- Да, я слышал и догадался, - в голосе Сулиена прозвучала насмешка, - кто приглашает меня к себе. Отлично придумано - вызвать меня к аббату! Так куда мы держим путь - в монастырь или в замок?
- В монастырь. Это-то правда. Скажи мне, что ей известно?
- Моей матери? Ничего. Ничего об убийстве, ничего о Гуннильд, или о Бритрике, или о страданиях Руалда. Она не знает, что ваша воловья упряжка наткнулась на тело женщины на земле, раньше принадлежавшей нам. Юдо при ней ни словом не обмолвился об этом, да и другие тоже молчат. Ты ведь видел ее. Кому придет в голову добавлять ей страданий? Спасибо тебе за проявленную сдержанность.
- Хорошо, если это может ей помочь, - заметил Кадфаэль. - Но, сказать по правде, я не убежден, что этим молчанием ты оказал ей услугу. Тебе не приходило в голову, что она сильнее любого из вас? И что, в конце концов, как это ни прискорбно, она должна будет узнать об этом?
Сулиен некоторое время молча ехал рядом с Кадфаэлем, взгляд его был устремлен к небу, глаза вглядывались в нечто невидимое, и его профиль, четкий, бледный, похожий на маску, резко выделялся на фоне неба, покрытого тяжелыми тучами. "Еще один стоик, - подумал Кадфаэль. - Как много в нем от матери".
- Больше всего я сожалею, - неторопливо начал Сулиен, - что вовлек Пернель в эту историю. Я не имел на это права. Хью Берингар рано или поздно нашел бы Гуннильд, да она сама явилась бы, когда услыхала, что в этом есть нужда. Ну что ж, скоро увидим, какой вред я причинил!
- Я полагаю, - голос Кадфаэля был полон восхищения, - леди Доната играет столь же важную роль, что и ты. И вряд ли она жалеет об этом.
Сулиен, расплескивая воду, переправился через ручей, опередив своего спутника. До Кадфаэля донесся его голос, полный решимости:
- Можно предпринять кое-что, чтобы исправить содеянное мною. А что касается моей матери, - да, я раздумывал об ее конце и обо всем заранее позаботился.
Глава двенадцатая
Трое человек собрались после вечерни в приемной аббата. Окно было закрыто ставнями, и дверь плотно прикрыта. Они ожидали Хью. Тому надо было сделать смотр гарнизону, распустить отряд, заплатить солдатам и отправить их по домам. Хью должен был обеспечить надлежащий уход за ранеными, прежде чем спешиться во дворе своего дома, обнять жену и сына, снять с себя грязное походное платье и, наконец, сесть за стол. Предстоящий допрос свидетеля, доверие к которому было теперь подорвано, может час-другой подождать без ущерба для дела.
Хью явился вскоре после окончания вечерни, умытый, в чистой одежде, однако вид у него был утомленный. Он сбросил у двери свой плащ и, почтительно поздоровавшись с аббатом, прикрыл за собой дверь. Наступило короткое молчание. Сулиен сидел на скамье у обшитой панелью стены. Кадфаэль расположился в стороне, в углу рядом с окном.
- Я должен поблагодарить вас, отец мой, - начал Хью, - за приглашение встретиться в вашей приемной. Мне бы не хотелось пока посвящать в это дело семью Блаунтов.
- Мы все, я полагаю, заинтересованы в установлении справедливости, - сказал аббат, - и я не могу снять с себя ответственность за духовного сына потому только, что он покинул монастырь ради мирской жизни. Сулиен это знает. Теперь продолжайте вы, шериф.
Он предложил Хью место за своим столом, убрав лежавшие на столе пергаменты. Хью уселся подле аббата со вздохом облегчения: он все еще чувствовал неудобство от длительного пребывания в седле - раны его лишь недавно затянулись. Слава Богу, у него не было людских потерь, он благополучно вывел отряд, и в этом была его заслуга. А то, что он дополнительно вынес с собою из похода и тщательно исследовал, прочим участникам этой встречи предстояло сейчас узнать.
- Сулиен, мне не стоит напоминать тебе, как и присутствующим здесь свидетелям, о показании, данном тобой относительно кольца, принадлежавшего жене Руалда, а именно: как ты пришел в лавку Джона Хайнда, что в Питерборо, у Священнических ворот. Я тогда еще спросил тебя о местонахождении лавки и об ее владельце, и ты рассказал об этом. Из Кембриджа, после того как нас отпустили домой, я поехал в Питерборо, нашел эту улицу и нашел лавку. Встретился с Джоном Хайндом. У нас состоялась беседа. И сейчас, Сулиен, я приведу его показания в том виде, в каком услышал от него самого. Да, - сказал Хью решительным тоном, не сводя глаз с очень бледного, но спокойного лица юноши, - Хайнд отлично тебя помнит. Ты явился к нему по рекомендации аббата Уолтера, и ювелир тебя приютил на ночь, а на другой день проводил в дорогу. Это верно. Он это подтверждает.
Припоминая, как охотно назвал Сулиен место, где находилась лавка, и имя ее владельца, Кадфаэль почти не сомневался в правдивости этой части рассказа. Но было мало вероятно, что остальная часть когда-нибудь подтвердится. Лицо Сулиена оставалось таким же мраморно-белым, что свидетельствовало о твердости характера, а его глаза не отрываясь смотрели на Хью.
- Но когда я спросил его о кольце, он не понял, о чем идет речь. Тогда я описал его, но он был твердо уверен, что никогда не видел подобного кольца и никогда не покупал ни его, ни похожего на него у женщины, которую я ему обрисовал. Он не мог забыть недавнюю сделку, если бы она состоялась, обладай он даже плохой памятью. Он никогда не отдавал тебе кольцо, потому что его не было у него. То, что ты рассказал, - чистейшей воды ложь.
Молчание упало на присутствующих, как камень, и, казалось, замкнулось в напряженной неподвижности Сулиена. Он молчал, но не опускал глаз. Лишь короткий, судорожный удар по столу, произведенный сильной рукой аббата Радульфуса, разрядил напряжение в приемной. То, что предвидел Кадфаэль, начиная с того момента, когда он передал Сулиену приглашение аббата и наблюдал за выражением лица юноши, то и случилось: аббат Радульфус был потрясен. Всякое он повидал в жизни, знавал лжецов, имел с ними дело и научился не удивляться, но встретить подобное никак не ожидал.
- Итак, ты предъявил кольцо, - невозмутимо продолжал Хью, - и брат Руалд признал его. Ты не покупал его у ювелира, так скажи, откуда оно у тебя? История, которую ты поведал нам, оказалась насквозь лживой. Сейчас тебе дается возможность рассказать другую, более достоверную. Не всем лжецам делается подобное снисхождение. Говори, мы тебя слушаем.
Сулиен с трудом раскрыл слипшиеся губы, словно повернул ключ в не желающем открываться замке.
- Да, это кольцо было у меня раньше, - сказал он. - Его дала мне Дженерис. Как я уже рассказывал лорду аббату, так и теперь повторяю: всю мою жизнь я любил ее, любил глубже, чем сам это осознавал. Когда я вырос, то и тогда не знал, что любовь может меняться, пока Руалд не оставил ее. Ее горе, ее ярость заставили меня это понять. Я вряд ли догадываюсь, что двигало ею. Возможно, она мстила всем мужчинам, даже мне. Она меня заполучила и вертела мной как хотела. И тогда она дала мне кольцо. Это продолжалось недолго, - в словах Сулиена не было никакой горечи, - я ни в чем не находил утешения, я был еще очень молод. Я не походил на Руалда и не обладал никакими достоинствами, чтобы привязать к себе Дженерис.
Было нечто странное, по мнению Кадфаэля, в том, какие слова выбирал Сулиен. Временами в этих словах чувствовалась страсть, и тут же на смену им приходили слова бесстрастные, тщательно обдуманные и взвешенные.
Возможно, аббат Радульфус сам это почувствовал - он призвал юношу выражаться яснее:
- Ты говоришь, сын мой, что был любовником этой женщины?
- Нет, - отвечал Сулиен, - я говорил о том, что любил ее, а она поделилась со мной своим горем, тем тяжелым положением, в каком оказалась. Если мои муки хоть чуточку облегчили ее страдания, значит, время было потрачено не зря. Если вы имеете в виду, позвала ли она меня к себе в постель, то нет, этого не было, да и я никогда об этом даже не помышлял.
- Что тебе известно об ее исчезновении? - с неумолимой последовательностью задал очередной вопрос Хью.
- Ничего. Не более, чем любому другому.
- Что, по-твоему, с ней сталось?
- Она в последнее время больше со мной не делилась. И я верил тому, чему верили остальные: она возненавидела наши края и ушла отсюда.
- С другим любовником? - осведомился, не повышая голоса, Хью. - Так поговаривают вокруг.
- Откуда мне знать: с любовником или одна?
- Правильно. Ты знаешь не больше, чем другие. И все же, когда ты пришел сюда из Рэмзи и услыхал, что мы нашли на Земле Горшечника мертвую женщину, ты знал, что это должна быть она.
- Знал, - отвечал Сулиен с горечью, - что таково было общее мнение. Но не знал, так ли это.
- Что же получается, Сулиен? Ты не знал о тайне и, стало быть, не мог знать, что это не Дженерис. И все же ты вдруг счел нужным выдумать лживую историю и предъявить кольцо, которое она тебе дала - как ты теперь говоришь - для того, чтобы доказать, что она жива и находится далеко отсюда, и этим подтвердить твои слова и снять подозрения с брата Руалда. Получается, ты не знал точно, виновен он или невиновен, потому что, согласно истории, которую ты теперь нам поведал, ты не знал, жива она или мертва, и, значит, не знал, убил он ее или не убил.
- Нет! - воскликнул Сулиен, от возмущения даже подавшись вперед. - Это я знал, потому что знаю его. Нельзя было даже помыслить, что он был способен поднять на нее руку, а тем более - убить!