- Ну вот, - рассмеялся Петр Анатольевич. - Поэтому и не собираюсь вам подслащивать пилюлю. У вас достаточно крепкий желудок, чтобы переварить и не такую новость.
- Бессердечный вы человек, как я погляжу.
- Просто неглупый, Екатерина Алексеевна, и неплохо вас знающий.
- И что же по вашему, знающий меня человек, я теперь попытаюсь сделать? - спросила я его.
- Думаю, попытаетесь узнать, кому помешал живой Лобанов?
- Вы действительно проникаете в мои мысли? - невольно удивилась я, поскольку попадание было что называется в яблочко.
- Я сам думаю об этом весь день, так что догадаться нетрудно.
- В таком случае - предлагаю объединить наши усилия. Поскольку нас уже и без того многое объединяет.
- Враги, во всяком случае, у нас точно общие, - согласился Петр, и мы с ним самым подробным образом обсудили все возможные варианты.
А так как поводом для убийства на нашей грешной земле обычно являются деньги, то для того, чтобы подтвердить этот тезис, нам потребовалось не так много времени.
Поэтому через час мы были уверены, что или кому-то не давало покоя состояние Константина, в таком случае подозревать следовало кого-то из его родственников или потенциальных наследников. Или же кого-то не устраивал его предстоящий брак, в таком случае нужно было разыскивать злоумышленника среди его соперников, то есть потенциальных женихов Ирочки Вербицкой. Таковых было немало, потому что ни ее состояние, ни связи ее отца не помешали бы ни одному здравомыслящему человеку.
Кроме того мы обсудили и несколько иной вариант, вернее иную его разновидность - некоего пылко влюбленного ревнивца, для которого одна мысль, что объект его страсти будет принадлежать другому, сама по себе невыносима. Но подобные субъекты действуют обычно иначе, они не столь осторожны и порой даже не скрывают своей ненависти и ее последствий. Поэтому чаще предпочитают публичное оскорбление с последующей дуэлью. Поэтому если мы и не отказались от этой версии полностью, то оставили ее скорее про запас, на тот случай, если первые две заведут нас в тупик.
И на этом расстались, договорившись встретиться на следующий день, поскольку у меня к концу нашей беседы начали слипаться глаза, а Петр предпринимая героические усилия, еле сдерживал зевоту.
Потому что на дворе к тому времени была глубокая ночь.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Как вы думаете, куда я направилась на следующий с утра пораньше? Ни за что не догадаетесь - к ворожее.
Она произвела на меня настолько сильное впечатление, что все это время я думала о ней. Хотя и не признавалась в этом никому, в том числе и своей лучшей подруге. Хотя уже и не подшучивала над ней, и вообще мне было не до смеха, когда мы возвращались домой той ночью.
Так вот. Я снова решила к ней сходить. Даже не могу сказать - зачем. Вернее могу, но ответ будет совершенно неопределенный, как совет оракула или сказочная фраза - сама не знаю - зачем. Но почему-то меня тянуло туда снова, и, остановив лошадей в двух кварталах от того района, где находилась ее квартира, я отправилась туда пешком, оглядываясь по сторонам, словно преступница.
Каково же было мое разочарование, когда в результате всех этих ухищрений я наткнулась на запертую дверь. Соседи на мой осторожный вопрос ответили пожатием плеч, они словно и не понимали, о чем я их спрашиваю. Впрочем, по их лицам можно было предположить, что они вообще соображают с трудом. А может быть, еще не пришли в себя после вечерних возлияний.
Я так больше никогда и не встречалась с этой женщиной, и даже память моя отказывается воспроизвести ее имя. Хотя такое со мной случается редко. Именно поэтому я, рассказывая о нашем с Шурочкой к ней визите, никак ее и не назвала, не желая придумывать ей чужое для нее имя. Да и какое, в конце концов, это имеет теперь значение?
"Знать не судьба тебе по гадалкам ходить," - подумала я, возвращаясь к карете, но, честно говоря, - настроение у меня испортилось. Во сне мне приснился странный сон, в котором я узнавала что-то очень для себя важное, не только для расследования убийства, но и для всей моей жизни. И, проснувшись, еще некоторое время помнила - что именно. А позавтракав, забыла, и, как оказалось, уже навсегда.
В том сне не было ни моей ворожеи, ни кого бы то ни было из знакомых мне людей, но почему-то мне казалось, что, поговорив с ней, смогу если не понять, то хотя бы вспомнить ускользнувшее от меня сновидение.
Усевшись в карету, я еще не знала, куда прикажу себя отвезти. И некоторое время сидела, разглядывая проходивших мимо людей без всяких, казалось бы, мыслей. А потом неожиданно крикнула Степану:
- В Елшанку, да побыстрее.
Хотя до этого у меня и в мыслях не было туда ехать.
Не таков мой кучер человек, чтобы выражать удивление, но на этот раз и он выглядел растерянно. Может быть, потому, что, торопя его в дорогу, я не дала ему как следует почистить лошадей.
- Вернемся - почистишь, - сказала я ему. - Недалеко едем.
Про Елшанку такое сказать было трудно. Хоть и не дальний свет, но верст сорок-то будет. Но именно теперь, когда мы выезжали за городскую черту, я поняла, что мне туда действительно необходимо съездить и поговорить с Ксенией Георгиевной.
Ксения Георгиевна, с которой я познакомилась прошлой весной, была женщиной удивительной во всех отношениях. Почти безграмотная, с трудом передвигавшаяся по своему дому, и по этой причине его почти не покидавшая, она знала обо всем, что происходит в губернии. И трудно было бы назвать мало-мальски значительное лицо в городе, о котором бы у нее не было сведений. Это был ходячий "Кто есть кто" Саратовской губернии, и она могла оказаться мне теперь значительно полезнее, чем даже Петр Анатольевич. У него в отличие от Ксении Георгиевны был один общий для нас с ним в эти годы недостаток - мы были слишком молоды, чтобы помнить столько, сколько запомнила за свою долгую жизнь эта замечательная женщина.
Уже тогда она была значительно старше, чем я теперь, то есть восемнадцатое столетие было для нее чем-то недавним, как для меня прошлый год или даже месяц.
- Помню, до войны… - говорила она, и я не сразу понимала, что она имеет в виду не Крымскую кампанию, а войну 1812 года.
Она рассказывала какой-нибудь забавный анекдот из тех времен, словно он произошел на прошлой неделе, а для меня эти годы были временем детства моих родителей, то есть по моим тогдашним понятиям - седой стариной.
- Уж ей-то наверняка известны все родственные связи Лобанова, - говорила я себе по дороге, как бы убеждая самою себя в правильности принятого так спонтанно решения. - Кроме того, я давно ее не видела и соскучилась.
И это тоже было правдой. Едва познакомившись, я прожила у нее больше месяца и сильно привязалась. И до сих пор вспоминала эти дни с удовольствием, несмотря на то, что переживала в те дни не самое лучшее в жизни время.
Чтобы покончить с воспоминаниями, скажу еще, что Ксения Георгиевна, приютив меня тогда, сильно рисковала испортить отношения с полицией. Но, ни секунды не сомневаясь, предложила мне кров и стол.
"За одно это я должна быть ей благодарна всю жизнь", - подумала я, и больше уже не сомневалась в правильности своего решения, а мысленно вернулась к событиям последних дней. И так ими увлеклась, что почти не заметила, как доехала до Елшанки. И поняла это лишь тогда, когда услышала радостные крики дворовых людей и лай собак.
Лишь теперь подумала я о том, что Петр Анатольевич, не зная о моем отъезде, будет волноваться. Но тут же отругала себя за эти мысли:
"Да кто он мне в конце концов? Сват или брат, чтобы за каждый шаг свой перед ним отчитываться?"
Хотя сама бы разобиделась на него, поступи он со мной подобным образом. И поняв это, тут же оправдалась:
"Но ведь это действительно очень нужная для расследования поездка. Побранится для виду, а потом сам же и благодарить будет".
Но Ксения Георгиевна уже семенила мне навстречу, и, увидев ее радостное личико, я позабыла обо всем на свете и поспешила в ее объятия.
- Катенька, родная моя, только вчера тебя вспоминала… - сквозь слезы радости прошептала она.
- Вот я и приехала, а вспомнили бы пораньше - я бы раньше приехала… - отшутилась я, хотя у самой слезы уже наворачивались на глаза.
- Да как у тебя язык повернулся такое сказать, - набросилась на меня старушка с кулаками, а это было совсем не безопасно. Даже в шутку, поскольку своего вязанья с острыми и торчащими в разные стороны спицами она не выпускала из рук никогда.
- Да я шучу, Ксения Георгиевна… - как можно ласковее сказала я, и старуха растаяла и приласкала, но не прежде, чем я загладила свои неосторожные слова во время двухчасового застолья.
А чтобы представить, сколько мне пришлось всего съесть, и чего мне это стоило, нужно хоть однажды побывать в подобном доме. Кормят здесь на убой. И отказов не принимают ни под каким видом. Даже вспомнить страшно. Поэтому ни вспоминать, ни рассказывать об этом кошмаре не буду, а лучше сразу перейду к послеобеденной беседе.
- Ну, а теперь рассказывай, что тебя ко мне привело, - спросила меня Ксения Георгиевна, уложив на мягкий диван и присев в изголовье.
- В гости, - ответила я, не желая сразу переходить к тем серьезным разговорам, ради которых приехала.
- Я понимаю… - хитро прищурилась Ксения Георгиевна и морщинки тонкими лучиками разошлись от ее губ по всему ее лицу. - И все же?
Обмануть ее было трудно, почти невозможно, и я со вздохом отказалась от этого намерения, признавшись:
- Есть у меня к вам несколько вопросов, но сначала я сообщу вам последние новости.
- Уж не о смерти ли Коськи Лобанова? - нахмурившись, спросила она, и мне потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя от потрясения.
- Иной раз, Ксения Георгиевна, - наконец смогла выговорить я, - мне кажется, что вы ясновидящая, честное слово.
- Не преувеличивай. Тем более, что дело-то серьезное…
Удивительное все-таки у нее было лицо. Выразительное и чрезвычайно подвижное. Я любила наблюдать за ним во время наших бесед. В зависимости от той или иной темы оно могло совершенно измениться за долю секунды - от беззаботно-лукавой физиономии до выражения трагической маски, как теперь.
- Более, чем серьезное. Это преступление.
- Ты думаешь? - посмотрела на меня пристально Ксения Георгиевна. - Тогда я действительно не все знаю.
И я рассказала ей все, что знала сама, ничего не утаивая. В том числе и о тех выводах, к которым мы с Петром Анатольевичем пришли вчера вечером и даже о визите ко мне "черного человека" и о его письме.
После этого Ксения Георгиевна ненадолго меня оставила, чтобы подумать, а мне дать возможность передохнуть с дороги. И я даже ненадолго заснула, так же крепко и спокойно, как спала в этом гостеприимном доме прошлым летом.
Разбудил меня запах кофе, и тихие по-старушечьи шаркающие шаги Ксении Георгиевны.
- Отдохнула? - спросила она ласково, как добрая фея из сказки. - Вот и славно. Теперь самое время кофейку. Ты пей, а я тем временем тебе кое-что расскажу.
Не стану приводить этого рассказа полностью, потому что вряд ли сумею передать своеобразие речи Ксении Георгиевны, в котором прихотливо соединилась витиеватость восемнадцатого столетия и живой современный язык. Кроме того, он занял бы слишком много места, потому что продолжался около двух часов, хотя я и не заметила, как они пролетели. Да и не все в нем было бы интересно читателю.
По сути она рассказала мне всю историю последних ста с лишним лет через призму рода Лобановых-Крутицких. Начала она вообще чуть ли не с Рюрика, а закончила нашими днями.
И по ее словам выходило, что над этим родом тяготело некое проклятие.
Чего только не случалось в этом семействе за несколько столетий: и убийства, и самоубийства, и разорение, и бесчестье, и раннее безумие… всего не перечислишь.
- И все это, - авторитетно заявила Ксения Георгиевна, - по вине их далекого предка, который в старину отравил собственного отца. Все остальные преступления - лишь расплата потомков за этот грех. При том, что числились в этом роду и герои, и праведники, и едва ли не святые, уж не говоря о тех, кто находил успокоение в монастырской келье.
Она рассказывала об этом без всякой мистики, как о само собой разумеющемся деле. Вероятно, еще наши деды, а кое-где и отцы и матери именно так воспринимали жизнь, и не роптали, когда неожиданная болезнь или даже смерть посещала дом - знать, заслужили…
И был в этом даже не фатализм, а какая-то вековая мудрость, о которой мы любим иной раз порассуждать теоретически, но у своих реальных предков обнаруживаем крайне редко. Предпочитая потешаться над их допотопными привычками и дикими традициями, все более таким образом превращаясь в иванов-не-помнящих-родства.
Я слушала ее, как маленькие дети слушают сказки - раскрыв рот и затаив дыхание. И снова и снова поражалась - как в этой маленькой головке умещается столько сведений. О сотнях, если не тысячах семей, исторических и наряду с ними самых что ни на есть семейных событиях. А мысль о том, что после смерти самой Ксении Георгиевны вся эта энциклопедия русской жизни будет утрачена - уже тогда приводила меня в отчаянье.
Впервые я задумалась в тот день о том, чтобы написать… нет не роман, а те истории, что услышала от этой уникальной женщины. И не написать, а записать. А за долгие годы нашего общения я услышала их столько, что не хватило бы ни жизни, ни таланта, чтобы это сделать. И чем больше узнавала, тем больше в этом убеждалась. Может быть, поэтому и не предприняла такой попытки ни разу в жизни.
Помимо уникальной эрудиции Ксения Георгиевна явно обладала талантом рассказчика, самые древние истории в ее устах приобретали живые неповторимые черты, не теряя при этом духа времени и аромата эпохи.
Я вновь увлеклась, и отошла от линии собственного повествования, но не жалею об этом. Ксения Георгиевна и ее рассказы того стоят.
Но как не интересен был нынешний ее рассказ, но прежде всего меня интересовала не столько старина и родовые проклятия, сколько дожившие до наших дней родственники Константина, имеющие право быть его наследниками, и в первую очередь те из них, которые в настоящее время проживали в Саратове, о чем я деликатно напомнила рассказчице.
- Конечно-конечно, прости глупую старуху, увлеклась… - ничуть не обидевшись, кивнула она головой и предложила:
- А ты бы записала для памяти, а то забудешь.
Я невольно улыбнулась. Ксения Георгиевна прекрасно знала себе цену и понимала, что никто другой не в состоянии запомнить и сотой доли того, что известно ей самой, и, ничуть этим не кичась, просто давала совет. И я им воспользовалась, благодаря чему и могу сейчас не бояться опростоволоситься или что-то перепутать, несмотря на то,что с тех пор прошло несколько десятков лет…
Хотя честно говоря, записывать-то было особенно и нечего. Потому что представителей этого древнего и еще недавно многочисленного рода осталось совсем мало, сказала бы по пальцам перечесть, но и это было бы преувеличением, поскольку пальцев понадобилось бы только четыре.
Именно столько ныне здравствующих родственника, да и то - неблизких осталось у покойного Лобанова. Вернее родственниц, потому что все они были женского пола.
Род, как и пыталась объяснить мне Ксения Георгиевна в течение двух часов, вырождался и вот-вот должен был кануть в Лету.
- Значит, Константин был едва ли не последним в роду? - спросила я, когда она сообщила мне это.
- В том случае, если бы умер бездетным…
- Но ведь именно так и вышло. Может быть, именно это и было целью его убийц?
- То есть ты предполагаешь, что кто-то взял на себя роль провидения и закончил то, чему суждено было произойти и без них? Помог свести род Лобановых-Крутицких с лика Земли, таким образом поторопив силы небесные?
- После того, что вы мне рассказали об этой семье… - задумалась я.
- Я думаю, ты чересчур буквально восприняла мой рассказ, - рассмеялась Ксения Георгиевна. - И впала в мистические настроения. Еще немного и ты вооружишься серебряной пулей.
- Надеюсь, до этого не дойдет.
- Я тоже на это надеюсь, - уже без смеха произнесла Ксения Георгиевна, - тем более, что в наше время женщины если и не в состоянии унаследовать и пронести через века родовую фамилия, то на прочие родовые ценности, как-то - движимость и недвижимость они вполне могут рассчитывать.
Таким образом вернув меня на грешную землю, хотя с моей точки зрения - я в этом и не нуждалась, Ксения Георгиевна еще раз перечислила мне четырех женщин - двух выживших из ума старушек, доживающих свой век в деревне, одну вдову бригадного генерала, которая после смерти мужа получила такое наследство, по сравнению с которым все, принадлежавшее Константину, было не более, чем приятной мелочью, проживавшая ныне в Петербурге. И еще одно имя, которое сразу показалось мне знакомым, но я не обратила на это внимания. Мало ли созвучных имен на Руси… Тем более таких распространенных - Вера Васильевна… Но когда Ксения Георгивна назвала мне ее теперешнюю фамилию, я вздрогнула. И вы меня поймете, когда я скажу чью фамилию она мне назвала.
Это была фамилия… Шурочки.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
- Вы имеете в виду… - растерялась я.
- Веру Васильевну Люберецкую, урожденную Крутицкую, жену Павла Люберецкого. Ты с ней знакома?
- Да, и очень близко…
Чего-чего, а Шурочкино семейство я в этом ряду обнаружить не ожидала. И я тут же оттолкнула от себя страшную мысль, что моя подруга…
"Да нет же, этого просто не может быть", - сказала я себе, но мысль не желала оставлять меня, а внутренний голос еще и издевался:
- Это почему же? Лишь потому, что ее дочь твоя подруга?
- И чуть не забыла, - хлопнула себя по лбу Ксения Георгиевна. - Есть еще одна родственница, правда совсем дальняя. Но она тоже живет в Саратове, вернее почти в Саратове.
- Что значит - почти? - не совсем прийдя в себя от потрясения, переспросила я.
- Монастырские земли принадлежат Богу, - улыбнулась старушка.
- Она живет в монастыре?
- С некоторых пор, а до этого жила в первопрестольной…
- Вот как?
- Тоже какая-то старушка? - без всякого энтузиазма поинтересовалась я.
- Нет, старушкой ее назовут лет через тридцать - не раньше.
- То есть она моя ровесница?
- Не совсем, но еще вполне молодая женщина. И, кстати, она в родстве с Вербицкими, о которых ты поминала недавно.
- О, Господи, - не удержалась я, - в таком случае, она и мне родня.
- Вот мы и выяснили, - рассмеялась Ксения Георгиевна, что в этот список можно занести и тебя, правда не знаю, признает ли правомочность твоего в нем присутствия суд… Я бы на твоем месте не слишком надеялась.
Внезапно у меня разболелась голова, и я стала собираться в дорогу. Ксения Георгиевна надеялась, что сумеет меня уговорить остаться хотя бы на пару дней, но, видя мою непреклонность, отступилась. И хотела было снабдить меня продуктами в дорогу, но при одной только мысли о еде мне стало плохо.
- Тут всей дороги на три часа, - взмолилась я.
И сумела убедить хлебосольную хозяйку ограничиться небольшим цыпленком и фруктами. Если не считать пирогов и сладостей…