ПАРТИЗАНСКИЙ ЛАГЕРЬ ПОД КОВЕЛЕМ
Вечнозеленые хвойные леса между реками Припять и Горынь в белорусском Полесье всегда славились своей непроходимостью и удаленностью от наезженных дорог и населенных пунктов. Летом и осенью они погружались в расходящуюся под ногами топкую трясину. А зимой немногочисленные тропинки в них заметал не тающий до самой весны полутораметровый слой снега. Летом тысяча девятьсот сорок первого года эти леса стали надежным укрытием для, попавших в окружение, подразделений советских войск и первых партизанских отрядов. Отряды карателей редко заходили сюда, опасаясь бесследно исчезнуть среди бесчисленных болот и озер, и лишь ограничивались обстрелом лесных просек из артиллерии и бомбардировкой с воздуха. Осенью сорок третьего года припятские леса облюбовал для своей стоянки руководитель самого крупного соединения украинских партизан – первой украинской партизанской дивизии легендарный Сидор Артемьевич Ковпак. Его соединение только что закончило рейд по Закарпатью и теперь готовилось помочь наступающей Советской армии освобождать Украину. В утомленную закарпатским рейдом дивизию Ковпака вливались другие партизанские отряды. На лесной аэродром каждую ночь садились тяжело груженые "Дугласы", доставляющие партизанам оружие и боеприпасы и вывозящие на "большую землю" за линию фронта раненных и мирное население, живущее в партизанском лагере. В эти тревожные дни начальник разведки дивизии майор Вершигора получил из Центрального штаба партизанского движения радиограмму. В ней содержался приказ срочно наладить устойчивую связь с действующим в Ровно партизанским подпольем и оказать ему максимально возможную помощь в выполнении особо важного задания. Прочитав радиограмму, Вершигора доложил о ней Ковпаку. Когда наступила ночь, Ковпак и Вершигора уединились в командирской землянке.
– Давай обмозгуем, чем можем помочь нашим ребятам в Ровно. – сказал Ковпак, еще раз прочитав текст радиограммы.
Ковпаку немного нездоровилось, и он кутался в теплую меховую бекешу. Вершигора озабоченно потер пальцами подбородок и, чуть помедлив, сказал.
– Какое конкретно задание будут выполнять подпольщики, нам не сообщают. И это правильно. Но я думаю, что надо особое внимание обратить на дублирование каналов связи с городом и обеспечение безопасности и путей отхода подпольщиков.
Ковпак чуть заметно усмехнулся.
– Ты майор давай по-простому мне растолкуй. Я военных академий не кончал.
Вершигора тоже улыбнулся.
– А задумка у меня следующая, Сидор Артемьевич, – сказал он. – Сейчас связь с Ровно мы поддерживаем через Олесю Ковальчук – официантку в кафе "Бом" и Пелагею Нестерову, живущую на хуторе Михайловском под Ровно. Пелагея под видом молочницы два раза в неделю ездит в город и встречается там с Ковальчук. Шифровки та передает на денежных банкнотах. Затем наш связной доставляет их в отряд. Я их проявляю. Текст на них написан специальными чернилами. Затем шифровальщик составляет радиограмму, и радист передает ее в штаб партизанского движения в Москву. Но если Ковальчук потребуется срочно передать нам информацию, когда Пелагеи в городе нет, то сделать это она не сможет. Да и Пелагею могут в город не пропустить. Если полицаи устраивают облаву, то въезд в город закрыт всем, кроме немцев. То есть, наш канал связи ненадежен. Надо сделать так, чтобы Ковальчук смогла предать информацию в любое время дня и ночи.
– Мда… – в раздумье покачал головой Ковпак. – Непростая задача.
– Но решить ее можно, если дать Ковальчук еще одного связного, живущего постоянно в Ровно. – предложил Вершигора. – Если надо будет срочно передать нам сообщение или вывести кого-нибудь из города, пусть этот связной возвращается в отряд. Для этого недалеко от города надо организовать партизанскую заставу. Связной придет к ним, и они под охраной проводят его сюда.
– Хорошо, принимается… – согласился Ковпак. – Такого человека в Ровно мы найдем.
– Теперь, как обеспечить безопасность Олеси Ковальчук… – озабоченно произнес Вершигора. – Надо сделать так, чтобы рядом с ней постоянно находился кто-то из партизан. И у нее дома и в кафе. Тогда он примет на себя удар, а девушка сможет спастись.
– Так у нее брат в городской полиции работает! – вдруг вспомнил Ковпак. – Очень неплохой хлопчик. Любит немцев приблизительно так же, как и я. Мы его еще год назад в Ровно направили.
Вершигора обменялся с Ковпаком взглядами.
– Значит, пришло его время… – сказал Вершигора. – Пусть возьмет отпуск или скажется больным, и постоянно будет находиться около сестры. Это не вызовет у немцев подозрений.
– Тогда, так и решим… – поправляя на себе бекешу, сказал Ковпак. – Видимо что-то серьезное немцы затеяли, коли Центральный штаб всех на ноги поднял.
РОВНО. СПЕЦШКОЛА СД
На окраине Ровно высился давно заброшенный католический монастырь. После вхождения Западной Украины в состав СССР в тысяча девятьсот сороковом году обитающий в нем ксендз и десяток его служек бежали вместе с отступающими польскими войсками в Румынию. Больше года в монастыре царило запустение, пока пред самой войной в нем не разместилась школа младших командиров РККА. После оккупации Ровно немецко-фашистскими войсками в нем вначале находился пересыльный концлагерь для советских военнопленных, а затем с тысяча девятьсот сорок второго года – разведывательно-диверсионная школа СД. Начиная с этого момента, монастырь преобразился. Его стены поблескивали новым ярко-красным кирпичом. Монастырские постройки словно помолодели под слоем матово-серой штукатурки. А кованные железом ворота перестали покрываться коричневой паутиной ржавчины.
В холодное ноябрьское утро, на отведенной для курения площадке посредине спортивного городка, встретились два человека. Один, невысокий молодой в форме унтер-офицера немецкой армии. Другой, уже в возрасте, немного лысоватый в помятом курсантском комбинезоне. Отдав унтер-офицеру честь, лысоватый мужчина устало присел на краешек скамьи и вытащил из нагрудного кармана сигарету. Унтер-офицер остался стоять рядом, все более погружаясь в клубы сизого табачного дыма. Вскоре между ними завязался еле слышный разговор:
– Чего звал комиссар? Не нужно нам сейчас с тобой встречаться. Опасно!
– Я понимаю, граф. Да больно вопрос серьезный. Среди курсантов слух пошел, будто на самого Верховного покушение готовят. И людей для этого уже отобрали.
– Верный слух, комиссар… Готовят для этого людей. Из Берлина гауптштурмфюрер приехал. Отобрал троих наиболее надежных слушателей школы, которые сами в плен сдались. Сейчас они в отдельном строго охраняемом блоке живут.
– А ты их видел?…
– Доводилось пару раз. Когда они советское обмундирование у меня на складе примеряли.
– Описать сможешь?
– Конечно, смогу. Только, как это на волю передашь? Все увольнительные отменены.
– Я в курсе…
– Но я про них неделю назад все же сообщил твоей крестнице. Только без их портретов.
– Успел, значит?
– Успел… Я думаю, ваши чеку уже на ноги подняли.
– Поднять то подняли… Да только, как этих троих найти? Пока разыщут они, глядишь, и сделают свое дело.
– И что ты предлагаешь, комиссар?
– Уходить тебе надо, граф…
– Куда?
– К нашим… За линию фронта.
– Уходить говоришь? Хм… А ваши меня там не шлепнут сгоряча?
– Риск конечно есть. Смотря на кого нарвешься. Но я думаю за Верховного, тебе все грехи прошлые простят и еще орден дадут.
– Нужен, мне ваш орден… Я не за орден согласился на вас краснопузые работать. Мой отец три года в первую мировую в окопах просидел. Два "георгия" за храбрость имел. Ранен и контужен был под Ригой. К немцам у него длинный счет имелся. Вот и наказал он мне на смертном одре, что, если они опять на Россию-матушку полезут все обиды на вас забыть и за Россию биться. Хоть и разная она у нас с вами. У нас единая и неделимая, а у вас советская и социалистическая!
– Ну, так как, граф… Решай!
– Ладно, будь по-твоему, комиссар. Все равно здесь скоро все прахом пойдет. Ваши Киев уже взяли. Через месяц, другой здесь будут.
– И про меня, граф, расскажи там… Что не зазря я погиб. С пользой дела.
– Так ты сам, комиссар, расскажешь…
– Боюсь, не доживу, граф. Ходить за мной стали. А это верный признак. Сам знаешь…
– Ну, тогда прощай, комиссар. Если с тобой что случиться не забуду твою просьбу.
РОВНО. КАФЕ "БОМ"
– Привет сестренка!.. – широкоплечий молодой парень, в черно-белой полицейской форме, радостно улыбаясь, подходил к Олесе Ковальчук.
– Дмитро… ты! – всплеснула руками девушка. – Откуда ты взялся?
– Да вот… – парень показал глазами на, висящую на груди руку, затянутую бинтами. – Пострадал во время облавы. Подстрелил меня какой-то москаль, а сам гнида убег. Теперь временно списан в резерв. До полного излечения.
– Ой!.. Страсти то какие!.. – Олеся с испуганным лицом истово перекрестилась.
Затем она подвела молодого человека к стойке бара, за которой с важным видом стоял Антон Крамер.
– Пан Крамер, – обратилась Олеся к нему. – Вот познакомьтесь. Мой родной брат Дмитро. Служит в городской полиции.
Лицо Крамера расплылось в приветливой улыбке.
– Добрый день, молодой человек! – поздоровался он. – Хотя какой сейчас день может быть добрым, если на улицах столицы Рейхскомиссариата хозяйничают бандиты-москали?
– Ничего, пан Крамер, – сведя брови к переносице, ответил Дмитро. – дайте срок. Мы всех москалей обратно в Россию выкинем. Будут в Ровно одни истинные украинцы жить.
Дмитро и Олеся переглянулись. Затем Олеся бросила на Крамера жалостливый взгляд и попросила.
– Пан Крамер, а нельзя ли Дмитро в кафе кем-нибудь временно пристроить? А то ему по ранению жалование в полиции убавили.
Антон Крамер озабоченно почесал мочку уха, посмотрел в просящие глаза Олеси и, вздохнув, сказал.
– Ладно, пусть у входа вместо швейцара посидит. Вид у него солидный. В форме… А то иного посетителя приходится силой из кафе выводить.
РОВНО. СПЕЦШКОЛА СД
Ровно в десять часов вечера во всех окнах монашеских келий монастыря почти одновременно гас свет. Строгий распорядок разведывательно-диверсионной школы запрещал курсантам, что-либо делать после отбоя. Только несколько часовых, взобравшись на угловые башни стены, окружающей монастырь, терпеливо ожидала рассвета и своей смены. У гауптштурмфюрера СС Ганса Мольтке ночная тишина вызывала раздражение. Ворочаясь в своей кровати, он не мог до самого утра побороть одолевавшую его бессонницу. Мольтке привык к другому распорядку дня. В штаб-квартире гестапо на Принц-Альбрехтштрассе в Берлине днем работали только секретарши и курьеры. Сотрудники центрального аппарата гестапо появлялись на своих рабочих местах ближе к вечеру, когда туда привозили для допроса арестованных. Часть из них содержалась во внутренней тюрьме здания, но основную массу доставляли охраняемые фургоны из разбросанных по всему Берлину тюрем. Обычно на допрос арестованные приходили сами. Но возвращаться обратно им приходилось по-разному. В коридорах штаб-квартиры стояли больничные каталки, на которых бесчувственные тела арестованных отвозили обратно в тюремные камеры.
Взглянув на, мерно тикающие на тумбочке, часы, Мольтке с облегчением подумал, что сегодня последняя ночь его командировки в Ровно. Завтра, а вернее сегодня утром, три отобранных им головореза полетят на выполнение того задания, ради которого рейхсфюрер Гиммлер послал его сюда. Последнее, что ему оставалось сделать, это ликвидировать людей, которые могли помешать диверсантам выполнить личный приказ фюрера – пустить под откос поезд, на котором поедет на конференцию в Тегеран вождь русских коммунистов Иосиф Сталин. Вчера вечером вместе с начальником школы штурмбанфюрером Отто фон Ротенау они наметили кандидатов в покойники. Первым в блок "С" на экзекуцию отправится бывший политрук Красной армии, а ныне курсант школы Михаил Андронов. Другие курсанты презрительно называют его "комиссаром". Андронова взяли сюда из концлагеря не для того, чтобы сделать из него разведчика или диверсанта, а, чтобы с его помощью проверять и фильтровать других курсантов. Как и ожидалось, Андронов начал вести среди них большевистскую пропаганду. Трое из курсантов донесли на него и тем самым сохранили себе жизнь, а четвертый промолчал и поэтому сегодня ночью вместе с Андроновым отправится в пыточную камеру блока "С", откуда еще никто не возвращался живым. Очень долго Мольтке размышлял над личным делом унтер-офицера, бывшего графа Станислава Голицына. По всем инструкциям Голицына надо было ликвидировать, так как он был единственным русским, который знал о трех забрасываемых в советский тыл агентах. Более того унтер-офицер Голицын видел их, так как служил на вещевом складе школы и подбирал для них советскую военную форму. Но внимание Мольтке привлек хранящийся в личном деле документ, согласно которому наблюдавшие за Голицыным сотрудники гестапо установили, что он постоянно встречается с официанткой одного из ровенских кафе, недавно приехавшей в город Олесей Ковальчук. Родители Ковальчук были расстреляны год назад за связь с партизанами, а в справке, которую девушка представила в городскую управу при регистрации, было написано и заверено сельским старостой, что они погибли от рук партизан. Мольтке уголками губ улыбнулся, чувствуя, что напал на верный след… Андронов – Голицын – Ковальчук. Эту цепочку еще предстояло распутать. Поэтому ликвидация Голицына сейчас нежелательна. Можно подождать два-три дня. Попав в гестапо Голицын и Ковальчук, быстро признаются, в том, что стоит за их регулярными встречами в кафе. Мольтке удовлетворенно вытянулся на кровати. Значит, кроме выполнения личного поручения рейхсфюрера СС, он разоблачит агентурную сеть партизан, которые попытались проникнуть в разведывательно-диверсионную школу СД.
Незаметно для себя гауптштурмфюрер Мольтке задремал, а когда снова открыл глаза, то в окна его комнаты вливался яркий солнечный свет. Он бросил взгляд на часы. Было восемь утра. Мольтке быстро набрал номер телефона начальника школы.
– "Доброе утро, штурмбанфюрер! – сказал он ему. – Извините, я немного проспал. Как самолет? Вылетел два часа назад… Прекрасно! А что Андронов и другой русский? Ничего не сказали… Жалко. Я думал, ваши люди сумеют заставить их говорить. Ладно… Пусть теперь о них заботится господь бог! А унтер-офицер Голицын арестован? Как еще нет?… Не можете найти… – Мольтке, откинув одеяло, вскочил с кровати. – С шести утра его никто не видел… А комнату его обыскали? Ничего не нашли. Срочно поднимайте тревогу! Звоните в Ровно! Пусть перекроют все выезды из города и оцепят кафе "Бом" на привокзальной площади. Без меня внутрь не заходите. Я сейчас выезжаю туда… – почти прокричал Мольтке в телефонную трубку".
РОВНО. КАФЕ "БОМ"
Олеся Ковальчук пришла на смену в кафе ровно в семь часов утра. Очистив полы пальто от налипших на них капель грязи, она прошла в тесную и холодную подсобку, и стала, не торопясь переодеваться в темно-синие платье и выходные туфли на высоком каблуке. Повязав на груди передник, Олеся прошла на кухню, взяла с подноса только что испеченный пирожок с капустой и, на ходу, затолкав его в рот, вошла в зал для посетителей. В кафе было почти пусто. Несколько немецких солдат сидели за самым дальним от входа столиком и молча пили пиво. Олеся зашла за стойку и увидела сидевшего на корточках Дмитро что-то делающего с громадным чаном, предназначенным для хранения пива. Рядом с чаном стояли разноцветные баллоны с углекислым газом и канистры с водой. Увидев сестру, Дмитро поманил ее рукой. Оглянувшись, Олеся присела рядом с ним.
– Ты что здесь делаешь? – тихо спросила она брата.
– Смотри… – показал Дмитро на тонкий стальной проводок, идущий от регулятора давления газа в баллоне куда-то под стойку. – Меня Крамер попросил регулятор починить, а я решил его немного усовершенствовать.
– Зачем? – удивленно спросила Олеся. – Еще сломаешь. Потом Крамер с тебя его стоимость вычтет. Он теперь каждую копейку на нас экономит. Живоглот.
– Не в этом дело… – пояснил Дмитро. – Вот смотри… Если этот тросик прикрепить к регулятору давления, то, когда давление в баллоне уменьшится, тросик натянется.
– Ну и что, – равнодушно ответила Олеся. – пускай натягивается.
– Тросик натянется… – повторил со значением Дмитро. – И дальше бум…
– Что значит бум? – с тревогой спросила Олеся.
– Дальше произойдет взрыв… – еле слышно прошептал Дмитро. – Я под стойку две гранаты противотанковые заложил.
– Какие еще гранаты? – похолодев, спросила Олеся. – Ты что ума лишился?
– Так, все равно отсюда скоро уйдем… – ответил Дмитро, растерянно глядя на сестру. – Взорвем тогда это кафе. В нем вон сколько фашистов бывает.
– Когда прикажут, тогда и уйдем… – холодно ответила Олеся. – А если твои гранаты обнаружат? Тогда вся операция провалиться. И мы под подозрение попадем. Чтобы твоих гранат завтра же не было. Понял?
Понуро кивнув головой, Дмитро вылез из-под стойки и, поправив на себе ремень, направился к стоящему у входа в кафе стулу. Смахнув со лба выступившие капельки пота, Олеся встала, протерла мокрой тряпкой стойку и, приветливо улыбнувшись, пошла встречать, увешанного чемоданами немецкого майора, который с трудом протиснулся через входную дверь кафе. Спустя полчаса Олеся забыла о разговоре с братом. Разнося по залу тарелки с едой и кружки с пивом, она изредка поглядывала на часы, прикидывая, когда можно отпроситься у Крамера, чтобы сходить за отданными вчера в починку зимними ботами. Неожиданно ее глаза встретились с глазами стоящего в дверях кафе немецкого унтер-офицера. Олеся похолодела, узнав в нем человека, от которого получала денежные купюры с шифровками. Всегда опрятно одетый, унтер-офицер на этот раз был забрызган грязью и по его лицу стекали крупные капли пота. Он подошел к свободному столику и сел за него. Олеся, взяв карточку меню, направилась к нему. Унтер-офицер не спускал с нее напряженных глаз. Когда Олеся подошла, он тихим голосом быстро произнес.
– Фройлян, мне надо попасть к партизанам. Дорога каждая минута. За мной погоня и она в любой момент может появиться здесь.
Лоб девушки покрылся холодной испариной. Она словно изваяние застыла перед унтер-офицером, не говоря ни слова. За окном, словно в подтверждение его слов, раздался скрип автомобильных тормозов и топот многих ног.
– Идите за мной… – словно очнувшись, прошептала Олеся, и, махнув, сидящему на стуле рядом с входной дверью брату, повела унтер-офицера в подсобное помещение.
– Отведешь его к Иванычу, лодочнику на пристани. Он переправит вас в отряд… – сказала она Дмитро, останавливаясь перед дверью черного хода.
– А как же ты? – спросил Олесю Дмитро.
– За меня не беспокойся. Со мной ничего не случится… – ответила Олеся, прислушиваясь к звукам, доносящимся из зала. – Все иди! – она слегка подтолкнула брата к двери черного хода.