- О, ваша княжеская милость, это был особенный отряд. Они все лежали на дороге мертвые.
Август дернулся, сглотнул слюну и багрово покраснел. "Выдал себя, негодник", - злорадно подумала Мадленка.
Кто-то из вельмож тяжело вздохнул. Мадленка поймала взгляд одной из дам - спокойный и сосредоточенный, ждущий продолжения.
- Я подумал, - спокойно продолжала Мадленка, - что, раз это произошло на вашей земле, князю следует знать об этом, и поспешил сюда. Я не очень много жил на этом свете, но мне хорошо известно, что крестоносцы не из тех людей, что прощают оскорбления. - "И благодеяния тоже", - подумалось ей.
- Это был совсем небольшой отряд, человек восемь-десять, и я не знаю, что им могло понадобиться в этих краях. Я набрел на них по дороге сюда. У них особое знамя - голубое с черным крестом их ордена и изображением солнца. - Теперь Август был бел как полотно. Мадленка развела руками и невинно улыбнулась. - Я совсем не умею рассказывать, милостивые господа. Если вам угодно что-то знать, спрашивайте меня. Я даже не знаю, не зря ли я отнимаю ваше драгоценное время. Я…
- Крест и солнце, - пробормотал епископ. -Господи боже, это комтур фон Мейссен!
- Этот бешеный? - изумился князь Доминик. - Тот, что разорил Белый замок?
- О боже, боже, - повторил епископ. - О, боже! Крестоносцы любят его, они никогда нам не простят его гибели.
- Про него ходит недобрая слава, - с мрачной усмешкой заметил вельможа в жупане. - Говорят, будто сама смерть его боится. Он мертв? Ты и впрямь видел его мертвым? Это очень важно, юноша.
Мадленка съежилась. Сказать: "Нет, я залепил ему раны и впридачу помог сесть в седло", она не могла. Но, в конце концов, вряд ли рыцарь дотянул до Торна, так что ответ "конечно, умер" в данных обстоятельствах вполне уместен. Только надо быть осторожной, а то как бы не попасться на вранье, как эта глупая самозванка. А ну как Августу точно известно, что Боэмунд фон Мейссен живехонек? Мадленка вспомнила бледность рыцаря, пот, катившийся градом по его лицу. "Да нет… он уже мертв. Три раны, две колотые и одна от стрелы…"
- Я не знаю, как он выглядит, - пробормотала Мадленка.
Князь Доминик взглянул на вельмож, которые смущенно потупились. Похоже, никто из них не имел случая взглянуть фон Мейссену в лицо и остаться в живых после этой встречи. Василиск, настоящий василиск, хоть и синеглазый. Забавно, но Мадленка поймала себя на том, что улыбается.
- Он носит темные доспехи с изображением солнца, - нерешительно сказал кто-то из панов - молодой человек с длинным лошадиным лицом и безвольной линией рта. - Ездит на вороном коне, насколько мне известно.
- А-а, - протянула Мадленка, - тогда он точно мертв. Конь еще лежал с перебитым хребтом, и я добил его.
Вельможи заговорили разом.
- Не может быть.
- Надо же!
- Он же неуязвим, я знаю. Он заговорен!
- Однако же умер, как видите.
Тихо! - крикнул князь Доминик. - Но он точно был мертв? Ты уверен в этом, юноша? Иногда раненый кажется мертвым или нарочно притворяется.
- Да как ему притворяться! - фыркнула Мадленка. - Если это тот рыцарь в темных доспехах, у него из бока торчала стрела и вороны уже ему глаза выклевали. Я еще у него кинжал позаимствовал.
Князь властно протянул руку.
- Покажи!
- Это - мое, - проворчала Мадленка упрямо.
- Дай его мне, юноша.
Мадленка, глядя исподлобья, достала из-за отворота куртки мизерикордию и положила ее на ладонь князю. На мгновение она коснулась прохладных пальцев Доминика, и ее вдруг пробила дрожь, но скорее приятная. Это было совсем непонятно, и Мадленка решила, что ей все равно нечего бояться, а раз так, то и дрожать не стоит. Доминик внимательно осмотрел клинок, протянул его Августу - тот не взял. Вельможи придвинулись к трону, чтобы взглянуть на трофей, и даже дамы, до того державшиеся в некотором отдалении, подошли ближе.
- Да, это наверняка его, - заявил тот, что в жупане. - Ей-богу, по такому случаю я напьюсь.
- И я тоже! - подхватил его сосед.
Клинок переходил из рук в руки. Дамы ахали, а одна, скудоумная, даже попробовала сталь пальцем и порезалась, после чего немедленно упала в обморок.
- Панна Анджелика! - метнулся к ней Август. - Вам дурно?
Все-таки на нем лица не было, когда он слушал Мадленку. Она опустила глаза и закусила губу.
- Я могу забрать нож? - сухо спросил лже-Михал у князя.
Князь Доминик метнул на нее быстрый взгляд.
- Можешь, - подтвердил он. - Только это не нож, а мизерикордия. Им врагам глотки режут, чтобы не мучились.
- Я запомню, - вежливо сказала Мадленка и поклонилась в пояс.
Она уже собралась спрятать мизерикордию, когда к ней подскочил тот самый, с длинным лицом, что описал ей доспехи крестоносца.
- Слушай, юноша, - заговорил он, волнуясь. - Сколько ты хочешь за этот нож? Я богат, я хорошо за него заплачу.
- Нисколько, - сказала Мадленка, недоуменно пожимая плечами. - Он не продается.
- Десять золотых флоринов! - крикнул пан. - А? Мадленка поглядела на него укоризненно.
- Говорят тебе, пан, не продается.
- Двадцать флоринов! Тридцать! Хорошо, пятьдесят. Пятьдесят, и кончено. По рукам, да?
Длиннолицый прямо трясся от возбуждения. Мадленке даже стало жаль его.
- Эк тебя лихоманка-то схватила, - сказала она, прицокнув языком. - Да на что тебе этот нож? Я им, слава богу, никого резать не собираюсь.
- Двух моих братьев, - зашептал шляхтич, окончательно потерявший голову, - двух братьев моих окаянный Мейссен этим кинжалом порешил. Как они сошлись с ним в битве, так и разошлись. У них, у братьев моих, мечи были, а у Мейссена меч сломался. Так что ты думаешь - он мизерикордию с боку хвать и на них кинулся. Убил, обоих убил, и броня не помогла. Зверь он, а не человек, и сердце у него было звериное, а я этот ножик хочу перед глазами всегда иметь, чтобы помнить, что и на него нашлась божественная управа. Слава богу, слава святым, он умер. Да будет благословен тот, кто поразил этого треклятого рыцаря!
Шляхтич закрыл лицо руками и разрыдался. Мадленке стало неловко. Она подняла голову и увидела Августа.
- Это я, - молвил он спокойно.
- Что? - живо спросил епископ, оборачиваясь к нему. - Что ты сказал?
- Это я убил его, - повторил Август. - Я сделал это.
Глава двенадцатая,
в которой появляется невиданный зверек
Все заговорили разом, и, как всегда бывает в подобных случаях, возникла полная неразбериха. Епископ Флориан издавал бессвязные восклицания; князь требовал объяснений; восторг, недоумение, изумление выражались в речах шляхтичей, а тот, что торговал только что у Мадленки мизерикордию, в порыве благодарности бросился перед юным воителем на колени и стал целовать его руки, орошая их слезами.
Август стоял с горделиво вскинутой головой и плотно сжатыми губами; рук у ошалевшего шляхтича, невнятно клявшегося в своей вечной преданности, не отнимал, и вообще всем своим видом словно бросал вызов присутствующим, в том числе и Мадленке. Она жадно впилась взором в его лицо, но ничего, кроме упоения собственной удалью, на нем не видела. Даже если Август и впрямь напал на крестоносцев из засады, как утверждал рыцарь с солнцем на доспехах, совесть его была совершенно ничем не замутнена.
- Быть беде! - вскричал Флориан, воздевая руки. - Верно, это те самые рыцари, что должны были доставить выкуп за анжуйца; и ты сам выписал им охранное свидетельство, князь!
- Да, с ними и впрямь был сундук с деньгами, - подтвердил Август, блестя глазами, - и я думаю, что это была хорошая мысль - дать им пропуск и выманить зверя из его берлоги.
Вмешался князь Доминик, заявив, что будет говорить с племянником наедине, и попросил всех, кроме Августа и епископа, удалиться. На виске у статного князя дергалась жилка.
- Потому что, - добавил он, - это дело слишком важное, и мы должны обсудить его без помех. - Взгляд, которым он наградил Августа, не сулил последнему ничего хорошего. - Оставьте нас.
Слово князя Диковского было законом, и вскоре зала опустела. Мадленка хотела было остаться и послушать, о чем будет разговор, но епископ с неудовольствием воззрился на нее, и она была вынуждена поклониться и проследовать к дверям, как прочие.
Предоставленная самой себе, Мадленка отправилась полюбоваться на огнеплюй, который ей чрезвычайно приглянулся. Никто не обращал на нее внимания, и, присев в тени пушки и обхватив колени руками, она предалась нелегким размышлениям.
В части, касающейся Боэмунда фон Мейссена, загадку можно было считать разгаданной. Крестоносец не нападал на караван матери Евлалии. У него было дело гораздо важнее: он вез выкуп за собрата, томящегося в замке, и имел охранное свидетельство на проезд по землям князя (которое, однако, его не охранило, мысленно скаламбурила Мадленка).
Князь Август со своими людьми подстерег его, разбил отряд наголову и отобрал выкуп. Мадленка затруднялась определить, был ли Август прав или нет. Разумеется, неблагородно нападать так на неприятеля, который не ожидает твоего появления и вдобавок имеет грамоту от самого князя Доминика, но, с другой стороны, о грамоте Август мог и не знать, и потом, противником его были крестоносцы, а с ними особо церемониться нечего. Гораздо больше Мадленку занимал вопрос, мог ли Август быть тем, кто истребил в лесу ее спутников и приказал убить Михала.
"Но зачем? - думала она, напряженно наморщив лоб. - Зачем? Ведь настоятельница была его крестной матерью. Или он позарился на добро, которое Мадленка везла с собой? Если так, то отчего же бросил его у дороги, где его нашли нищие?"
Да, но ведь кому-то надо было для отвода глаз посылать лже-Мадленку, которая без запинки показала, что нападавшими были именно крестоносцы. И этот кто-то наверняка знал, что же в действительности произошло в лесу. Либо он был виновным, либо покрывал его, что в данном случае одно и то же.
Первое: надо хорошенько приглядеться к этой самой Магдалене Соболевской. Хорошо бы втереться к ней в доверие, чтобы побольше разузнать о ней. Рано или поздно она себя выдаст.
Второе: глаз не спускать с князя Августа. Третье: отыскать кузнеца, который кует те самые чудодейственные наконечники. Глядишь, может, от него узнается что-нибудь полезное.
Четвертое: скрываться ото всех, сколько возможно. Никто не должен знать, зачем она здесь и кто она на самом деле… по крайней мере пока.
Мадленка воспрянула духом. Сама себе в тот момент она казалась ужасно умной, ужасно храброй и невероятно находчивой. Сознание собственной правоты вдохновляло ее, побуждало к немедленным действиям. Мадленка разрывалась между желанием найти самозванку и свернуть ей шею, дождаться, когда князь отпустит Августа, чтобы попытаться что-нибудь вытянуть из него, или немедленно отправиться на поиски мастера, выковавшего смерть для ее брата. Мадленка уже почти решилась заняться шеей самозванки, когда перед ней неожиданно предстал Дезидерий.
- Госпожа Анджелика просит пожаловать вас к себе, - церемонно объявил он.
Мадленка насупилась. Она знать не знала никакой госпожи Анджелики и не собиралась идти к ней.
- А кто это? - на всякий случай спросила она.
В глазах Дезидерия мелькнуло удивление, тут же, впрочем, сменившееся пониманием.
- Ах да, ведь ваша милость недавно при нашем дворе. Панна Анджелика сирота.
- И? - поторопила слугу Мадленка, чувствуя, что тот чего-то недоговаривает.
- Она из Литвы, - пояснил Дезидерий, явно испытывая неловкость. - И… очень хорошо принята князем Домиником.
- Его невеста? - загорелась любопытством Мадленка. Дезидерий покосился через плечо - не слушает ли кто, потом наклонился к рыжему отроку и доверительно шепнул:
- Некоторые говорят, что да, а некоторые - что этого никогда не будет. Панна Анджелика, спору нет, не лишена достоинств, но князю Диковскому все равно не чета.
- Еще бы! - выдохнула Мадленка, - А сам-то князь, что он думает об этом?
На этот раз Дезидерий озирался гораздо дольше.
- Неравнодушен, - еле различимо пробормотал он. - Но мать искала для него княжну из рода Мазовецких, а он весьма чтил волю покойной госпожи Эльжбеты, так что вряд ли панна Анджелика когда-нибудь станет нашей повелительницей.
- Я, пожалуй, погляжу на нее, - объявила Мадленка, но на прощанье оглянулась на огнеплюй. - Что за пушка у вас - чудо! А она стреляет?
- Пока нет, - отозвался Дезидерий, видимо, испытывая облегчение от того, что не надо больше объяснять про таинственную панну Анджелику, - но наш мастер, Даниил из Галича, говорит, что скоро уж се можно будет испытать.
- А кто этот Даниил? - полюбопытствовала Мадленка.
- Главный кузнец их милости. Правда, епископ Флориан утверждает, что огнеплюй этот - суета сует и нам вовсе ни к чему, но князь Доминик так не думает.
"Ага! - значительно подумала Мадленка. - Кузнец!"
- А что он еще делает, кроме огнеплюя? - допытывалась она. - Мечи кует?
- О, - Дезидерий закатил глаза, - мечи у него - заглядение, и легкие, и не ломаются. Князь наш Даниилом очень дорожит, не смотрит, что тот православной веры, хоть епископ на него и ворчит за это.
- А-а, - протянула Мадленка. - Так Даниил -русин? А стрелы он тоже делает?
- Он, все он, - подтвердил Дезидерий. - Я же говорю: кузнец, каких мало. И стрелы-то у него не простые, а такие, что с двадцати шагов доспехи насквозь бьют.
Мадленка побледнела, наморщила нос. "И человека тоже", - не удержавшись, подумала она.
- Что ж, дело хорошее, - степенно заметила она на слова Дезидерия.
Они пересекли двор, прошли череду полутемных зал, где толкалось множество самого разнообразного люда, поднялись по лестнице и оказались на женской половине замка, где сновали ловкие, уверенные, сдобные горничные и тонко пахло какими-то восточными благовониями. Мадленка чихнула.
У дверей им встретилась довольно молодая еще - лет двадцати четырех - дама в безвкусном платье из желтой парчи.
- А, привел, - протянула она и, взяв Мадленку за подбородок, развернула ее лицо к свету. - Экий заморыш! - весело воскликнула она. - Как птенец ощипанный.
- На себя лучше погляди, сударыня, - огрызнулась Мадленка, которой такое обращение очень не понравилось.
Дама тяжело задышала и покрылась свекольными пятнами.
- Что? - просипела она, разом утратив голос. - Да как ты смеешь, невежа!
- Я - шляхтич, - отрезала Мадленка, - и, слава богу, могу отличить благолепную внешность от образины, которую ныне имею несчастье лицезреть.
Дезидерий со смущенным видом кашлянул в кулак. У дамы же, теперь и вовсе малиновой, было в точности такое выражение лица, какое покойный дед Мадленки имел обыкновение называть "адским".
- Мария! - донесся из покоев ленивый голос. - Что там?
Дама повернулась к двери и тихим от бешенства голосом выдавила из себя несколько слов по-литовски, которые Мадленка не поняла, ибо вовсе не знала этого языка. Из покоев донесся серебристый смех.
- Все равно, веди его сюда, - велел голос. И Мадленка, не дожидаясь приглашения, шагнула через порог.
Ее обдала волна жара. В небольшой комнате вовсю горел камин, дрова полыхали и весело потрескивали, и отблески яркого пламени плясали на стенах, увешанных коврами. В деревянном кресле полулежала женщина, лицо которой показалось Мадленке знакомым. Узкие руки вытянуты вдоль подлокотников, алое платье распустилось диковинным цветком, глаза полузакрыты. Ах да, - это же та самая, что давеча у князя Доминика порезалась мизерикордией, которую "Михал" предъявил в качестве трофея.
Мадленка почувствовала разочарование: мало того, что любовь князя оказалась неловка, она еще и некрасива. Лицо худое, губы тонкие, брови выщипаны в ниточку, светлые, соломенного оттенка волосы заплетены в несколько кос и уложены на затылке в сложную прическу, - словом, ничего, решительно ничего особенного. На коленях у панны Анджелики сидел, зевая, какой-то диковинный пепельно-сизый зверек навроде ласки, лобастый, с хмурой мордочкой и черной точечкой на самом кончике хвоста.
Завидев незнакомца, зверек вскочил и насторожился. Глаза панны Анджелики медленно отворились, так же медленно скользнули по Мадленке, и последняя окончательно уверилась в том, кого ей напоминает литвинка. "Похожа на вялую рыбу", - неприязненно подумала Мадленка.
- А, это ты, мальчик, - протянула Анджелика. - Подойди ближе.
Мадленка спохватилась, что не приветствовала знатную даму, как должно, неловко сняла шапку и отвесила запоздалый поклон. Зверек яростно фыркнул. Левая рука литвинки - та, что не была перевязана - соскользнула с подлокотника, и длинные, острые пальцы стали чесать у зверька за ушком.
- Так, так, - сказала литвинка после томительной паузы, во время которой она пристально разглядывала рыжего мальчика. - Значит, ты - Михал?
- Да, ваша милость.
- Хорошо. Садись.
Мадленка села. Из-за занавеси, за которой, очевидно, скрывались внутренние покои, выглянула вторая служанка - помоложе, чем зануда в желтом, и посимпатичнее. Она вполголоса осведомилась у госпожи о чем-то по-литовски, получила короткий ответ и исчезла.
- Это правда, что ты сказал Марии? - спросила Анджелика.
- О чем? - удивилась Мадленка.
- Что она… э… не слишком хороша собой. Это правда?
- Она сама напросилась, - заметила Мадленка, пожимая плечами. По правде говоря, в присутствии Анджелики она чувствовала себя не слишком уверенно. Может быть, дело заключалось в пытливом взоре литвинки, в ее глазах - они были черные, такие черные, что зрачок сливался с радужкой. В них поблескивали странные огоньки, и это тоже не слишком успокаивало. Речь у Анджелики была размеренная, плавная, с медлительными интонациями, и безжалостно резала слух Мадленке, привыкшей к стремительному говору своих соотечественников.
- Ты дурно воспитан, - бесстрастно заметила Анджелика. Мадленка вспыхнула, но ничего не сказала. - Откуда ты?
Мадленка немного подумала.
- Я расскажу вам, если вы обещаете, что никому не скажете об этом. Хорошо?
- Почему я не должна ничего говорить? Разве ты преступник? - склонив голову набок, лениво осведомилась Анджелика.
Мадленка и сама не понимала, почему у нее руки чешутся схватить свою собеседницу за волосы и потрепать ее с наслаждением, как кошку.
- Нет, я не преступник, - сказала Мадленка. -А что это за зверь у вас такой?
- Просто зверь, - отвечала Анджелика. - Хочешь подержать его?
- Хочу.
Мадленка взяла зверька на руки. Он был пушистый и теплый, с черными, как у Анджелики, бусинками глаз.
- Я знаю, кто это, - объявил "Михал". - Это горностай.
Панна Анджелика тихо засмеялась. Мадленка скосила на нее глаза, пытаясь понять, что тут смешного, - и в это мгновение умильный ручной зверек лениво повернул голову и что было сил вцепился зубами в ее руку.