– Им дают таблетки, чтобы помочь проснуться, и стимулирующие вещества, чтобы справиться с депрессией.
– А что дают гомикам?
– А, этим... Им обычно давали гормоны, но они не помогают. Сейчас применяют лечение, вызывающее к этому отвращение. Но что бы они там ни говорили в Институте Геринга, любой доктор в частной беседе скажет вам, что основные ее причины трудно устранить. Киндерман должен это знать. Думаю, у него самого рыльце в пуху. Я слышала, как он рассказывал одному пациенту, что психотерапия устраняет проявление невроза, возникающего на почве гомосексуализма, и помогает пациенту перестать обманывать себя.
– Тогда ему следует опасаться статьи 175.
– А что это такое?
– Статья в германском Уголовном кодексе, которая рассматривает гомосексуализм как уголовное преступление. А как обстояли дела с Рейнхардом Ланге? Его тоже лечили только от сопутствующих проявлений невроза?
Она кивнула и села на край моей кровати.
– Расскажите мне об этом Институте Геринга. Он имеет какое-нибудь отношение к Толстому Герману?
– Матиас Геринг – его двоюродный брат. Институт для оказания психотерапевтической помощи существует под покровительством Геринга. Если бы не это, в Германии почти не осталось бы приличных заведений, где лечат психических больных. Наци уничтожили бы психиатрию только потому, что ее цвет составляют евреи. Все это – сплошное лицемерие. Многие психиатры продолжают тайно выписывать труды Фрейда, осуждая его публично. Даже так называемый Ортопедический госпиталь СС около Равенсбрюка – не что иное, как психиатрическая лечебница СС. Киндерман работает в нем консультантом, являясь при этом одним из учредителей Института Геринга.
– А кто же финансирует институт?
– Трудовой фронт и военно-воздушные силы.
– Ну конечно! Разменная монета Премьер-министра.
Глаза Марианны сузились.
– Послушайте, вы задаете слишком много вопросов. Кто вы, полицейский или что-нибудь в этом роде?
Я встал с кровати, надел халат и сказал:
– Что-нибудь в этом роде.
– Вы расследуете здесь какое-нибудь дело? – Ее глаза расширились от возбуждения. – Что-нибудь, в чем замешан Киндерман?
Я открыл окно и на минутку высунулся из него. Приятно вдыхать утренний воздух и даже запахи, доносящиеся с кухни. Но сигарета еще приятней. Я достал последнюю пачку из-за оконного выступа и закурил. Глаза Марианны с неодобрением задержались на сигарете в моей руке.
– Здесь нельзя курить, вы знаете?
– Я не знаю, замешан ли в этом деле Киндерман или нет, – сказал я. – Именно это я и хотел выяснить, ложась сюда.
– Ну, тогда вам нечего меня опасаться, – с жаром заверила она. – Мне наплевать, если с ним что-нибудь случится. – Она встала, сложив руки на груди, ее лицо приняло жесткое выражение. – Он негодяй. Знаете, несколько недель я работала все выходные, потому что больше было некому. Он сказал, что заплатит мне вдвойне и наличными, но до сих пор ничего не заплатил. Вот какая он свинья. А я купила себе платье. Это, конечно, глупо, надо было подождать. Теперь я задолжала квартирной хозяйке.
Я размышлял, не разыгрывает ли она меня, как вдруг увидел у нее на глазах слезы. Если она меня и разыграла, то, надо признаться, сделала это мастерски. Такая игра заслуживала признания.
Она потерла нос и сказала:
– Можно попросить у вас сигарету?
– Конечно. – Я протянул ей пачку и затем чиркнул спичкой.
– Вы знаете, Киндерман был даже знаком с Фрейдом, – сообщила она, закашлявшись немного после первой затяжки. – Они познакомились в Венской медицинской школе, где Киндерман учился. После ее окончания он какое-то время работал в Зальцбургской психиатрической лечебнице. Он сам родом из Зальцбурга. Когда в 1930 году умер его дядя и оставил ему в наследство этот дом, он решил превратить его в клинику.
– Похоже, вы его хорошо знаете.
– Прошлым летом у него две недели болела секретарша. Киндерман знал, что у меня есть некоторый опыт секретарской работы, и попросил меня заменить ее. Так что я его хорошо изучила. Достаточно хорошо, чтобы возненавидеть. Я не собираюсь здесь задерживаться – сыта всем этим по горло. Поверьте, тут очень многие думают так же, как я.
– А как вы считаете, есть среди здешних сотрудников кто-нибудь, кто хотел бы ему отомстить? Тот, кого он очень сильно обидел?
– Вы имеете в виду серьезную обиду, да? Не какие-нибудь там неоплаченные часы?
– По-видимому, да.
Я выкинул сигарету за окно.
Марианна отрицательно покачала головой.
– Нет, подождите, – спохватилась он. – Был такой человек. Примерно три месяца назад Киндерман уволил одного санитара за то, что тот явился на работу пьяным. Довольно противный тип, и, по-моему, никто не огорчился, что его выгнали. Меня здесь в то время не было, но я слышала, что, уходя, он весьма крепко выражался в адрес Киндермана.
– А как его звали, этого санитара?
– Херинг, Клаус Херинг, кажется. – Она посмотрела на свои часы. – Ой, пора браться за работу. Я не могу болтать с вами все утро.
– Еще одно, – остановил я ее. – Мне нужно осмотреть кабинет Киндермана. Вы можете мне помочь? – Она покачала головой. – Я не могу этого сделать без вас, Марианна, – настаивал я. – Сегодня ночью!
– Не знаю. А если нас поймают?
– Слово "нас" здесь не подходит. Вы будете стоять на страже, и если кто-нибудь наткнется на вас, скажете, что услышали шум и решили проверить. А я что-нибудь придумаю. Может быть, скажу, что хожу во сне.
– Это вы хорошо придумали.
– Ну так как, Марианна?
– Ладно, я помогу вам. Но нам нельзя выходить до полуночи, пока не закроют двери. Я буду вас ждать в солярии примерно в половине первого ночи.
Выражение ее лица изменилось, когда она увидела, как я достаю из бумажника банкнот в пятьдесят марок. Я засунул его в нагрудный карман ее крахмального белого халата. Она вытащила его оттуда.
– Я не могу это взять. Вы не должны этого делать.
Я сжал ее кулак, не давая ей возвратить мне деньги.
– Послушайте, это только для того, чтобы помочь вам продержаться, по крайней мере до того момента, когда вам заплатят сверхурочные.
На лице у нее было написано сомнение.
– Не знаю, – колебалась она. – В этом есть что-то неправильное. Столько я зарабатываю в неделю. Мне этого хватит не только, чтобы продержаться.
– Марианна, сводить концы с концами, конечно, очень хорошо, не иногда нужно и пошиковать.
Глава 4
Понедельник, 5 сентября
– Доктор сказал мне, что электротерапия имеет временный побочный эффект – ухудшение памяти. Если не считать этого, я чувствую себя замечательно.
Бруно озабоченно посмотрел на меня.
– Ты в этом уверен?
– Никогда не чувствовал себя лучше.
– Ладно, я предпочитаю, чтобы тебя, а не меня включали в розетку. – Он фыркнул. – Но что же получается? Все, что тебе удалось разнюхать, пока ты отлеживался в клинике Киндермана, временно затерялось в твоей голове, не так ли?
– Дела не так уж плохи. Я ухитрился осмотреть его кабинет. Одна очень привлекательная медсестра мне все о нем рассказала. Киндерман читает лекции в Медицинской школе военно-воздушных сил, а также работает консультантом в партийной частной клинике на Блайбтройштрассе. Не говоря уже о том, что он член нацистской ассоциации докторов и "Херрен-клуба".
Бруно пожал плечами.
– Парень, надо думать, купается в золоте. И что из этого?
– Купается-то купается, но его не очень ценят. Подчиненные его не любят. Я узнал имя человека, которого он вышвырнул из клиники, и похоже, он относится к тому типу людей, которые не прощают обид.
– Подумаешь – вышвырнул!
– По словам моей медсестры, Марианны, все считают, его выбросили из-за того, что он воровал наркотики. И, вероятно, торговал ими на улице. Так что, как видишь, на члена Армии спасения он не похож.
– У этого парня есть имя?
Я напряг свою память, потом достал из кармана записную книжку.
– Не волнуйся, – успокоил я Бруно. – У меня оно записано.
– Сыщик с провалами памяти. Грандиозно.
– Прикуси свой язык, я нашел. Его зовут Клаус Херинг.
– Посмотрим, есть ли у Алекса что-нибудь на него. – Он поднял трубку телефона и сделал запрос. Это заняло всего две минуты – мы платили полицейскому пятьдесят марок в месяц за услуги. Клаус Херинг был чист.
– Так кто же, по-твоему, получает деньги?
Бруно протянул мне анонимную записку, полученную фрау Ланге накануне, которая и вынудила Бруно позвонить мне в клинику.
– Шофер фрау Ланге сам доставил ее сюда, – объяснил он, пока я читал последнее творение шантажиста, представлявшее собой смесь угроз и инструкций. "Положите тысячу марок в фирменную сумку магазина "Герсон" и сегодня днем оставьте ее в корзине для мусора рядом с "Цыплячьим домиком" в зоопарке".
Я выглянул из окна. День стоял жаркий, и, без сомнения, сегодня в зоопарке будет многолюдно.
– Хорошее место, – оценил я. – Там его трудно будет засечь и еще труднее выследить. В зоопарке, насколько я помню, четыре выхода.
Я нашел в ящике карту Берлина и разложил ее на столе.
Бруно подошел и стал глядеть из-за моего плеча.
– Так как же мы это разыграем? – спросил он.
– Ты отнесешь деньги, а я сыграю роль посетителя.
– После этого мне ждать у одного из выходов?
– У тебя один шанс из четырех. Какой выход ты выбираешь?
С минуту он изучал карту и затем показал на выход у канала.
– Мост Лихтенштейна. На другой стороне канала, на Раухштрассе, будет ждать машина.
– Лучше сам сиди в машине и жди.
– Сколько же мне придется ждать? Ведь зоопарк, о Боже, закрывается в девять вечера.
– Выход у "Аквариума" закрывается в шесть, поэтому, я полагаю, он появится раньше, если, конечно, выберет этот путь. А коль его не будет, уезжай домой и жди моего звонка.
Я вышел из вестибюля станции "Зоопарк", напоминавшей стеклянный ангар для самолетов, пересек Харденбергплац и направился к главному входу берлинского зоопарка, который расположен к югу от планетария. Купив билет, дававший право на посещение "Аквариума", и путеводитель, чтобы больше походить на туриста, я направился сначала к слоновнику. Какой-то странный человек, рисовавший с натуры слонов, при моем приближении поспешно закрыл свой блокнот и перешел на другое место. Облокотившись на перила ограды, я наблюдал, как он снова и снова повторял свой маневр, как только кто-нибудь подходил к нему, пока наконец не оказался опять рядом со мной. Негодуя при мысли о том, что он, вероятно, думает, будто меня интересует его убогий рисунок, я заглянул ему через плечо, держа фотоаппарат совсем близко от его лица.
– Давайте я вас сфотографирую, – сказал я бодро. Он прорычал что-то и тут же убрался. Пациент доктора Киндермана, подумал я. Чокнутый. Я заметил: на любом показе или выставке самые интересные экспонаты – это сами посетители.
Прошло еще минут пятнадцать, прежде чем я увидел Бруно. Казалось, он не замечал ни меня, ни слонов, проходя мимо с небольшим фирменным пакетом магазина "Герсон" под мышкой. В пакете лежали деньги. Я пропустил его далеко вперед, а затем пошел следом.
Около "Цыплячьего домика" – небольшого сооружения из красного кирпича и дерева, увитого плющом, отчего он больше походил на сельский пивной погреб, чем на дом для диких пернатых, – Бруно остановился, огляделся и бросил пакет в мусорный ящик рядом со скамейкой. Затем быстро удалился в направлении выбранной им стоянки у выхода на канал Ландвер.
Напротив "Цыплячьего домика" располагалась высокая скала из песчаника, на которой обитало стадо диких баранов, – согласно путеводителю, одна из достопримечательностей зоопарка. Но мне она показалась слишком театральной и вряд ли соответствовала тому месту, где на самом деле обитали эти ходячие лохмотья шерсти. Скорее она напоминала декорацию помпезной постановки какого-нибудь "Парсифаля", если, конечно, соорудить такую декорацию вообще под силу человеку. Какое-то время я покрутился на месте, прочитал все о баранах и под конец сделал несколько фотографий сих исключительно неинтересных созданий.
За "Бараньей скалой" находилась высокая смотровая башня, с которой можно было видеть вход в "Цыплячий домик" и даже весь зоопарк. И я подумал: стоит, пожалуй, пожертвовать десятью пфеннигами, чтобы убедиться, что ты не лезешь прямо вловушку. Размышляя об этом, я побрел прочь от "Цыплячьего домика" в сторону озера, как вдруг у дальнего края павильона появился молодой человек лет восемнадцати с темными волосами, одетый в серую спортивную куртку. Даже не оглянувшись, он вытащил пакет "Герсона" из мусорного ящика, бросил его в другой фирменный пакет, на этот раз магазина "Каде-Ве", и быстро прошел мимо меня. Дождавшись, когда он отойдет на приличное расстояние, я последовал за ним.
У "Дома антилоп", выстроенного в мавританском стиле, молодой человек на какое-то мгновение задержался позади группы бронзовых кентавров, стоявших здесь, а я, сделав вид, что поглощен своим путеводителем, прошел прямо к "Китайскому замку", где, спрятавшись за спинами людей, остановился, чтобы понаблюдать за ним краешком глаза. Он вышел из-за группы кентавров, и я догадался, что он направляется к "Аквариуму" и южному выходу.
В большом зеленом здании, выходившем одной стеной на Будапештерштрассе, можно было увидеть все что угодно, только не рыб. Рядом с дверью возвышался, словно собираясь напасть, каменный игуанодон в натуральную величину, а над дверью красовалась голова другого динозавра. Повсюду на стенах "Аквариума" висели панно и каменные барельефы, изображавшие доисторических чудовищ, каждое из которых могло бы проглотить целиком акулу. Эти допотопные декорации на самом деле лучше бы подошли другим обитателям "Аквариума" – рептилиям.
Увидев, что мой подопечный исчез за дверью, и понимая, как легко потерять его в темных помещениях "Аквариума", я ускорил шаг. Войдя внутрь, я убедился, что действительность превзошла мои самые худшие опасения – из-за огромной толпы посетителей было невозможно разглядеть, куда он пошел.
Смирившись с неудачей, я торопливо направился к другой двери, выходившей на улицу, и почти столкнулся с моим молодым человеком – он только что отошел от аквариума, в котором обитало существо, больше напоминавшее плавающую мину, чем рыбу. Задержавшись на несколько секунд у массивной мраморной лестницы, ведущей в зал рептилий, он спустился к выходу и покинул зоопарк.
На Будапештерштрассе я следовал за ним, спрятавшись за группой школьников. На Ансбахерштрассе я опустил путеводитель в карман плаща, висевшего у меня на руке, и загнул вверх поля шляпы. Когда преследуешь кого-то, время от времени необходимо немного изменять свою внешность и всегда быть на виду. Если будешь пригибаться, человек, которого ты преследуешь, сразу обо все догадается. Но парень ни разу даже не оглянулся. Он пересек Виттенбергплац и зашел в "Кауфхауз дес Вестенс", или "Ка-де-Ве", самый большой универсальный магазин в Берлине.
Я думал, он использовал другой пакет только для того, чтобы избавиться от хвоста, от того, кто мог бы поджидать человека с пакетом "Герсон" в руках у одного из выходов зоопарка. Но теперь я понял, что он должен сам передать кому-то пакет.
Пивной ресторан на четвертом этаже "Ка-де-Ве" был полон посетителей. Они сидели, уставившись в свои тарелки с сосисками и в кружки с пивом высотой с настольную лампу. Молодой человек с деньгами прошел вдоль столиков, разыскивая кого-то, и наконец подсел к одинокому человеку в голубом костюме. Пакет с деньгами он положил рядом с точно таким же, лежавшим на полу.
Отыскав пустой столик, я сел так, чтобы их видеть, и, взяв меню, демонстративно уткнулся в него. Появился официант. Я сказал ему, что еще не выбрал, и он отошел.
Вскоре человек в голубом костюме встал, оставил несколько монет на столе и, наклонившись, взял пакет с деньгами. Они не обменялись ни единым словом.
Когда Голубой Костюм вышел из ресторана, я пошел за ним, подчиняясь основному правилу, касающемуся тех случаев, когда в дело вмешивается случайность: всегда следуй за деньгами.
С массивным портиком в виде арки и двумя башнями, похожими на минареты, театр "Метрополь" на Ноллендорфплац производил впечатление почти византийского величия. На барельефах у основания массивных опор переплелись не менее двадцати обнаженных фигур – идеальное место, чтобы продемонстрировать истинное самопожертвование. Справа от театра за большими деревянными воротами располагалась обширная, как футбольное поле, стоянка для машин, а сзади к ней примыкали несколько больших многоквартирных домов.
К одному из этих зданий я и проследовал за Голубым Костюмом и его деньгами. Просмотрев имена на почтовых ящиках в вестибюле, я, к своему удовлетворению, увидел на одном из них – почтовом ящике номер девять – имя К. Херинга. Затем я позвонил Бруно из телефонной будки возле станции метро, расположенной через дорогу.
Когда старенький "ДКВ" моего партнера остановился у деревянных ворот, я забрался на сиденье пассажира и показал на автомобильную стоянку, где оставалось еще свободное пространство. Ближе к театру парковались машины тех, кто спешил на восьмичасовой спектакль.
– Этот человек живет здесь, – сказал я. – На третьем этаже, квартира номер девять.
– Ты узнал его имя?
– Это наш друг из клиники, Клаус Херинг.
– Неплохо. Как он выглядит?
– Примерно моего роста, худощавый, гибкий, волосы светлые, носит очки-пенсне, на вид около тридцати. Когда входил в дом, на нем был голубой костюм. Если он уйдет, попробуй забраться в его квартиру и найти любовные письма этого гомика. Если не получится, просто наблюдай. А я пойду к нашей клиентке за дальнейшими инструкциями. Если получу их, то вернусь сегодня вечером. Если же нет, то сменю тебя завтра в шесть утра. Вопросы есть? – Бруно покачал головой. – Позвонить твоей жене?
– Нет, спасибо. Катя уже привыкла к тому, что я поздно возвращаюсь домой, Берни. Кроме того, мое отсутствие поможет разрядить обстановку. Вернувшись из зоопарка, я снова поругался со своим сыном Генрихом.
– Что на этот раз?
– Взял и вступил в моторизованный отряд "Гитлерюгенда", ни много ни мало.
Я пожал плечами.
– Все равно рано или поздно ему пришлось бы вступить в регулярные части "Гитлерюгенда".
– Черт возьми, этому прохвосту не надо было так торопиться, вот и все! Мог бы подождать, пока его призовут, как всех остальных ребят в классе.
– Успокойся, попробуй посмотреть на это дело с другой стороны. Его научат водить машину и разбираться в моторах. Конечно, они сделают из него нациста, но у него хотя бы будет специальность.
Возвращаясь в такси на Александрплац, где я оставил свою машину, я размышлял: перспектива того, что его сын получит специальность механика, – слабое утешение для Бруно. В возрасте Генриха он сам был чемпионом по велосипедному спорту среди юниоров. И уж в одном-то он, без сомнения, прав: Генрих действительно превратился в настоящего прохвоста.
Я не позвонил фрау Ланге, чтобы предупредить ее о своем приезде, и хотя, когда я добрался до Гербертштрассе, было всего восемь часов, дом выглядел темным и негостеприимным, как будто в нем никто не жил. Неужели все уже отправились спать? Ведь сейчас один из самых приятных моментов в моей работе. Если ты распутал дело, тебе всегда обеспечен радушный прием, невзирая на то, были готовы хозяева тебя принять или нет.