Значит, Эстелл говорила ему обо мне. – Я водил с ней знакомство в те дни, когда занимался ворами-карманниками, – ответил я, нервно улыбаясь и пожимая плечами. – Занятная девочка. Умна, как черт.
– Занятная. Умная. Конечно, она такая. Мне ее не хватает. Садись, Геллер. Подсаживайся к Дикси. Я так и сделал.
– Привет, Дикси, – сказал я.
– Здорово, – ответила Дикси, мельком взглянув на меня. Но она была из тех девушек, мимолетный взгляд которых сулил часы удовольствия.
Браун допивал пиво. Официантка в черно-белой униформе, открывающей ноги, подошла к столику. Она принесла Брауну еще три бутылки пива с новыми наклейками, а пустые поставила на поднос. Толстяк вручил ей стодолларовую купюру и произнес:
– Скажешь, когда деньги кончатся. Последнюю пятерку оставь себе, крошка.
Она поблагодарила его и ушла, а Браун посмотрел на меня.
– Я тебя знаю, – заявил Браун, прищуривая свои покрасневшие глазки. Впрочем, нос его тоже был красного цвета. – Ты – сыщик.
Девицы посмотрели на меня.
Дин выпустил колечко дыма и промолвил:
– Как ты оказался в Тинселтауне?
– Бизнес. А вы, ребята, что здесь делаете? Дин улыбнулся Брауну, но тот не смотрел в его сторону: он наливал себе пиво. Дин ответил:
– Мы здесь работаем. В профсоюзе работников сцены.
– Серьезно? Тут можно мошенничать? Браун рыгнул, прикрывая рот рукой.
– Это не мошенничество, – заявил он с негодованием. – Мы служим рабочим людям. Без нас они были бы под угрозой. Работодателю можно доверять только тогда, когда вы пожимаете друг другу руки. Но когда он отпускает вашу руку, вы для него больше не существуете. Вот тут-то и появляемся мы. Извини.
Браун не зря сидел сбоку: он встал и вышел.
– Пошел в комнату для мальчиков, – объяснила мне рыжая. – Он это проделывает каждые полчаса.
– Вы можете по нему часы проверять, – промолвила блондинка.
– Девочки! – прикрикнул Дин, и это означало, что им следует помалкивать. – А что за бизнес у тебя здесь. Геллер?
– Брожу тут в поисках дочери, не своей, конечно. Один толстосум из Голд-Кост нанял меня, чтобы я разыскал его малышку. Она где-то здесь, хочет попасть в кино.
– А я – актриса, – вдруг заявила блондинка. Рыжая предпочла не говорить о своем занятии.
– Да здесь полно актрис, сам увидишь, – сказал Дин. – Что-нибудь удалось узнать?
– Да. У отца был ее старый адрес, который он проверил. Выяснилось, что она где-то подрабатывала статисткой. Я проследил за ней с помощью ГКА.
У Дина даже мускул на лице не дрогнул при упоминании Гильдии киноактеров. Просто он спросил:
– Так она вернется домой?
Я отрицательно покачал головой.
– Не думаю. Мне дали для нее денег, и, думаю, ей их хватит еще месяцев на шесть.
Кстати, эта история была отчасти правдивой: если вдруг Дину придет на ум проверить мои слова. Разница была лишь в том, что эту работу мне поручили пару месяцев назад, по телефону, в Чикаго. Этим утром я позвонил папаше – денежному мешку и спросил его, не хочет ли он, чтобы я поискал его дочку, пока я здесь. Он согласился и попросил выдать ей чек на пять сотен, если она нуждается в деньгах, пообещав вернуть мне эту сумму, когда я вернусь, и заплатить еще. Разговор о поисках девушки через ГКА был пустым трепом, хотя она оставила свой новый адрес у своей старой хозяйки. Монтгомери все это проверил, и она дала ему этот адрес. Легенда была подходящей.
– Если она хорошенькая, – сообщил Дин, – ей не понадобятся их деньги.
Блондинка медленно попивала из своего стакана, рыжая опустила глаза. Мне показалось, что в них увидел презрение. То ли к Дину, то ли к самой себе, а, может, ко всему миру – не знаю.
– Может, ты и прав, – сказал я. – Но она взяла деньги.
Дин пожал плечами. В другом конце зала заиграл оркестр. Они играли "Я буду искать тебя".
Вернулся Браун и втиснул свою огромную задницу на скамью.
– Где официантка? Мне нужно еще пива. Никто не ответил ему.
– Хочешь потанцевать, Дикси? – спросил Дин.
– Конечно, Ники.
Он покосился в мою сторону своими темными глазами.
– Потанцуй с ней. Геллер. Это звучало как приказ.
– С удовольствием.
Я провел Дикси мимо столиков к танцевальной площадке и прижал к себе. От нее хорошо пахло, как от свежего сена. Мне было противно думать о том, как Дин обнимает ее.
Дикси заговорила первая:
– Правда, Ники замечательный?
– Он просто душка.
– Конечно. О, посмотрите. Это Сидни Скользкий.
– Кто?
– Сидни Скользкий, фельетонист! Вот бы вы были кем-то. Мое имя попало бы в газеты!
– Когда я смотрел на себя в последний раз, я был кем-то.
Она посмотрела на меня, слегка смущаясь.
– Извините. Я не подумала, что это прозвучит грубо.
– Все в порядке, Дикси. Мне можно называть вас Дикси?
– Конечно. А как мне обращаться к вам?
– В любое время, когда захотите.
Она хихикнула, прижимаясь ко мне. Мы двигались по Аленькому пятачку среди танцующих; протанцевали три или четыре номера. Выяснилось, что Дикси – сценическое имя девушки, вторая половина которого, ее фамилия, была Флайер. Она так и не призналась, какое было ее настоящее имя.
– Ой, посмотрите! Это Барбара Стенвик и Роберт Тейлор.
Я посмотрел и увидел их. Они сидели вместе за маленьким столиком и не казались необыкновенными.
– Разве это не замечательно, – сказала она, – что здесь к ним никто не пристает? Надеюсь, что когда я стану знаменитостью, мне все время не будут досаждать поклонники с просьбой дать автограф?
– В мире есть проблемы похуже, – пробормотал я, заметив, что Дин наблюдает за нами. Брауну до нас не было дела: он пил очередную порцию пива.
– Конечно, есть. Послушайте, а вы мне нравитесь. Скажите еще раз, как вас зовут?
Я сказал ей. Тут оркестр замолк, и мы вернулись к столику. Я подождал Дикси и помог ей сесть рядом с Дином, а потом присел рядом с ней.
– А вы хорошая пара, – заметил Дин.
– Спасибо, – ответила Дикси. Я ничего не сказал.
– Похоже, у нас одинаковый вкус на женщин, – произнес Дин с мимолетной холодной усмешкой. – Где ты остановился?
– Не понял?
– Пока ты здесь, в городе. В каком отеле ты остановился?
– "Рузвельт", – ответил я.
На сей раз улыбка Дина была удивленной.
– Ха! Да это же заведение Джо Шенка.
– Что ты имеешь в виду?
– Один парень, наш знакомый, – сказал Дин, посматривая на Брауна, но тот не смотрел в его сторону. – Ему принадлежит этот отель, ему и еще нескольким ребятам.
Надо сказать, у Монтгомери было своеобразное чувство юмора.
– Мистер Дин! – вдруг его окликнул кто-то. Я обернулся и увидел щегольски одетого, невысокого человека с усами, в вечернем костюме. Почти кланяясь, он стоял перед нашим кабинетом. Казалось, что он нервничает, что он испуган.
– Привет, Билли, – сказал Дин таким тоном, будто пара кубиков льда упала в пустой стакан.
– Чувствую облегчение, увидев вас здесь на вашем старом месте, – сказал человек. – Я боялся, что не встречу вас здесь некоторое время.
– Да, мы – веселые люди, – ответил Дин. – В этот день, в нашем-то возрасте. Хотелось бы остаться в добрых отношениях с нашими друзьями.
Человек подошел ближе.
– Позвольте мне объяснить.
Дин ничего не ответил.
– Какую бы ошибку я ни совершил, я готов сделать все, что вы прикажете, чтобы исправить ее, – едва слышно проговорил человек, стараясь, как мне казалось, чтобы никто не заметил его унижения. – Просто было одно неудачное обстоятельство: новости профсоюза освещал новый человек.
– А кто босс, интересно? – проговорил Дин.
– Я знаю, что должен взять на себя ответственность за это. Из-за этой истории получается, что я нарушил свое слово. Но, пожалуйста, поверьте мне, я не имел намерения не заботиться о ваших интересах, как вы заботитесь о моих.
Дин молчал.
– Это была ужасная ошибка, – продолжал человек в тишине, – и я хочу исправить ее. Пожалуйста. Приказывайте мне.
– Забудь об этом. Все забыто. Маленький человек улыбнулся, ежась от своего унижения. Он попрощался и быстро ушел.
– Кто это был? – спросил я.
– Билли Уилкерсон, – ответил Дин. – Ему принадлежит этот ресторан.
И "Голливуд репортер". А речь шла о той негативной заметке об ИАТСЕ, которая проскочила вчера в "Репортере". Ребята попали в цель.
Через мгновенье Браун принялся выбираться из-за своего столика, сказав:
– Извините.
– В любом случае. Геллер, – заговорил Дин, – у вас здесь наверняка нет машины. Может, нам подвезти вас в отель?
Не думаю, что за этим что-нибудь крылось. А если что и было, я придумаю выход, поэтому я ответил:
– Было бы отлично.
– Может, ты захочешь показать Дикси свои картины?
Поигрывая волосами Дина, Дикси робко мне улыбнулась. Может, у нее и было будущее как у актрисы. Не знаю, даже если я и приму игру Дикси и Дина. В любом случае, дорогая, вы разочаруетесь во мне.
Браун вернулся и пристроил свой жирный зад на сиденье. Потом сказал:
– Тебя хочет видеть Вилли – пока ты здесь. Сначала я даже не понял, что он обращается ко мне. Потом Браун повторил, сказал, что он позвонил Вилли домой, чтобы сообщить, что Уилкерсон покорился. Я спросил:
– Так и Биофф тоже здесь?
– Конечно, – ответил он. – Правда, неофициально, но здесь.
– У нас с Вилли в прошлом было дело.
– Да уж, – проговорил Дин. – Вы ненавидите друг друга.
– Нет людей, которых бы я ненавидел, – сказал я, попивая ром. – Я не видел Вилли много лет. Если у него все хорошо, я желаю ему добра.
– У него все в порядке, – заметил Дин.
– В любом случае, – сказал Браун, вытирая с лица пену, – он хочет тебя видеть.
– С чего он вдруг захотел со мной встретиться?
– Не знаю. Позвонив ему, я заметил, что мы встретили тебя. Он хочет, чтобы ты приехал к нему.
– Я завтра днем уезжаю.
– Съездишь к нему в Бель Эйр утром. Черт, да я сам тебя туда свожу. Он говорит, что ты на этом заработаешь как минимум стольник.
Одна мысль о том, что Джордж Браун поведет машину, приводила в ужас.
Но я сказал:
– Позвони ему еще раз и скажи, что, конечно, приеду.
– Позвоню – через полчасика, – ответил Браун и взял новую бутылку.
8
Как оказалось, проблем с Брауном, ведущим автомобиль, не существует: у него был личный шофер и большой сверкающий "кэдди" – "кадиллак". Я старался никак не связывать этот факт с тем, что последний черный автомобиль, в котором я ехал, принадлежал О'Харе. К тому же тогда дело происходило в сером, холодном Чикаго, а сейчас я был в теплом, Солнечном Голливуде.
В "кадиллаке" можно было спокойно вытянуть ноги, правда, мешал еще один пассажир, который примостился между нами на полу: ящик со льдом и пивом. Было уже десять часов утра, и Браун занимался своим обычным делом. Возможно, басня о том, что он за один день выпивает сто бутылок пива, вовсе и не была преувеличением: похоже, это было даже преуменьшением.
Наверное, причина крылась в его постоянном пьянстве, но по нему нельзя было сказать, что накануне он пил. На нем был надет мешковатый коричневый костюм, его щеки были красными, не говоря уже о его носе. Мы направлялись в Вествуд, который находился на другой стороне Беверли-Хиллз, и у нас было достаточно времени поговорить.
– Так у тебя есть какие-то соображения, почему Вилли хочет меня видеть?
– Не представляю, – весело ответил он, держа в руках бутылку. – Но у Вилли всегда бывает веская причина.
– Вы долгое время были партнерами. Потягивая пиво, он кивнул.
– Долгое время.
– Даже раньше вашей бесплатной столовой? В тридцать втором профсоюз работников сцены, а точнее, профсоюз Брауна и Биоффа, открыл в Лупе, на пересечении улиц Рэндольф и Франклин, в двух кварталах к западу от Сити-Холла, бесплатную столовую. Сто пятьдесят рабочих, членов профсоюза, платили за обед по тридцать пять центов. К этим деньгам добавлялись пожертвования от других владельцев организации и продукты от местных торговцев. Благодаря этому двести пятьдесят безработных могли получать бесплатные обеды.
– Да, конечно, – ответил Браун. – Еще раньше Вилли занимался профсоюзом мясников – изготовителей кошера, а я – торговцами птицей.
– Но ты в то время уже был главой профсоюза работников сцены?
– Конечно. Моя "торговля птицей" была лишь побочной деятельностью. Нет, бесплатная столовая научила меня слушаться Вилли. Я понял, что у Вилли есть голова на плечах. Это была чудесная идея – организовать бесплатную столовую.
– У тебя появилось множество друзей, – согласился я. – Отличная реклама.
На обвисшей физиономии Брауна появилась гордая улыбка.
– И даже близость к Сити-Холлу не мешала нам. Вилли любит говорить: "Никогда не видел проститутки, которая была бы сытой, и никогда не видел политика, который не был бы проституткой. Так пусть политики сожрут друг друга. И репортеры".
Это кафе принесло много пользы нашим героям, особенно если принять во внимание, что повара под командованием Биоффа и Брауна готовили изысканные блюда для знаменитостей, политиков и журналистов. Их угощали, например, жареной уткой в апельсиновой глазури, отличной грудинкой и бифштексами. Но вот ведь черт: даже такой циничный тип, как я, отдавал им должное: ведь безработные получали у них еду, в то время как остальные обездоленные ели Бог знает где, если вообще ели. Хотя я всегда подозревал, что Биофф и Браун получали куда больше выгоды от всех этих дел, чем просто дружелюбное отношение к ним политиков и прессы.
Тремя бутылками пива позже мы въехали в Вествуд, который был почти таким же, как Беверли-Хиллз, с той лишь разницей, что там было больше транспорта. Поместье Биоффа, к которому мы свернули с подъездной аллеи, было огромным двухэтажным зданием из камня и дерева в стиле ранчо, которому (как сообщил мне Браун) Биофф даровал титул "Ранчо Лори" – в честь его жены. Мне не сразу пришло в голову сравнить его с особняком Монтгомери, но по сравнению с моей комнатенкой в отеле "Моррисон" это был настоящий рай. Маленький сводник с Саут-Холстед-стрит попал в Голливуд.
Я направился вслед за Брауном, и мы обогнули возделанные, слегка влажные земли. Одинокое дерево отбрасывало тень. А за ним, откинувшись на шезлонге, возле бассейна в форме фасолины и размером чуть меньше озера Мичиган, возлежал Вилли Биофф. Я всегда думал, что он был толстяком, догадывался, что он был жирным, но предполагал, что он не был таким отвратительным, как Джордж Браун. Его бочкообразная грудная клетка была покрыта жесткими верными кудряшками, как и его мускулистые руки и ноги; у него не было шеи, он был коренастым, крепким, как борец: не зря же, в конце концов, он боролся за профсоюз. Я помню, что раньше его тело под черными волосами напоминало иллинойское тесто, но сейчас оно было покрыто темным калифорнийским загаром. На нем были плавки цвета долларов, кроваво-красные домашние тапочки (на его теле не было ни капли воды: подозреваю, что он не очень-то много плавал) и солнечные очки. В одной руке он держал сигарету, а в другой – бокал воды со льдом.
Когда мы подошли к нему, он быстро поднялся, широко улыбнулся и протянул мне руку.
– Спасибо за то, что ты сюда приехал. Геллер. Мы пожали друг другу руки. Его рукопожатие было сильным, сильнее моего.
– Я удивился, когда ты меня пригласил, Вилли. Мы с тобой не самые близкие приятели.
Он замахал руками, взял с соседнего шезлонга бледно-желтый смятый бархатный халат и накинул его на себя. Биофф снял солнечные очки и надел обычные, в оправе восьмиугольной формы, которые он вытащил из кармана халата.
– Я однажды предложил тебе оставить прошлое позади. Я говорил это тогда и повторяю теперь.
– О'кей!
Вилли поднял тяжелый нехороший взгляд на Брауна и сказал:
– Я хочу поговорить с Геллером наедине.
– Конечно, Вилли. Я посижу у бассейна.
– Почему бы тебе не пойти в контору?
– Пятница – неподходящий день. Ты же знаешь.
– Ты должен быть там.
– Послушай, Вилли, я просто посижу у бассейна. Ты можешь послать боя за пивом?
– Почему бы тебе не посидеть в твоей машине и не попить своего собственного пива?
Похоже, Браун был больше огорчен, чем смущен этой перебранкой. Он ушел, не говоря больше ни слова. Вилли пригласил меня в дом. Мы прошли через стеклянные двери в большую белую современную кухню.
– Ты должен меня простить за этот разговор с моим партнером, – промолвил Биофф. – Он иногда бывает дурак-дураком. Хочешь чего-нибудь выпить?
– Нет, спасибо.
– Я дал служанке выходной, – заявил Биофф, как будто была необходимость объяснять мне, почему на кухне и в доме никого не было. – Моя жена с детьми уехала в наш дом в Канога-Парк. Я присоединюсь к ним сегодня позже, на весь уик-энд. Но сначала я хотел встретиться с тобой.
– Почему, Вилли?
– Дойдем и до этого. Пошли со мной. Для места, называемого "Ранчо Лори", где все было напоказ, здесь было по-настоящему красиво. Мы прошли по роскошному ковру в официальную гостиную: антикварная мебель, никакого тебе раннего американского стиля, картины в духе старинных мастеров, китайские вазы. Кстати, казалось, что они установлены на что-то неподвижное.
В жизни не предполагал, что я когда-нибудь окажусь в спальне Биоффа, но что бы я там себе ни думал, спальня была выполнена в стиле Людовика XV. Он провел меня в небольшую комнатку, где хранилась его одежда. Там висели десятки, дюжины сшитых портными костюмов, на обратной стороне двери висели галстуки, которые, кажется, перевешивали дверь. Галстуков были сотни – разных цветов, разных форм, моделей. За всем этим наблюдали модные шляпы, уложенные на длинной полке вдоль стены. Ботинки, сверкающие, как черные зеркала, закрывали почти весь пол. Я было подумал, что Биофф хочет переодеться, но это было не совсем так.
– Что ты думаешь о моих галстуках? – спросил он, поводя рукой вдоль рядов одежды.
– Они отличные, Вилли.
Биофф посасывал сигарету, улыбаясь, с чувством огромного удовлетворения. Потом он проговорил:
– А как тебе нравятся мои костюмы? – Отличные. И шляпы тоже. Как и твои ботинки. Он взглянул на меня и улыбнулся – слегка. – Я не просто показываю все это. Я хотел поделиться всем этим с тобой. Ты ведь сам был бедным чикагским пареньком. Ты можешь оценить, какой сладкой стала моя жизнь по сравнению с тем, каким дерьмом она была раньше.
– Конечно.
Мы вышли из гардероба, и я присел, пока он в ванной надевал брюки и белую рубашку с короткими рукавами. Я, задумавшись, курил. Потом мы спустились вниз и вскоре оказались в обшитой сосной библиотеке, которая неприятно напоминала кабинет Монтгомери. Единственной разницей было то, что у Биоффа не висели фотографии со сценами охоты. Вместо этого Вилли украсил стены снимками с пейзажами ("Это я снимал", – гордо сказал он мне). Кожаная мебель была нормальных размеров и черного, а не коричневого цвета. На диване корешком вверх, как бы занимая место для кого-то, лежала книга:
"Капитал" Маркса. Не думаю, что такую книгу можно было бы увидеть у Монтгомери. Впрочем, я и здесь не ожидал ее увидеть.
Я сел рядом с книгой.
– Ты это читаешь, Вилли?