Тут, за несколько часов до того, как произошло таинственное нападение, я считаю уместным привести план жилого этажа этой башни, расположенного на одном уровне с двором Карла Смелого.
Войдя в Квадратную башню через единственную дверь К, вы попадаете в широкий коридор, составлявший когда‑то часть караульного зала. Этот зал занимал прежде все пространство О, О1, О2, О3 и был окружен каменными стенами, сохранившимися до сих пор. Эдит поставила в этом зале деревянные перегородки, отделив довольно большую комнату с намерением превратить ее в ванную. Дверь в эту комнату, служившую помещением для Бернье, находилась в S. Чтобы попасть в R, где была единственная дверь в комнаты Дарзаков, необходимо было пройти мимо Бернье. Муж или жена Бернье всегда должны были сидеть в своей комнате, из которой через небольшое окошко Y можно было наблюдать также за дверью V, служившей входом в комнаты старого Боба. Во время отсутствия Дарзаков единственный ключ от двери К находился у Бернье; это был специальный ключ, сделанный накануне в мастерской, известной одному Рультабию. Молодой репортер сам поставил замок.
Рультабию очень хотелось, чтобы все те же предосторожности применялись и по отношению к старому Бобу, но последний воспротивился этому так энергично, что пришлось ему уступить. Старый Боб не хотел, чтобы с ним обращались как с преступником, и отстаивал свое право входить и выходить, когда ему вздумается, не прося всякий раз ключ у швейцара. Его дверь останется открытой, и он, таким образом, будет иметь возможность проходить из своей спальни или гостиной в рабочий кабинет в башне Карла Смелого, не стесняя ни себя, ни других. Из-за этого приходилось также оставить открытой и дверь К. Старый Боб потребовал этого, и Эдит поддержала его с некоторой иронией в голосе - иронией, относившейся к намерению Рультабия окружить старого Боба теми же предосторожностями, что и дочь профессора Станжерсона. "Но, господин Рультабий, мой дядя не боится, что его похитят", - сказала ему Эдит. И Рультабий понял, что ему остается лишь посмеяться вместе со старым Бобом над нелепой мыслью о похищении человека, единственное достоинство которого - обладание древним черепом! И он рассмеялся и согласился со старым Бобом, но на том условии, чтобы дверь К запиралась на ключ после десяти часов вечера и ключ этот оставался у супругов Бернье, которые откроют ему в случае надобности дверь. Это также стесняло старого Боба, который иногда очень поздно засиживался за работой в башне Карла Смелого. Но он, со своей стороны, не хотел во всем перечить этому славному Рультабию, который, как он говорил, боялся воров! Впрочем, в оправдание старого Боба я должен прибавить, что если он так неохотно шел навстречу моему юному другу, то лишь потому, что его не стали посвящать в восстание Ларсана из мертвых. Конечно, старику приходилось слышать немало рассказов о необыкновенных несчастьях, свалившихся на голову бедной мадемуазель Станжерсон, но он и не подозревал, что она не освободилась от этих несчастий, став госпожой Дарзак. Кроме того, старый Боб был эгоистом, как почти все ученые.
Рультабий, любезно осведомившись о здоровье тетушки Бернье, которая чистила картофель, доставая его из стоявшего на полу огромного мешка, попросил старика Бернье открыть нам дверь в комнаты Дарзаков.
Я в первый раз увидел спальню Дарзака. Она показалась мне холодной и темной. Эта большая комната была обставлена очень просто: туалетный столик был вдвинут в одно из заделанных теперь окон J; стена была так толста, что все это окно образовывало довольно большую нишу, из которой Дарзак и сделал себе туалетную комнату. Второе окно JI было меньше. Оба окна закрывали железные решетки с толстыми прутьями, между которыми с трудом можно было просунуть руку. Высокая дубовая кровать стояла в углу, образованном наружной стеной и каменной перегородкой, отделявшей спальню Дарзака от комнаты его жены. Прямо в углу башни находился вделанный в стену шкаф. Посередине комнаты стоял письменный стол, на котором лежали несколько научных книг и письменные принадлежности. Завершали меблировку кресло и три стула. Спрятаться в этой комнате иначе как в шкафу было немыслимо. Супругам Бернье был отдан строгий приказ осматривать этот шкаф, где висело платье Дарзака, всякий раз, как они убирали комнату, и сам Рультабий, который в отсутствии Дарзаков время от времени заходил в комнаты Квадратной башни, никогда не забывал порыться в нем.
Он проделал это в моем присутствии. Когда мы перешли затем в комнату госпожи Дарзак, мы были уверены, что никого не оставили в комнате Робера. Как только мы вышли из последней, сопровождавший нас Бернье запер, как и всегда, единственную дверь, соединявшую эту комнату с коридором. Комната госпожи Дарзак была меньше, но гораздо светлее и веселее комнаты ее мужа благодаря особому расположению окон. Как только мы переступили порог, Рультабий побледнел и, повернув ко мне свое доброе и погрустневшее лицо, спросил:
– Ну что, Сенклер, вы улавливаете аромат дамы в черном?
Черт возьми, нет! Я ничего не чувствовал. Окно, загороженное решеткой, как и все другие, выходившие на море, было широко открыто, и легкий ветерок колебал занавеску, висевшую на карнизе над вешалкой, которая была прибита к одной из стен. Другая стена была занята кроватью. Вешалка была прибита так высоко, что висевшие на ней платья и пеньюары, а также закрывавшая их занавеска не достигали пола, так что всякому пожелавшему там скрыться невозможно было бы спрятать ноги. Также невозможно было и повиснуть на вешалке, так как она была очень легкой и не выдержала бы тяжести человеческого тела. Это, однако, не помешало Рультабию тщательно осмотреть весь гардероб. В комнате не было стенного шкафа. Туалет, письменный стол, кресло, два стула, четыре стены - и в них никого, кроме нас.
Рультабий, заглянув под кровать, сделал знак, что пора уходить, и быстро вытолкал нас из помещения Дарзаков. Сам он вышел последним. Бернье сейчас же запер дверь маленьким ключом, который и спрятал в верхний карман жилета, застегнувшись затем на все пуговицы. Мы обошли все коридоры, а также помещение старого Боба, состоявшее из гостиной и спальни, столь же доступных для осмотра, как и комнаты Дарзаков. В комнатах никого не было, обстановка казалась очень скромной: стенной шкаф, книжный шкаф, наполовину пустые, с открытыми дверцами. Когда мы выходили из помещения, тетушка Бернье расположилась на пороге своей двери, по‑прежнему занятая чисткой картофеля.
Мы зашли в комнату Бернье и осмотрели ее так же, как и все прочие. Остальные этажи были необитаемы и сообщались с нижним посредством узкой внутренней лестницы, начинавшейся в О3 и кончавшейся на вершине башни. Люк в потолке комнаты Бернье закрывал лестницу. Рультабий потребовал молоток и гвозди и заколотил люк. Таким образом, пользоваться лестницей стало невозможно.
Можно смело утверждать, что ничто не ускользало от Рультабия и он, совершив обход Квадратной башни, не оставил там никого, кроме супругов Бернье. Можно равным образом сказать, что ни одного человека не было в помещении Дарзаков до тех пор, как Бернье несколько минут спустя не открыл его сам Дарзаку, о чем я сейчас расскажу.
Было приблизительно без пяти минут пять, когда мы, оставив Бернье в коридоре перед дверью в комнату Дарзака, вышли с Рультабием во двор Карла Смелого, дойдя до площадки старой башни ВII. Усевшись на парапете, мы смотрели на берег, привлеченные кровавой окраской Красных Скал, как вдруг заметили на краю Большой Бармы, разинувшей свою таинственную пасть среди пылающих скал, пляшущий силуэт старого Боба. Он был единственным черным пятном на фоне Красных Скал. Силой какого волшебного анахронизма этот факельщик из похоронного бюро, в своем черном сюртуке и высоком цилиндре, перенесся ко входу в эту трехсоттысячелетнюю пещеру, образовавшуюся в кипящей лаве, чтобы служить первой кровлей первой семье в первые дни земли? Этот мрачный землекоп потрясал своим черепом и хохотал… хохотал… хохотал. Ах! Как этот смех теперь был неприятен нам! Он резал нам слух.
От старого Боба наше внимание переключилось на Робера Дарзака, который только что прошел под воротами башни Садовника и пересекал двор Карла Смелого. Он не заметил нас. Ему‑то было не до смеха! Рультабий жалел его и понимал, что терпение Дарзака должно скоро истощиться. После завтрака Дарзак еще раз сказал моему другу, который потом передал мне этот разговор:
– Неделя - это много! Я не знаю, смогу ли я выносить эту муку еще целую неделю.
– Куда же вы поедете? - спросил его Рультабий.
– В Рим! - ответил тот.
Очевидно, дочь профессора Станжерсона последует за ним только туда, и, как полагал Рультабий, именно соображение, что папа может уладить их дела, навело несчастного Дарзака на мысль о путешествии! Бедный, бедный Дарзак! Нет, правда, его судьба была слишком печальна. Мы не сводили с него взгляда, пока он не вошел в Квадратную башню. Его стан еще больше согнулся. Он держал руки в карманах. У него был такой вид, точно ему все опротивело, все! Да, с руками в карманах у него действительно был такой вид! Но потерпите, он вынет свои руки из карманов и перестанет давать повод для улыбок! И я, который улыбнулся, могу признаться: Дарзак при гениальном содействии Рультабия заставил меня пережить ужас, который вряд ли когда‑либо переживали люди!.. А сейчас! Кто бы поверил этому!..
Дарзак прошел прямо в Квадратную башню, где его, разумеется, встретил Бернье, открывший ему дверь в его комнату. Так как Бернье стоял перед этой дверью, так как ключ был у него в кармане и так как впоследствии было установлено, что ни один из железных прутов оконной решетки не был подпилен, мы твердо заявляем, что в то время, когда Дарзак вошел в свою комнату, в ней никого не было. И это правда.
Разумеется, все это было установлено нами после; если я и говорю вам об этом раньше, то лишь потому, что я уже был под влиянием того необъяснимого, что в эту минуту еще скрыто во мраке, но готово выйти наружу. В тот момент было пять часов.
Вечер с пяти часов до той минуты, когда было совершено нападение на Квадратную башню
Мы с Рультабием проболтали еще около часа, сидя на площадке башни ВII. Вдруг Рультабий ударил меня по плечу и, воскликнув: "А я думаю!.." - исчез в Квадратной башне, куда и я последовал за ним. Мне даже в голову не приходило то, о чем он думал. А думал он о мешке с картофелем, который и высыпал на пол комнаты Бернье, к полному недоумению добрейшей старушки. Затем, получив ответ на терзавший его вопрос, Рультабий вернулся вместе со мной во двор Карла Смелого.
Госпожа Дарзак показалась на минуту в окне комнаты, занятой ее отцом на втором этаже Волчицы.
Жара стала невыносимой. Приближалась сильная гроза, и мы надеялись, что она разразится как можно скорее. Море сделалось неподвижным, точно затянутым слоем масла. Мы чувствовали тяжесть в груди. Все, что осталось проворного - на земле и в небесах, - это фигура старого Боба, вновь показавшаяся у входа в пещеру Большой Бармы. Он размахивал руками. Можно подумать, что он пляшет. Но нет, он держал речь. Однако к кому он обращается? Мы перегибаемся через парапет, чтобы получше рассмотреть. На песчаном берегу, несомненно, есть кто‑то, с кем старый Боб делится своими доисторическими фантазиями. Но пальмовые листья скрывают от наших глаз собеседников старого Боба. Наконец, его аудитория приходит в движение и приближается к "черному профессору", как называет его Рультабий. Аудитория состоит из двух человек: Эдит… Это может быть только она, с ее кошачьей грацией и манерой опираться на руку мужа… На руку мужа? Но это не ее муж! Что же это за человек, молодой человек, на руку которого Эдит опирается столь изящно?
Рультабий оборачивается, пытаясь найти глазами кого‑нибудь, кто мог бы прояснить нам этот вопрос. Бернье как раз стоит на пороге двери в Квадратную башню. Рультабий делает ему знак подойти.
– Кто это с госпожой Эдит? - спрашивает репортер.
– Князь Галич, - отвечает без колебаний Бернье.
Мы с Рультабием недоуменно переглядываемся. Мы еще ни разу не видели князя Галича издали и не наблюдали за его походкой, но, право, я никогда не думал, что у него такая манера ходить… И потом, он казался мне меньше ростом… Рультабий угадывает мою мысль и пожимает плечами.
– Хорошо, - говорит он Бернье. - Спасибо…
И мы продолжаем наблюдать за Эдит и ее князем.
– Надо признаться, - добавляет Бернье, прежде чем оставить нас, - этот князь не особенно мне нравится. Он слишком нежен, слишком белокур, и глаза у него слишком светлые. Говорит, что он русский. Приезжает, покидает страну, никого не предупреждая! Предпоследний раз, когда его пригласили завтракать, хозяева ждали его и долго не решались сесть за стол. И тут вдруг приходит телеграмма, в которой он извиняется и пишет, что не может быть к завтраку, так как опоздал на поезд. А телеграмма из Москвы! - И Бернье, посмеиваясь, возвращается в свою башню.
Наши взоры по‑прежнему устремлены на прибрежный песок. Эдит и князь продолжают прогулку, направляясь к гроту Ромео и Джульетты; старый Боб вдруг перестает жестикулировать, направляется к замку, входит в него, пересекает двор, и мы видим (с площадки башни ВII), что он больше не смеется: старый Боб - олицетворение скорби. Он не произносит ни слова, проходит под воротами. Мы окликаем его. Он нас не слышит. Боб несет перед собой в вытянутых руках старый череп; вдруг он разражается гневом, осыпая череп ужасными проклятиями. Он входит в круглую башню, и до нас еще долго доносится его брань и какие‑то глухие удары. Можно подумать, что он бьется о стены.
В это время на часах Нового замка пробило шесть. И почти одновременно над морем прокатился первый отдаленный раскат грома. Горизонт совсем почернел.
Конюх Уолтер, славный малый, на редкость глупый, но по‑собачьи преданный хозяину, каковым являлся для него старый Боб, прошел под воротами башни Садовника и, оказавшись во дворе Карла Смелого, приблизился к нам. Он передал мне и Рультабию по письму и продолжил свой путь к Квадратной башне. Рультабий остановил его и спросил, что он собирается там делать. Уолтер ответил, что хочет передать Бернье почту для госпожи и господина Дарзак; это было сказано по‑английски, так как Уолтер не знает другого языка, мы же владеем английским в достаточной мере, чтобы понять его. Уолтер стал разносить почту, после того как папаше Жаку запретили покидать входные ворота. Рультабий забрал у него письма, сказав, что сам передаст их.
В эту минуту упали первые капли дождя. Мы направились к двери в комнату Дарзака; в коридоре, сидя на стуле, Бернье курил свою трубку.
– Дарзак все еще там? - спросил Рультабий.
– Не шелохнулся, - ответил Бернье.
Мы постучали и услышали звук отодвигаемого изнутри запора. (Эта задвижка всегда должна была запираться, как только кто‑нибудь входил в комнату, - таково было требование Рультабия.)
Когда мы вошли к Дарзаку, он был занят своей корреспонденцией за маленьким письменным столом, как раз напротив двери R, лицом к ней. Но следите внимательно за всеми нашими движениями. Итак, Рультабий ворчит, что полученное им письмо повторяет утреннюю телеграмму: редакция торопит его вернуться в Париж, с тем чтобы непременно послать в Россию.
Дарзак рассеянно пробегает глазами те два или три письма, которые мы ему передали, и кладет их в карман. Я протягиваю Рультабию только что полученное мною послание от моего парижского друга, который сообщает мне кое‑какие несущественные подробности об отъезде Бриньоля и вместе с тем пишет, что Бриньоль оставил адрес для корреспонденции: Соспель, Альпийская гостиница. Это в высшей степени интересно, и Дарзак с Рультабием обрадовались новым сведениям. Мы решаем отправиться в Соспель, как только представится возможность, и выходим из комнаты Дарзака. Дверь в комнату его жены не заперта - я вижу это собственными глазами. Госпожи Дарзак в ее комнате нет. Как только мы выходим, Бернье тотчас запирает за нами дверь на ключ… я видел это, точно видел… и ключ кладет в карман своего жилета. Я как сейчас вижу, как он кладет ключ в верхний карман жилета, клянусь в этом!.. и застегивает пуговицу.
Затем мы все втроем выходим из Квадратной башни, все втроем, оставив в коридоре лишь Бернье, верного сторожевого пса, каким он был до самого последнего дня. Если он и был когда‑то браконьером, это еще не значит, что он не может быть отменным сторожем. Наоборот, сторожевые псы как раз и промышляют браконьерством. И я могу во всеуслышание заявить, что бы ни последовало дальше: Бернье всегда исполнял свой долг и говорил только правду. Его жена также прекрасно исполняла свои обязанности и к тому же была не болтлива. Теперь, овдовев, она служит у меня и будет рада прочесть мое мнение о ней, а также похвалу ее мужу. Они оба заслужили это.
Было около половины седьмого, когда мы, выйдя из Квадратной башни, отправились втроем - я, Рультабий и Дарзак - навестить Боба в Круглую башню. Едва мы успели войти в залу, как Дарзак вскрикнул при виде своего наброска, над которым он работал со вчерашнего дня. Он пытался воспроизвести план форта Геркулес в том его виде, какой он имел в XV столетии, по документам, показанным нам Артуром Рансом. Чертеж был весь измят, и краска расплылась. Дарзак тщетно пытался получить объяснение от старого Боба, который стоял на коленях перед ящиком со скелетом и был настолько поглощен изучением берцовой кости, что не удосужился ответить ему.
Я должен сделать маленькое отступление, чтобы извиниться перед читателем за те подробности, с которыми я воспроизвожу все наши поступки и жесты, но я должен оговориться, что самые незначительные поступки имели в действительности большую важность, так как каждый шаг, который мы делали, приближал нас к драме, о чем мы, увы, и не подозревали.
Ввиду того что старый Боб продолжал пребывать в дурном настроении, мы с Рультабием ушли, оставив Дарзака перед его испорченным чертежом. Выйдя из Круглой башни, я поднял глаза к небу, на которое наползала огромная черная туча. Гроза была близко. Дождь уже начинал накрапывать, но мы задыхались.
– Я пойду лягу, - объявил я. - Я не могу больше… Может быть, наверху с открытыми окнами будет посвежее…
Рультабий пошел со мной в Новый замок. Вдруг, когда мы уже поднялись на первую площадку широкой лестницы, он остановил меня.
– Постойте, - проговорил он шепотом, - она здесь…
– Кто?
– Дама в черном! Разве вы не чувствуете? Лестница благоухает ею!.. - И он скрылся за ближайшей дверью, попросив меня продолжать мой путь, не обращая на него внимания, что я и сделал.
Каково же было мое изумление, когда, распахнув дверь в свою комнату, я очутился лицом к лицу с Матильдой!.. Она вскрикнула и исчезла в полумраке, улетев, как вспугнутая птица. Я бросился к лестнице и наклонился над перилами. Она скользнула вниз по ступеням, как призрак. Вскоре она была уже на первом этаже; под собой я увидел Рультабия, который, перегнувшись через перила нижней площадки, смотрел ей вслед. Рультабий поднялся ко мне.
– Ну! - сказал он. - Что я вам говорил!.. Несчастная!..
Он казался сильно взволнованным.
– Я попросил у Дарзака неделю… Но нужно, чтобы все было окончено через двадцать четыре часа, иначе моих сил не хватит!..
И он рухнул на стул, сорвав галстук и простонав:
– Я задыхаюсь!.. Задыхаюсь!
– Воды! - воскликнул я и бросился к графину, но мой друг остановил меня.