- Какого черта он стучится в собственную дверь! - вскричал Пикрофт.
Стук не прекращался. Мы все в ожидании уставились на закрытую дверь. Лицо у Холмса стало жестким. Он в сильном возбуждении наклонился вперед.
Потом из соседней комнаты вдруг донесся тихий булькающий звук, словно кто-то полоскал горло, и чем-то часто забарабанили по деревянной перегородке. Холмс, как бешеный, прыгнул через всю комнату к двери и толкнул ее. Дверь оказалась на запоре. Мы с Пикрофтом тоже бросились к двери, и все втроем навалились на нее. Сорвалась одна петля, потом вторая, и дверь с треском рухнула на пол, Мы ворвались внутрь. Комната была пуста.
Наша растерянность длилась не больше минуты. В ближайшем углу комнаты виднелась еще одна дверь. Холмс подскочил к ней и отворил ее рывком. За дверью на полу лежали пиджак и жилетка, а на крюке на собственных подтяжках, затянутых вокруг шеи, висел управляющий Франко-Мидландской компании скобяных изделий. Колени его подогнулись, голова неестественно свесилась на грудь, пятки, ударяя по двери, издавали тот самый непонятный стук, который заставил нас насторожиться. В мгновение ока я обхватил и приподнял его бесчувственное тело, а Холмс и Пикрофт стали развязывать резиновую петлю, которая почти исчезла под багрово-синими складками кожи. Затем мы перенесли Пиннера в другую комнату и положили на пол. Лицо у него стало свинцово-серым, но он был жив, и его фиолетово-синие губы с каждым вдохом и выдохом выпячивались и опадали. Это было жалкое подобие того здорового, цветущего человека, которого мы видели на улице всего полчаса назад.
- Как его состояние, Уотсон? - спросил меня Холмс.
Я наклонился над распростертым телом и начал осмотр. Пульс по-прежнему оставался слабым, но дыхание постепенно выравнивалось, веки слегка дрожали, приоткрыв тонкую белую полоску глазных яблок.
- Чуть было не отправился к праотцам, - заметил я, - но, кажется, все обошлось. Откройте-ка окно и дайте сюда графин с водой.
Я расстегнул ему рубашку на груди, смочил холодной водой лицо и принялся поднимать и опускать его руки, делая искусственное дыхание, пока он не вздохнул наконец всей грудью.
- Теперь все остальное - только вопрос времени, - заметил я, отходя от него.
Холмс стоял у стола, засунув руки в карманы брюк и опустив голову на грудь.
- Ну что же, - сказал он, пора вызывать полицию. Должен признаться, что мне будет приятно посвятить их в подробности этого дела.
- Я все-таки ничего не понимаю, - признался Пикрофт, почесав затылок. - Черт возьми! Для чего, спрашивается, я был им здесь нужен?
- Все очень просто, - махнул рукой Холмс, - мне непонятна только заключительная сцена. - Холмс указал на подтяжки.
- А все остальное понятно?
- Думаю, что да. А вы, Уотсон, что скажете?
Я пожал плечами.
- Ровным счетом ничего не понимаю.
- А ведь если внимательно проследить ход событий, то вывод напрашивается сам собой.
- Какой же?
- Одну минутку. Вначале вернемся к двум исходным точкам: первое - заявление Пикрофта с просьбой принять его на работу в эту нелепую компанию. Надеюсь, вы догадываетесь, зачем его заставили написать это заявление?
- Боюсь, что нет.
- И все-таки оно зачем-то понадобилось! Ведь, как правило, чтобы принять человека на службу, достаточно устного соглашения, и на сей раз не было никаких причин, чтобы делать исключение. Отсюда вывод: им дозарезу нужен был образец вашего почерка.
- Но зачем?
- В самом деле, зачем? Ответив на этот вопрос, мы с вами решим и всю задачу. Так, значит, зачем же им стал нужен ваш почерк? А затем, что кому-то понадобилось написать что-то, подделываясь под вашу руку. Теперь второй момент. Как вы сейчас увидите, одно дополняет другое. Помните, как у мистера Пикрофта было взято обещание не посылать Мейсонам письменного отказа от места, а отсюда следует, что управляющий названного банка и по сей день пребывает в уверенности, что в понедельник к нему на службу явился не кто иной, как мистер Пикрофт.
- Боже мой! - вскричал бедняга Пикрофт. - Каким же я оказался идиотом!
- Сейчас вы окончательно поймете, зачем им понадобился ваш почерк. Вообразите себе, что человек, проникший под вашим именем к Мейсонам, не знает вашего почерка. Ясно, его тут же поймают, и он проиграет игру, еще не начав ее. Но если мошенник знаком с вашей рукой, то бояться ему нечего. Ибо, насколько я понял, у Мейсона вас никто никогда в глаза не видел.
- В том-то и дело, что никто! - простонал Пикрофт.
- Прекрасно. Далее, мошенникам было крайне важно, чтобы вы не передумали или случайно не узнали, что у Мейсонов работает ваш двойник. Поэтому вам дали солидный аванс и увезли в Бирмингем, где поручили вам такую работу, которая удержала бы вас вдали от Лондона хотя бы с неделю. Все очень просто, как видите.
- Да, но зачем ему понадобилось выдавать себя за собственного брата?
- И это понятно. Их, очевидно, двое. Один должен был заменить вас у Мейсонов, второй - отправить вас в Бирмингем. Приглашать третьего, на роль управляющего фирмой, им не хотелось. Поэтому второй изменил, сколько мог, свою внешность и выдал себя за собственного брата, так что даже разительное сходство не могло бы вызвать подозрений. И если бы не золотая пломба, вам бы и в голову никогда не пришло, что ваш лондонский посетитель и управляющий бирмингемской конторы - одно и то же лицо.
Холл Пикрофт затряс сжатыми кулаками.
- Боже мой! - вскричал он. - И чем же занимался мой двойник в конторе Мейсонов, пока я тут позволил водить себя за нос? Что же теперь нам делать, мистер Холмс? Что?
- Во-первых, без промедления телеграфировать Мейсонам.
- Сегодня суббота, банк закрывается в двенадцать.
- Это неважно, там наверняка есть сторож или швейцар…
- Да, они держат специального сторожа. Об этом как-то говорили в Сити. У них в банке хранятся большие ценности.
- Прекрасно. Мы сейчас позвоним и узнаем у него, все ли там в порядке и работает ли клерк с вашей фамилией. В общем, дело ясное. Не ясно одно, почему, увидев нас, один из мошенников тотчас ушел в другую комнату и повесился.
- Газета!.. - послышался хриплый голос позади нас.
Самоубийца сидел на полу бледный и страшный, в глазах его появились проблески сознания, руки нервно растирали широкую красную полосу, оставленную петлей на шее.
- Газета! Ну конечно! - вскричал Холмс возбужденно. - Какой же я идиот! Я все хотел связать самоубийство с нашим визитом и совсем забыл про газету. Разгадка, безусловно, в ней. - Он развернул газету на столе, и крик торжества сорвался с его уст.
- Посмотрите, Уотсон! - вскричал он. - Это лондонская "Ивнинг стандард". Какие заголовки! "Ограбление в Сити! Убийство в банке Мейсонов! Грандиозная попытка ограбления! Преступник пойман!" Вот здесь, Уотсон. Читайте. Я просто сгораю от нетерпения.
Это неудавшееся ограбление, судя по тому, сколько места отвела ему газета, было главным происшествием дня. Вот что я прочитал:
"Сегодня днем в Сити была совершена дерзкая попытка ограбления банка. Убит один человек. Преступник пойман. Несколько дней назад известный банкирский дом "Мейсон и Уильямсы" получил на хранение ценные бумаги на сумму, значительно превышающую миллион фунтов стерлингов. Управляющий банком, сознавая ответственность, легшую на его плечи, и понимая всю опасность хранения такой огромной суммы, установил в банке круглосуточное дежурство вооруженного сторожа. Полученные ценности были помещены в сейфы самой последней конструкции. В это время в банк на службу был принят новый клерк, по имени Холл Пикрофт, оказавшийся не кем иным, как знаменитым взломщиком и грабителем Беддингтоном, который со своим братом вышел на днях на свободу, отсидев пять лет в каторжной тюрьме. Каким-то образом, каким, еще не установлено, этому Беддингтону удалось устроиться в банк клерком. Проработав несколько дней, он изучил расположение кладовой и сейфов, а также снял слепки с нужных ему ключей.
Обычно в субботу служащие Мейсонов покидают банк ровно в двенадцать часов дня. Вот почему Тьюсон, сержант полиции, дежуривший в Сити, был слегка удивлен, когда увидел какого-то господина с саквояжем в руках, выходящего из банка в двенадцать минут второго. Заподозрив неладное, он последовал за неизвестным и после отчаянного сопротивления задержал его с помощью подоспевшего констебля Поллока. Сразу стало ясно, что совершено дерзкое и грандиозное ограбление. Саквояж оказался битком набит ценными бумагами, американскими железнодорожными акциями и акциями других компаний. Стоимость бумаг превышала сто тысяч фунтов стерлингов.
При осмотре здания обнаружили труп несчастного сторожа, засунутый в один из самых больших, сейфов, где он пролежал бы до понедельника, если бы не расторопность и находчивость сержанта Тьюсона. Череп бедняги был размозжен ударом кочерги, нанесенным сзади. Очевидно, Беддингтон вернулся назад в контору, сделав вид, что забыл там что-то. Убив сторожа и быстро очистив самый большой сейф, он попытался скрыться со своей добычей. Его брат, обычно работающий вместе с ним, на этот раз, как пока известно, в деле не участвовал. - Однако полиция принимает энергичные меры, чтобы установить его местопребывание".
- Мы можем, пожалуй, избавить полицию от лишних хлопот, - сказал Холмс, бросив взгляд на поникшую фигуру, скорчившуюся у окна. - Человеческая натура - странная вещь, Уотсон. Этот человек так любит своего брата, убийцу и злодея, что готов был руки на себя наложить, узнав, что тому грозит виселица. Но делать нечего, мы с доктором побудем здесь, а вы, мистер Пикрофт, будьте добры, сходите за полицией.
"Глория Скотт"
- У меня здесь кое-какие бумаги, - сказал мой друг Шерлок Холмс, когда мы зимним вечером сидели у огня. - Вам не мешало бы их просмотреть, Уотсон. Это документы, касающиеся одного необыкновенного дела - дела "Глории Скотт". Когда мировой судья Тревор прочитал вот эту записку, с ним случился удар, и он, не приходя в себя, умер.
Шерлок Холмс достал из ящика письменного стола потемневшую от времени коробочку, вынул оттуда и протянул мне записку, нацарапанную на клочке серой бумаги. Записка заключала в себе следующее:
"С дичью дело, мы полагаем, закончено.
Глава предприятия Хадсон, по сведениям, рассказал о мухобойках все.
Фазаньих курочек берегитесь".
Когда я оторвался от этого загадочного письма, то увидел, что Холмс удовлетворен выражением моего лица.
- Вид у вас довольно-таки озадаченный, - сказал он.
- Я не понимаю, как подобная записка может внушить кому-нибудь ужас. Мне она представляется нелепой.
- Возможно. И все-таки факт остается фактом, что вполне еще крепкий пожилой человек, прочитав ее, упал, как от пистолетного выстрела.
- Вы возбуждаете мое любопытство, - сказал я. - Но почему вы утверждаете, что мне необходимо ознакомиться с этим делом?
- Потому что это - мое первое дело.
Я часто пытался выяснить у своего приятеля, что толкнуло его в область расследования уголовных дел, но до сих пор он ни разу не пускался со мной в откровенности. Сейчас он сел в кресло и разложил бумаги на коленях. Потом закурил трубку, некоторое время попыхивал ею и переворачивал страницы.
- Вы никогда не слышали от меня о Викторе Треворе? - спросил Шерлок Холмс. - Он был моим единственным другом в течение двух лет, которые я провел в колледже. Я не был общителен, Уотсон, я часами оставался один в своей комнате, размышляя надо всем, что замечал и слышал вокруг, - тогда как раз я и начал создавать свой метод. Потому-то я и не сходился в колледже с моими сверстниками. Не такой уж я любитель спорта, если не считать бокса и фехтования, словом, занимался я вовсе не тем, чем мои сверстники, так что точек соприкосновения у нас было маловато. Тревор был единственным моим другом, да и подружились-то мы случайно, по милости его терьера, который однажды утром вцепился мне в лодыжку, когда я шел в церковь. Начало дружбы прозаическое, но эффективное. Я пролежал десять дней, и Тревор ежедневно приходил справляться о моем здоровье. На первых порах наша беседа длилась не более минуты, потом Тревор стал засиживаться, и к концу семестра мы с ним были уже близкими друзьями. Сердечный и мужественный, жизнерадостный и энергичный, Тревор представлял собой полную противоположность мне, и все же у нас было много общего. Когда же я узнал, что у него, как и у меня, нет друзей, мы сошлись с ним еще короче.
В конце концов он предложил мне провести каникулы в имении его отца в Донифорпе, в Норфолке, и я решил на этот месяц воспользоваться его гостеприимством…
У старика Тревора, человека, по-видимому, состоятельного и почтенного, было имение. Донифорп - это деревушка к северу от Лагмера, недалеко от Бродз. Кирпичный дом Тревора, большой, старомодный, стоял на дубовых сваях. В тех местах можно было отлично поохотиться на уток, половить рыбу. У Треворов была небольшая, но хорошо подобранная библиотека. Как я понял, ее купили у бывшего владельца вместе с домом. Кроме того, старик Тревор держал сносного повара, так что только уж очень привередливый человек не провел бы здесь приятно время.
Тревор давно овдовел. Кроме моего друга, детей у него не было. Я слышал, что у него была еще дочь, но она умерла от дифтерита в Бирмингеме, куда ездила погостить. Старик, мировой судья, заинтересовал меня. Человек он был малообразованный, но с недюжинным умом и очень сильный физически. Едва ли он читал книги, зато много путешествовал, много видел и все запоминал. С виду это был коренастый, плотный человек с копной седых волос, с загорелым, обветренным лицом и голубыми глазами. Взгляд этих глаз казался колючим, почти свирепым, и все-таки в округе он пользовался репутацией человека доброго и щедрого, был хорошо известен как снисходительный судья.
Как-то вскоре после моего приезда, мы сидели после обеда за стаканом портвейна. Молодой Тревор заговорил о моей наблюдательности и моем методе дедукции, который мне уже удалось привести в систему, хотя тогда я еще не представлял себе точно, какое он найдет применение в дальнейшем. Старик, по-видимому, считал, что его сын преувеличивает мое искусство.
- Попробуйте ваш метод на мне, мистер Холмс, - со смехом сказал он: в тот день он был в отличном расположении духа, - я прекрасный объект для выводов и заключений.
- Боюсь, что о вас я немногое могу рассказать, - заметил я. - Я лишь могу предположить, что весь последний год вы кого-то опасались.
Смех замер на устах старика, и он уставился на меня в полном недоумении.
- Да, это правда, - подтвердил он и обратился к сыну: - Знаешь, Виктор, когда мы разогнали шайку браконьеров, они поклялись, что зарежут нас. И они в самом деле напали на сэра Эдвара Хоби. С тех пор я все время настороже, хотя, как ты знаешь, я не из пугливых.
- У вас очень красивая палка, - продолжал я. - По надписи я определил, что она у вас не больше года. Но вам пришлось просверлить отверстие в набалдашнике и налить туда расплавленный свинец, чтобы превратить палку в грозное оружие. Если б вам нечего было бояться, вы бы не прибегали к таким предосторожностям.
- Что еще? - улыбаясь, спросил старик Тревор.
- В юности вы часто дрались.
- Тоже верно. А это как вы узнали? По носу, который у меня глядит в сторону?
- Нет, - ответил я, - по форме ушей, они у вас прижаты к голове. Такие уши бывают у людей, занимающихся боксом.
- А еще что?
- Вы часто копали землю - об этом свидетельствуют мозоли.
- Все, что у меня есть, я заработал на золотых приисках.
- Вы были в Новой Зеландии.
- Опять угадали.
- Вы были в Японии.
- Совершенно верно.
- Вы были связаны с человеком, инициалы которого Д. А., а потом вы постарались забыть его.
Мистер Тревор медленно поднялся, устремил на меня непреклонный, странный, дикий взгляд больших голубых глаз и вдруг упал в обморок - прямо на скатерть, на которой была разбросана ореховая скорлупа. Можете себе представить, Уотсон, как мы оба, его сын и я, были потрясены. Обморок длился недолго. Мы расстегнули мистеру Тревору воротник и сбрызнули ему лицо водой. Мистер Тревор вздохнул и поднял голову.
- Ах, мальчики! - силясь улыбнуться, сказал он. - Надеюсь, я не испугал вас? На вид я человек сильный, а сердце у меня слабое, и оно меня иногда подводит. Не знаю, как вам это удается, мистер Холмс, но, по-моему, все сыщики по сравнению с вами младенцы. Это - ваше призвание, можете поверить человеку, который кое-что повидал в жизни.
И, знаете, Уотсон, именно преувеличенная оценка моих способностей навела меня на мысль, что это могло бы быть моей профессией, а до того дня это было увлечение, не больше. Впрочем, тогда я не мог думать ни о чем, кроме как о внезапном обмороке моего хозяина.
- Надеюсь, я ничего не сказал такого, что причинило вам боль? - спросил я.
- Вы дотронулись до больного места. Позвольте задать вам вопрос: как вы все узнаете, и что вам известно?
Задал он этот вопрос полушутливым тоном, но в глубине его глаз по-прежнему таился страх.
- Все очень просто объясняется, - ответил я. - Когда вы засучили рукав, чтобы втащить рыбу в лодку, я увидел у вас на сгибе локтя буквы Д. А. Буквы были все еще видны, но размазаны, вокруг них на коже расплылось пятно - очевидно, их пытались уничтожить. Еще мне стало совершенно ясно, что эти инициалы были вам когда-то дороги, но впоследствии вы пожелали забыть их.
- Какая наблюдательность! - со вздохом облегчения воскликнул мистер Тревор. - Все так, как вы говорите. Ну, довольно об этом. Худшие из всех призраков - это призраки наших былых привязанностей. Пойдемте покурим в бильярдной.
С этого дня к радушию, которое неизменно оказывал мне мистер Тревор, примешалась подозрительность. Даже его сын обратил на это внимание.
- Задали вы моему отцу задачу, - сказал мой друг. - Он все еще не в состоянии понять, что вам известно, а что неизвестно.
Мистер Тревор не подавал вида, но это, должно быть, засело у него в голове, и он часто поглядывал на меня украдкой.
Наконец я убедился, что нервирую его и что мне лучше уехать.
Накануне моего отъезда произошел случай, доказавший всю важность моих наблюдений.
Мы, все трое, разлеглись на шезлонгах, расставленных перед домой на лужайке, грелись на солнышке и восхищались видом на Бродз, как вдруг появилась служанка и сказала, что какой-то мужчина хочет видеть мистера Тревора.
- Кто он такой? - спросил мистер Тревор.
- Он не назвал себя.
- Что ему нужно?
- Он уверяет, что вы его знаете и что ему нужно с вами поговорить.
- Проведите его сюда.
Немного погодя мы увидели сморщенного человечка с заискивающим видом и косолапой походкой. Рукав его распахнутой куртки был выпачкан в смоле. На незнакомце была рубашка в красную и черную клетку, брюки из грубой бумажной ткани и стоптанные тяжелые башмаки. Лицо у него было худое, загорелое, глазки хитренькие. Он все время улыбался; улыбка обнажала желтые кривые зубы. Его морщинистые руки словно хотели что-то зажать в горсти - привычка, характерная для моряка. Когда он своей развинченной походкой шел по лужайке, у мистера Тревора вырвался какой-то сдавленный звук; он вскочил и побежал к дому. Вернулся он очень скоро, и когда проходил мимо меня, я почувствовал сильный запах бренди.